Было записано (СИ) - "Greko"

Узнав Васю, даже не пытался изобразить радость. Что-то буркнул в ответ на приветствие и удалился. Девяткин лишь головой покачал: надо же как изменился человек в столь короткий срок! Пошел искать съемный домик, в котором проживал Лермонтов.

Поэт жил один, арендовав дом за 100 рублей серебром, но рядом со своим другом, Столыпиным-Манго. Когда зашел Вася, он сидел у открытого окна в окружении светло-серых бумажных обоев и любовался роскошной черешней. Ветки были усыпаны ягодами, только руку протяни. Время от времени поручик их срывал и отправлял в рот. На столе перед ним лежало множество исписанных листов. На плечах снова устроился военный сюртучок с заломленным, как он привык, воротником. Красная шелковая рубаха позабыта.

Васе обрадовался как родному. Он вообще в быту к людям низших сословий относился с симпатией. Никогда нос не задирал, не доставал придирками, не хамил. С девицами из пятигорского общества он был куда менее любезен. Любил многих доводить до слез. Потом молил о прощении. Вот и сейчас он писал извинительную записку мадемуазель Эмилии.

— Лечиться приехал? — спросил Девяткина после жарких объятий. — Раны болят? Обязательно сведу тебя с доктором Барклаем-де-Толли. Ванны попринимай, все, как рукой, снимет.

— А вы? Тоже больны?

— Не видишь разве? — улыбнулся Лермонтов. — Одержим золотухою и цинготным худосочием, сопровождаемым припухлостью и болью десен, также изъязвлением языка и ломотою ног.

— Болезнь хитрости? — уточнил Вася.

Лермонтов расхохотался. Потом погрустнел.

— Понял я после последней экспедиции, что не мое это — военная служба. Что меня ждет: гарнизон анапский? Пошлости офицерского собрания, которых на дух не переношу? Карты и бессмысленные разговоры, не дающие простора ни уму, ни сердцу? Осуждаешь?

— Как можно⁈ Вы же поэт, каких и нет более в России! Ваше поле боя — вот здесь, — Вася указал на стол. — Перо — ваша сабля!

— Приятно от тебя слышать такое. Не многие это понимают. Видят во мне завзятого остряка…

— Вы бы, Вашбродь, следили бы за языком! Не ровен час, беда случится! Сами мне говорили…

— Ты, как всегда, как заботливая наседка. Не сомневайся, я не забыл, как ты за мной присматривал в походе. Буркой на ночь укрывал и следил, чтобы не остался голодным.

Вася, видя доброе отношение, осмелел.

— Вашбродь, дозвольте просьбу?

— Тебе — любую!

— У вас вина нет? Давайте за старое, за то, что живы остались — по глоточку, а?

Лермонтов расхохотался. Выставил на стол стаканы и початую бутылку, смахнув в сторону записку мадемуазель Эмилии.

— Наливай!

Вася разлил. Выпили, не чокаясь и без тостов.

— Дозвольте быть к вам поближе.

— Тут нет чеченцев. От кого будешь охранять?

— Ходит тут один, черкеса из себя строит, — буркнул Девяткин.

— Ты про Мартыша⁈ — рассмеялся Михаил Юрьевич. — Он безобиден. Хотя меня так и подмывает его подколоть. Montagnard au grand poignard. Горец с большим кинжалом, — пояснил Васе свою шутку. — Только представь: он накупил себе полдюжины черкесок и каждый день надевает новую. Так и хочется изобразить его на ночном горшке с этим кинжалом. Точно: так и нарисую сегодня.

— Уезжали бы вы отсюда, — сделал унтер попытку. — Доведет вас эта компания до греха.

… Лермонтов, как и сказал Васе Коста, предупреждению не внял.

На вечеринке у генеральши Верзилиной снова прошелся по больному месту Мартынова, хотя его слова о горце с кинжалом предназначались не отставному майору. Услышал он их случайно: в тот момент перестало играть фортепьяно. Когда мужчины вышли на улицу, Мартыш окликнул приятеля:

— Вы знаете, Лермонтов, что я очень часто терпел ваши шутки, но не люблю, чтобы их повторяли при дамах.

Поручик спокойно возразил:

— А если не любите, то потребуйте у меня удовлетворения.

Лермонтов ушел.

На следующий день те, кто присутствовал при этой сцене, отправились на квартиру Дорохова, чтобы решить, как быть дальше.

