Хизер Сноу - Любовь неукротимая
– Мне жаль, – сказала Пен, гадая, к чему он ведет. Ей было бы достаточно и объяснения «спутница полка», но Габриэль почему-то решил поведать ей всю историю.
– Ты знала, – продолжил он, – что когда мы воевали на границе Бельгии и Франции, огромное количество женщин и детей остались на окровавленном поле боя, предоставленные сами себе, без защиты?
Пенелопа почувствовала, что бледнеет.
– Совсем одни?
– Да. – Голос Бромвича погрубел. – И это касается не одних вдов и девушек, сопровождавших полки. Армия несла ответственность лишь за жен погибших офицеров, и только их отправили домой. Остальные же женщины, а многие – с детьми, остались без провизии, отрезанные от дома. Такова одна из ужасающих сторон войны.
– Какой кошмар, – прошептала Пенелопа. После смерти Майкла она чувствовала себя опустошенной, одинокой и беспомощной, брошенной на произвол судьбы. Но даже при всем том ужасе, который ей пришлось пережить, она осталась дома, в Англии, со своей семьей. На глаза накатили слезы. Несчастные женщины, бедные дети…
И теперь Пенелопа догадалась:
– Ты помог Мэри найти дом?
К тому времени они достигли беседки на другом конце деревни. Габриэль помог Пенелопе подняться, и они вместе прошли через арку – вход в беседку. Он проводил ее к одной из каменных скамей в центре и отпустил руку своей дамы.
– Да. Когда мы прибыли в Англию, я помог ей найти работу и дом. Это все.
– Все? Габриэль, это же… – Это было намного больше, чем то, что сделала для этих несчастных женщин родная страна. И это было… – геройство.
Габриэля передернуло от этого слова. Что за странная реакция? Наверняка он еще что-то скрывает – Пенелопа была уверена в этом.
И потом она вспомнила и другие слова Мэри, слова о настоящих вдовах.
– Ты помог не только Мэри, да?
Бромвич небрежно отмахнулся.
– Да.
Пен поняла, что он не хочет больше говорить. Однако она была не намерена останавливаться на полпути. Ведь то, что он скрывает, может быть ключом к его страданиям.
– Почему? – спросила она с вызовом.
Тяжело вздохнув, Габриэль потер руками лицо, и Пенелопа поняла, что не зря расспрашивает его. Он отвернулся от нее и сделал несколько шагов в сторону украшенных витиеватой резьбой скамеек. После минуты раздумий он наконец ответил:
– Это меньшее, что я мог сделать для них. Ведь их мужья погибли по моей вине.
Пенелопа затаила дыхание.
– Уверена, это не так, – проговорила она, подойдя к нему и сев на скамью напротив.
– О, это так. – Он приподнял голову, поворачиваясь к Пен лицом. Габриэль тяжело дышал, а выражение его лица говорило о непоколебимой уверенности в сказанном. – Это один из тех моментов в моей памяти, о которых ты настоятельно посоветуешь мне забыть. – Его губы изогнулись в полуулыбке, где сквозили и боль, и радость одновременно – это отозвалось скорбью в сердце Пенелопы.
В ответ она лишь вскинула бровь.
Габриэль отклонился на спинку скамьи, скрестив руки на груди. Он не смотрел на Пен, устремив взор куда-то вдаль.
– Было далеко за полдень, и битва длилась уже около семи часов…
Пенелопа сидела молча, слушая рассказ Габриэля о том, каких жертв стоила доставка сообщения Веллингтона прусскому генералу, сколько людей сложили головы на этом смертельно опасном задании. Бромвич говорил сбивчиво, и ей очень хотелось прервать его и успокоить, но она не смела.
Сердце Пен начало биться чаще, когда он рассказал о неделе, выпавшей из его памяти. Она подумала, что за это время с ним могло произойти что-то важное, но могло и не произойти ничего – и Пенелопа решила оставить размышления об этом, продолжая слушать историю.
– В госпитале я узнал, что все те люди погибли, и, разумеется, сразу подумал об их вдовах. Официальной среди них оказалась лишь одна, и я знал, что о ней можно не беспокоиться – ее отправят домой. Но я не мог жить с мыслью, что остальные остались без помощи из-за решения, принятого мной.
Пенелопа хотела возразить, но просто спросила:
– Много их было?
– Семь, включая Мэри. Одна была матерью двоих детей.
Пен ощутила озноб, стараясь представить, каково это – оказаться в чужом, незнакомом месте без какой-либо поддержки.
– Итак, ты нашел их и отправил домой, – заключила она.
Габриэль кивнул.
– Я, конечно, никогда не смогу отдать должное их мужьям, но вдовам я обеспечил безопасность и помог найти выход из положения. И я навестил каждую из них здесь, в Англии… Хотел убедиться, что у них все хорошо, и предложить помощь, если они в ней нуждаются.
