Алекс Гарридо - Любимая игрушка судьбы
— Ты здесь. Эртхиа сбежал — знаешь? Думал, тебя увез.
Акамие ласково улыбнулся, покачал головой: о том не печалься, любимый. Царь понял, ответил едва заметной улыбкой. Провел рукой легонько, нежно по волосам, подбородку.
— Если знаешь, куда и зачем он уехал — скажи, — потребовал строго. Но в глазах суровость подтаивала облегчением, оттого что главное подозрение не подтвердилось.
Акамие протяжно вздохнул, испытующе посмотрел на царя. Придблизился еще на шажок, лукаво наклонил голову, сказал как бы шутя:
— Скажу, если обещаешь его простить.
Царь оттолкнул Акамие так, что он упал на ложе. Перевернулся, сел, поджав ногу, надул губы. Пока он не перестает играть — все и остается игрой. И поэтому, исподлобья глянув на царя, Акамие принялся распутывать зацепившееся за браслет ожерелье.
— Ну, говори, — пророкотал царь, осторожно беря его двумя пальцами за тонкое ушко. Новая, недавняя их искренность дышала в этом притворстве. Царь не хотел ее спугнуть.
Акамие вздохнул, оставил ожерелье и принялся вертеть браслет на руке. Царь сел рядом, пригнул его голову к своему колену. Акамие ловко извернулся, вытянул ноги и опустил подбородок на колени царю. Перекатился набок, искоса обиженно глянул.
Царь усмехнулся. Змея Эртхаана, змея. И умеет задеть за живое, и знает, куда укусить. Но не ему направлять намерения и поступки владыки Хайра. Знаем, что Эртхиа чист? Верим, что Акамие любит? Отчего же по одному безмолвному намеку подозревать, что один замыслил худое, а другой его покрывает?
Царь наклонился к виску Акамие и твердо сказал:
— Обещаю.
Акамие высвободился, сел напротив царя.
— Мне известно немного. Царевич хотел отложить свадьбу, но не решился возражать тебе.
— Отложить свадьбу? Я думал, ему не терпится развязать свой пояс…
— Господин! Твой сын полагал, что ему легче отказаться от неизведанных радостей, чем от того, к чему он уже имел бы привычку. К тому же свадьба — дело долгое, и негоже оставлять жену, едва женившись.
— Это все разумно, — снова нахмурился царь, — но ты не называешь причины.
— Царевич поклялся все разузнать о солнечной деве-воительнице, слухи о которой достигли его ушей. Он отправился в Аттан…
— Ночной дух похитил его разум! Чего бы ему искать в Аттане?
— Жены! — вдохновенно солгал Акамие, не успев измыслить другой причины. — Царевич поклялся, что разыщет золотоволосую наследницу аттанских царей и возьмет ее в жены…
Царь с чувством покачал головой.
— И рука Судьбы не остановит мальчишку! Бросить невесту в опочивальне, невинную и хорошего рода, чтобы гоняться по степям за бродяжкой, проводящей дни и ночи среди мужчин!
Злобно раздув ноздри, он набросился на Акамие
— И ты знал! И не предупредил меня! Почему? — вскочил, сжав кулаки, но, мотнув головой, обуздал ярость и повторил ровным, не предвещающим ничего хорошего голосом: — Почему не сказал мне?
— Царевич взял с меня клятву молчания…
— Эртхиа играет и своей головой, и твоей. Тебе не жаль этой нежной кожи? — царь провел пальцем ниже подбородка Акамие.
— Я умею терпеть боль, — напомнил наложник. — И когда-нибудь я умру, — он покосился на кинжал за поясом царя. — Царевич Эртхиа был моим единственным другом, пока твое сердце не смягчилось ко мне. Что ты скажешь о человеке, который забывает дружбу, оказавшись в милости у повелителя?
— Философы! Мальчишки! — царь тряхнул Акамие за плечо. — Благородство — природное свойство воинов, а не рабов. Эти песни не для тебя.
Акамие опустил глаза, промолчал.
Царь отошел к окну. Оттуда, настигнутый новым подозрением, почти выкрикнул:
— Так он нарушил запрет и приходил к тебе?
— Нет! Он говорил об этом еще в первые дни твоей болезни, — Акамие слышал сам фальшивую поспешность своего голоса, но выдать царевну не мог.
И царь с сомнением смотрел на него.
— Не привыкни лгать мне, если не хочешь, чтобы я привык тебе не верить. Я обещал простить Эртхиа — и прощу. За побег. Но, когда он вернется, я спрошу с него за нарушение запрета. И впредь — гони его от себя. Ради вашей… дружбы. Голова моего сына некрепко держится на плечах. Не позволяй Эртхиа играть ею.
И, выходя, с сожалением и насмешкой бросил:
— Спи до утра, неразумный мальчик.
