Александр Прозоров - Тень воина
— Я те сбегу! Упрежу Олега, он тебя враз назад погонит!
— Может, не стоит обо мне в третьем лице говорить? — скромно попросил Середин.
— В чем? — не понял Одинец.
— Не вздумай его с собой брать, Олег! — потребовала Людмила. — Я его не для того растила, чтобы он где-нибудь в степи голову сложил.
— Я не девка брюхатая, мама, чтобы у печи сидеть! Мы все половцев бить будем!
— А тебя вообще не спрашивают, мальчишка!
— Ладно, сейчас решим…
Ведун поднялся из-за стола, вышел из дома, вскоре вернулся с кольчугой в одной руке и войлочным поддоспешником в другой. Кинул на сундук:
— Вот, надень. Коли по плечу окажется, ноги заплетаться не начнут, то и возьму. Потом дров с поленницы принеси и по Сураве пробегись, узнай, у кого двух коней боевых на быка и коров или иную скотину сменять можно.
— Ага, счас сделаю! — Забыв про еду, Одинец кинулся к дверям.
— А ну, стой! — рыкнул на него Середин. — Сперва броню надень, потом и носись. И работать теперь в ней будешь, и отдыхать, и за девками бегать. Броня второй кожей стать должна, привыкнуть к ней надобно, за рубаху легкую чувствовать, дабы в сече потом на плечи не давила. Коли до похода в железе не сломаешься, тогда и возьму…
— Ага… — Схватив броню, парень выскочил из избы.
— Ты чего вытворяешь, чужак? — поднялась Людмила. — Это мой сын! Он никуда не пойдет! Не хватает еще, чтобы он животом своим рисковал на чужбине…
— Нет, пойдет! — хлопнул ладонью по столу ведун. — Ты кого из мальчишки вырастить хочешь? Мужа — али бабу бесплодную?! Мужчина не только девок портить да хлеба кусок добывать уметь должен, но и дом защитить! И коли Одинец на поле ратное выходить не станет, его трусость, вон, сестре телом своим в гареме оплачивать придется, а братишке — горбом на рудниках византийских. Этого ты хочешь?
— Нет тут сейчас византийцев!
— Всегда кто-то есть! Хазары, половцы, немцы, пиндосы да черти в ступе — всегда охотники до земли русской найдутся, только меч на миг с границы убери. У мужика всегда броня и меч наготове лежать должны, иначе не муж он, а так, скотинка говорящая. Живот за отчизну класть — это долг наш святой, тем от баб и отличаемся.
— Ты так говоришь, потому что это не твой сын!
— Не мой! И этот не мой, и она не моя, — указал он на Людиных детей. — И ты не моя! Так, может, плевать тогда, и не трогать половцев? Может, так я сделать обязан — коня оседлать и свалить, пока степняки снова не появились?
— А и седлай, скатертью дорожка!
— Отлично, — поднялся Олег. — Спасибо за ужин. Тоже мне, комитет солдатских матерей. Шею для хомута намылить не забудьте, а то холку натрет!
Он вышел, хлопнув дверью, спустился к кузнице и сел на чурбак, глядя на парящее болото и подставив холодному ветерку разгоряченное лицо. Вскоре напряжение спало, уши начало покалывать легким морозцем. Минус пять, похоже, на улице, а то и поболее.
В воздухе кружились снежинки, вываливавшиеся из низкого темного неба. Зима. Всю сушу надежно укутал чистый белый ковер, но топь не сдавалась, поблескивала своими окнами, словно высматривала кого. Так оно и бывает — болото всегда теплее обычных прудов. А на Кшени, небось, у берегов вода уже схватилась, и только на стремнине еще струится открытая полоска. Дней за пять и она схватится, еще дней за пять отвердеет, крепость наберет. Когда сантиметров пять намерзнет, уже ходить можно. А как с ладонь толщиной — и верховому скакать не страшно. Самое время выступать, пока Дед Мороз сугробы глубокие на путях не намел…
Может, зря он так на Людмилу наехал? Сын-то и вправду ее, вот и боится. Матери всегда за чад своих трясутся. А с другой стороны, с такими мыслями проще сразу на колени перед половцами встать: вот мы, владейте нами, хозяева, и землей нашей, и домами, и лесами, и попирайте могилы предков наших, что ради них себя не жалели. Нет, правильно всё. Бить надо половцев, идти к ним в степь и там бить смертным боем, чтобы своей земли их воровской кровью не марать. А рати русские как раз из таких сыновей и состоят. Одного мамочке отдашь, другого, третьего — и не станет силы русской. Потом сами же прибегут, закричат — почто обижают, грабят да насильничают? Да поздно будет… Нельзя, нет, нельзя баб до власти допускать. Всё до исподнего отдадут, лишь бы кровопролития не случилось. А без крови часто нельзя, ну, никак нельзя обойтись. Пока ворогам не докажешь, что кровь станешь лить не колеблясь — от рубежей не отстанут, так и будут щипать потихонечку, покуда голым не оставят. Так что правильно он за Одинца вступился, правильно. В походе каждый меч на счету будет.