Воцарилось молчание.
– Женщина в Викеринг-плейс, – вспомнила Пенелопа, – вдова одного из твоих лейтенантов. Она одна из этих семи?
– Да, – ответил Габриэль, глядя прямо ей в глаза. – Когда я нашел миссис Бойд, она пребывала в крайней нужде. Она помешалась после смерти второго супруга. – Бромвич вздрогнул. – Ее сестра рассказала, что рассудок миссис Бойд словно рухнул под напором горя и бедности. Мисс Крибб оставила свое место в городе и приложила все усилия, чтобы помочь сестре, но для нее эта ноша была слишком тяжела. Поэтому я заплатил, чтобы детей приняли на воспитание в хорошую семью, и нашел новое место для мисс Крибб. Потом начал поиски клиники для миссис Бойд. И – какая ирония, – невесело улыбнулся он, – именно тогда я впервые узнал о Викеринг-плейс. – Горький смех Габриэля эхом раздался в беседке. – Тогда я и не подозревал, что скоро присоединюсь к ней.
Пенелопа на миг зажмурилась.
– Все это время ты оплачивал проживание нищей вдовы в Викеринг-плейс?
Она знала, что жить там – удовольствие далеко не из дешевых, и даже мечтать не могла, что кто-то сможет проявить такую щедрость.
– Разумеется, – кивнул Габриэль: по его тону было очевидно, что он не знал другого ответа на этот вопрос.
– Габриэль… – Пенелопа наклонилась к нему и положила ладонь на его скрещенные руки – она не смогла сдержаться. Она всегда знала, что он хороший человек, но и предположить не могла, что его доброта столь безгранична.
Впрочем, ей следовало догадаться. Она уже замечала прежде у солдат, которых ей довелось излечить, схожие качества: у всех была добрая, чувствительная душа. Вероятно, именно поэтому они стали уязвимы для недуга – в отличие от других вояк, сражавшихся с ними бок о бок на поле боя. Причина в том, что они воспринимают все слишком глубоко, очень близко к сердцу. В отличие от остальных они хуже защищают себя от переживаний и болезненного опыта.
– Ты понимаешь, что не виноват в смерти тех людей? – тихо спросила Пен.
Габриэль крепко сжал губы.
– Чисто умозрительно. Я осознаю, что война сама по себе опасна. И понимаю, что нельзя было избежать той миссии. Конечно, их убил не я, а наш враг. Но я никак не могу постичь, – Пенелопа заметила, как он взволнованно сглотнул, – почему я выжил, а они – нет.
Пен задумалась, не явилось ли это его чувство вины катализатором болезни. Чем больше она задумывалась над тем, что способствовало развитию у Габриэля посттравматического синдрома, тем сильнее запутывалась. Ей следовало спокойнее дергать за каждую ниточку и молиться, чтобы узел не оказался смертельно затянутым. Ведь чем глубже она узнавала Габриэля, тем более страстно желала его выздоровления. Такие люди, как он, очень нужны этому миру.
Пенелопа крепче сжала его руки.
– Некоторые вещи трудно понять, – сказала она. – И мы порой не способны управлять нашими чувствами. Но мы должны отвечать за свои последующие поступки. Только нам решать, что делать дальше.
Габриэль задумчиво кивнул.
– Я мыслил точно так же. И моей душе полегчало, когда я увидел, что Мэри счастлива. К тому же меня очень заинтересовало то, как много делает для бывших солдат Стратфорд и как мало о них заботится правительство. Мне даже представить страшно, в каком ужасном положении оказалось множество вдов. Помогать им – настоящий подвиг. Стратфорд поступает как герой.
– И ты можешь стать таким героем, – сказала Пенелопа. – Человек, которому есть за что бороться, сможет легче преодолеть и собственный недуг.
– Быть может… – В его глазах блеснула решительность. – Нет, я не смогу никому помочь, если вернусь в Викеринг-плейс.
Пенелопа положила руку поверх его скрещенных рук, словно заключая союз.
– Тогда мы сделаем все возможное, чтобы ты туда не вернулся.
Глава 13
– Я помню, что согласился следовать твоим советам, но как именно они помогут мне? – спросил Габриэль, окидывая Пенелопу скептическим взглядом.
День близился к вечеру, и они сидели вдвоем в продолговатой галерее Сомертон-Парка. Огромное помещение с высокими потолками было уставлено удобными скамьями с мягкой обивкой, банкетками; находилось там и фанерованное орехом фортепьяно, рядом с которым стоял мягкий стул. Противоположная стена представляла собой ряд высоких окон, между которыми располагались портреты и пейзажи в золоченых рамах.