Глава 12
Ранним утром, не успеет еще Солнце высушить скудную росу на выбеленных зноем травах, Ханнар заплетала в две тяжелые косы ярко-рыжие волосы и, скинув рубаху, вытирала мокрым полотенцем лицо и все тело. Она спала, не раздеваясь, с мечом в изголовье, позволяя себе лишь стянуть сапоги. Видение каменного бассейна, наполненного прозрачной ключевой водой, преследовало ее в течение всего пыльного, насквозь пропотевшего дня — и дарило прохладные, опьяняющие свежестью и чистотой сны.
Наяву вода была драгоценностью, и Ханнар берегла ее так же ревностно, как каждый в ее невеликом войске.
Отряды хайардов стерегли большинство колодцев в степях Аттана, по берегам рек стояли заставы. Каждый глоток воды доставался с боем.
Войско Ханнар — передовые отряды удо, которых она по праву царицы позвала в Аттан — двигалось от колодца к колодцу, от реки к реки, то разбиваясь на отряды, то снова соединяясь. Назначали остановки, рассылали дозорных и гонцов, сообщая, где находится тот или иной отряд и каким путем пойдет дальше, достаточно ли в той стороне корма для лошадей, и где заметили противника.
Несмотря, на потери, войско Ханнар не уменьшалось. Оно продвигалось на запад, обрастая людьми. Коренастые смуглые аттанцы с первого взгляда признавали в Ханнар дочь Солнца и радовались.
Завоеватели позаботились о том, чтобы весть о гибели Солнечных богов достигла и самого отдаленного из селений, в надежде на то, что привыкшие повиноваться царямчуждой крови аттанцы легко покорятся повелителю Хайра и его наместнику.
Так оно и было бы, если бы прежние владыки Аттана были людьми. Или если бы повелитель Хайра был богом. Даже раб, принадлежавший вельможе или военачальнику, сочтет несчастьем и унижением необходимость повиноваться простолюдину…
К тому же дети Солнца, требуя и добиваясь повиновения от своих подданных, не вмешивались в их семейные дела, не нарушали древних обычаев. И никогда не зарились на чужих дочерей и жен.
Теперь же в редком доме Аттана не оплакивали дочь или сестру, или молодую жену, увезенную на чужбину. Самых красивых женщин и девушек (если можно было еще найти девушку старше десяти лет в захваченном Аттане!) угоняли в Хайр или на рынки соседних стран. Оставшимся не давали проходу жадные до женщин победители, закончившие поход и вольные наслаждаться, как заблагорассудится. Не щадили и красивых мальчиков, вызывая ужас и отвращение в душах аттанцев.
Некому было вступиться за честь древнего Аттана. Весть о возвращении Солнечной богини, явившейся спасти свой народ, пробуждала надежду и яростную решимость в сердцах.
Потому и называла себя Ханнар священным именем Аханы, потому и носила на шее гладкий обруч из белого металла — символ неприкосновенной чистоты богини. Его должен быть разогнуть в ночь свадьбы жених, но Данахан погиб на пороге ее комнаты, а она… разве могла она, окруженная поклонением богиня, поверить в то, что ее ожидало?
Мужество и отвага родились в ее душе лишь потом, когда умерли стыд и страх. Два дня из трех, на которые столица была подарена царем хайардов своему победоносному войску, два дня таскал за собою свою добычу тощий жилистый горец, пропахший потом, кровью и вином. А чтобы обеспечить молчание своих товарищей, угостил и их редкостным лакомством — единственной уцелевшей царевной. Когда же были они особенно пьяны и забыли связать ее, как обычно, Ханнар зарезала их всех: троих, бывших с нею в ту ночь, и того, кто называл себя ее хозяином.
Но Ханнар не любила вспоминать об этом с утра.
Она снова натянула на влажное тело короткую нижнюю рубашку, штаны, тонкие шерстяные носки и на них — высокие кожаные чулки со шнуровкой, одежду удо. Но вместо кожаной безрукавки поверх нижней рубашки она надела другую: длинную, разрезанную по бокам от бедер до самого низа, из белого лина, ткани редкостной и весьма ценной, носить которую в Аттане имели право лишь дети Солнца.
Предводитель одного из разбойничьих кланов, который немало пограбил торговых караванов, преподнес Ханнар целую штуку этой ткани, явившись засвидетельствовать свои верноподданнические чувства. А жена военного вождя удо, приветливая Ноджем-та, сшила рубашки по описанию Ханнар.
Затянув на плоском животе (хоть от одной беды уберегла ее божественность!) пряжки двойного пояса, Ханнар проверила, свободно ли ходит меч в ножнах. Откинула за спину косы, пригладила тонкие спиральки вечно выбивающихся волос надо лбом. И вышла из юрты.