Ведун встал, потянулся:
— Ладно, к Захару подамся. Он мужик справный, у него теплый уголок найдется.
Однако, повернувшись к проулку, он увидел спускающегося Одинца.
— Здрасте. А ты чего тут делаешь?
— Мамка кашу есть зовет. Остынет, грит.
— Так, накормили меня уже вроде.
— Не, не накормили, — мотнул головой паренек. — Я, как вы ругались, со двора слышал. Ну, и сказал мамке, что коли в поход на половцев не пустит, я совсем с тобой уйду.
— Молодец, — невесело хмыкнул Олег. — А мое мнение хоть кого-нибудь интересует?
— Ну, так пойдем, каша на столе, малые ужо поели, мамка разрешила.
— Ладно, пойдем…
Людмила сидела за столом с красными глазами — то ли плакала, то ли просто перенервничала. Сидела и пила хмельной мед из уродливой кружки. Увидев мужчин, налила себе еще, усмехнулась:
— Нагулялись, вояки? Ну, так садитесь, снедайте. Всё едино этим любое дело заканчивается.
Олег, с сомнением поглядывая в ее сторону, опять сел во главу стола, достал ложку.
— А малые где?
— Спят уже, чего им в темноте сидеть?
— Это верно, — согласился Середин и первым запустил инструмент в горшок.
— И зачем мы вас токмо рожаем, брюхо рвем? — глядя куда-то в темноту над полатями, спросила себя Людмила. — Зачем рожать, растить, коли вы так и норовите за Калинов мост отринуться? Живот свой на чужбине сложить, кровушкой своею степь напоить? Неправильно мир сей сложен. Нельзя, нельзя мужиков до власти допускать. Вам чуть волю дай — так и норовите глотки друг другу порезать. Почто? Ужели миром решить нельзя? Эх вы, защитнички. Вы хоть раз слезы материнские сосчитать пытались? Сколько же их из-за вас налилось… Сказывают, целое море-окиян собралось, соленое…
* * *Одинец внял словам ведуна и следующим утром разжигал кузню уже в кольчуге, под которой темнел толстый жаркий войлок. Так и работал без всяких скидок два дня подряд: качал меха, расплющивал криницу в железный слиток, расковывал его, калил в костной муке. Работы было много: Олегу надоело рисковать непокрытой головой во всякого рода передрягах, и он решил сковать два шишака с полумасками и широкой бармицей вокруг всего шлема. На бармицу он распустил кольчугу Святогора — всё едино на спине попорчена. При дележе добычи она досталась Олегу. Кольчугу и куяк другого конокрада получил Малюта в обмен на претензии на прочее добро, а последнюю кольчугу с гордостью напялил Лабута. Затем требовалось сковать наконечники для рогатины — своей Середин всё еще не обзавелся.
Закончив заниматься железом, ведун всерьез взялся за парня: учил его держать меч и щит, не бояться остаться одному против нескольких противников и держать строй, когда рядом стоят товарищи по оружию, не рубить из-за головы, чтобы не зацепить своих же, стоящих позади. Учил тому, что для самого еще совсем недавно было тайной — удару рогатиной по врагу на всем скаку. Колол Одинец, естественно, не боевым копьем, а просто тяжелой длинной палкой в висящее на высоком дрыне соломенное чучело. Да и сам Олег, кстати, потренировался. И не просто — а в бриганте, подаренной киевским князем. Тоже начал к доспеху привыкать.
Олег не стал говорить парню, что степняки, проводящие в седле больше времени, чем на земле, способны копьем на всем скаку попасть в подвешенный на веревочке перстень. У русских мужиков сиволапых своя правда — так в брюхо али в грудь на скаку заехать, чтобы ворог и думать забыл, что дышать умеет. Благо, силушки на тяжелой работе накопилось у каждого, и метиться легкой сулицей в глаз нужды не было — можно и оглоблей в ребра.
Морозец особо не крепчал — но держался постоянно, а потому даже вязь начала сдаваться, покрываясь тонкой коркой, на которой тут же наросли снежные волны. Глубокие или нет — никто не проверял. Это ведь дело минутное: хрусь под тобой корочка — и ты уже у болотника в рабах. И не на год, не на жизнь, а до скончания веков, ибо из топи на Калинов мост, через реку Смородину, хода нет.
Глядя на Олега с Одинцом, мечами начали махать и прочие мужики Суравы. В половине дворов хозяева ходили в кольчугах, куяках или просто набитых конским волосом стеганках, на которых иногда было пришито по нескольку железных пластин — авось скользящий удар и соскочит.