Все согласились с тем, что в словах Лермонтова заключалось косвенное приглашение к дуэли. Но никто не встревожился. Даже когда прибежал унтер-офицер Девяткин и сообщил, что последовал официальный вызов и выбрано оружие — пистолеты.

— Правила определили? — тут же возбудился Дорохов.

Вопрос был не праздным. Существовало шесть видов дуэлей и два способа определения промежутков времени для обмена выстрелами. Время могло считаться с момента подачи команды и с момента первого выстрела. Что же до видов, то выделились следующие варианты: стоя на месте по команде, на месте по желанию, на месте с последовательными выстрелами, дуэль с приближением, дуэль с приближением и остановкой и дуэль с приближением по параллельным линиям.

— Еще нет. Секунданты обсудят.

— Предлагаю традиционный вариант. Каждый имеет право стрелять, когда ему вздумается, стоя на месте или подходя к барьеру, — все согласились, но отложили обсуждение деталей на потом.

— А какие пистолеты?

— Нужно поискать по знакомым.

— Искать не нужно, — опять вмешался Дорохов. — Я знаю, где раздобыть пистолеты Кухенройтера. Убойный вариант. Крупного калибра, нарезные и дальнобойные[5].

Глебов принялся возражать, настаивал на пистолетах Лепажа. Дорохов обещал поспрашивать. Васильчиков всех успокоил:

— Если бы были выбраны сабли, дело могло бы плохо кончиться. Мартыш прекрасно владеет клинком. Но пистолеты? Он же стрелять не умеет. Недавно мы в шутку практиковались, так Николя вместо забора попал в корову. А Мишель… он никогда от дуэли не уклонится, но всегда выстрелит в воздух. Такой уж он человек.

— Вы бы, господа, примирили друзей. Зачем им драться? — волновался Вася, обращаясь к Глебову и Васильчикову, приятелям Лермонтова, присутствовавшим при ссоре.

Неожиданно вмешался Дорохов.

— Я знаю толк в подобных делах. Ни к чему им снова встречаться. Лучше их не сводить лицом к лицу, дабы не усугублять положения. Увезите Лермонтова из Пятигорска на несколько дней. Мартынов одумается. Дуэль не состоится. Я с ним поговорю.

К его совету прислушались. Время и, правда, прекрасный лекарь. Улягутся страсти. Схлынет обида. Сойдутся вновь через три дня и принесут друг другу извинения. Так дружно все решили. Очень напрасно.

«Как же они сойдутся, если разъедутся? — изумился Вася. — Что-то крутит Руфин Иванович. И уже обо всем договорился, будто секундантов и не нужно».

Вслух ничего не сказал. Кто он такой, чтобы советовать этим барчукам? Но про себя решил твердо: во что бы то ни стало, нужно взять в свои руки зарядку пистолетов. От холостых еще никто не умирал!

[1] Дорохов получил чин прапорщика в апреле 1841-го, а Георгиевский крест — в июле.

[2] Небольшая история по поводу храбрости. Во время экспедиции в Дарго в 1845 кто-то из столичных офицеров заметил двух своих товарищей, пытавшихся спрятаться за лошадью. Принялся их хлестать нагайкой. А потом сделал вид, что не узнал. Сказал: «То казаки были». Двое пострадавших подтвердили: «Точно казаки! Больше некому».

[3] Простой подсчет. Лермонтов приехал на Кавказ после дуэли с Барантом в июле. Сразу в Чеченский отряд, в поход Галафеева. Август-сентябрь — Кисловодск, Пятигорск. Октябрь-ноябрь — походы с Галафеевым и Граббе. Декабрь — недолгое пребывание в анапской крепости. Конец декабря — в Ставрополе. Просит об отпуске после трех месяцев (по совокупности) участия в боевых действиях. Не айс картинка. Но! Он честно признавал, что на Кавказе не по своей воле. Что служить не хочет, а отставки не дают. Упрекать его не в чем. Но и героическим офицером выставлять не нужно. Точка!

[4] Напоминаем, у нас альтернативная история. Выдаем лишь свою версию всего того, что творилось вокруг Лермонтова в первой половине 1841 г. Не имеем никаких оснований и желания порочить светлый образ императрицы Александры Федоровны, преданной супруги, которой Россия обязана одним выдающимся достижением. Ее стараниями, уже после смерти Николая и Парижского мира, Российской империи досталась военно-морская база в Средиземном море. Место то было непростое — Валльфранш-сюр-Мэр, Лазурный берег. Полвека городок и самая живописная бухта Средиземноморья принадлежали РИ. Французы отняли за невыплаченные большевиками царские долги.