Александр Афанасьев - Под прикрытием
– Но разве русские не захватили вашу землю? Почему же твой дед стал им служить?
– Да, русские захватили нашу землю. Но Белый Царь запретил разрушать наши мечети, запретил мстить нашему народу за своих погибших – хотя русских на нашей земле погибло много. Скажи, Абдалла, если англиз убьет пуштуна, что ему за это будет?
– Да ничего… – уверенно ответил Абдалла, – ничего не будет.
– А вот если русский убьет турка, его за это жестоко накажут такие же русские, как и он сам. Понимаешь, в чем разница?
– Разве русские дураки?
– Нет, они не дураки. Просто для них мы – такие же люди. Они не считают нас рабами, они обращаются с нами, как с равными. Русские солдаты должны были убить моего деда и его брата для того, чтобы они не выросли и не стали мстить. Но они не убили, а спасли их, накормили и отдали учиться. А потом дед приехал в город, где он вырос, тогда он уже назывался Константинополь, и увидел, что люди живут лучше, чем жили при султане. Поэтому он и стал служить Белому Царю, понимая, что его правление несет туркам добро. Он воевал долго, очень долго, и вышел в отставку уже старым и уважаемым человеком, перед отставкой он командовал полком.
– А сколько там солдат?
– Много. Очень много солдат в полку. Мой отец был гражданским человеком, он даже женился на русской женщине, но я внешностью пошел в отца. Я решил продолжить путь деда, только служить не в армии, а на флоте.
– А когда приходят англизы, они убивают. Я слышал, что в одном месте они задумали отомстить за то, что неподалеку сожгли их колонну. Они пришли в кишлак, но там оставались только женщины и дети, мужчин не было, потому что те ушли в горы с оружием в руках. И тогда англизы, струсив лезть в горы и сражаться с мужчинами, стали бросать детей в ущелье и наблюдать, как матери прыгают за ними. А оставшихся они сожгли заживо.
– Русские бы так никогда не сделали. Русские воины не воюют с женщинами и детьми, они воюют только с мужчинами.
– Мой дед, отец моего отца, бывал в вашей стране. Он говорил, что в вашей стране живут достойные воины…
– Это так…
– А ваша армия велика?
– Да, воинству Белого Царя нет счета.
– Почему же тогда они не идут на нашу землю войной?
Карим задумался…
– Ну, согласись, эфенди… – настаивал Абдалла, – ведь воин не может не воевать. Если у вас столько мужественных воинов, почему вы не захватите земли соседей?
– Почему… Видишь ли… Наша земля велика и обширна, нам вполне хватает того, что у нас есть. Белый Царь хочет мира, он не хочет ни чужих земель, ни чужих подданных. Ему достаточно своих. Поэтому, Абдалла, Белый Царь не стремится завоевать пуштунские земли, он просто помогает вам. Если же пуштуны соберут Лойя Джирга[35], придут к Белому Царю и попросят принять их в свое подданство, тогда он скажет свое слово.
– Знаешь, эфенди… – нарушил наконец воцарившееся молчание Абдалла. – Я не столь мудр, как мой отец, шейх Дархан. И я не столь мудр, как ты. Но я скажу тебе – это не моя мудрость, это мудрость моего народа. Если не нападаешь ты, нападут на тебя. Запомни, никогда не происходило по-иному…
Карим вздрогнул. Слова пуштунского бачи, подростка, прозвучали, как страшное пророчество…
Картинки из прошлого
— Равняйсь!
Строй пацанов – никому из них нет и двадцати – длинношеих, голенастых, с совсем еще детскими лицами, невпопад выполняет команду. Тяжелые рюкзаки – их теперь придется носить с собой даже в сортир, давят на плечи невыносимой тяжестью, выгибая вперед грудь, автомат неудобно висит на груди. Пот сразу высыхает, превращаясь в белые, соленые разводы на странной желто-серой форме, ботинки тяжелые, сложно представить, что в них придется бегать потом марафон – а ведь придется. Солнце печет неимоверно, оно словно хочет сплавить воедино эту желтую, истрескавшуюся от жары землю и стоящих на ней в строю пацанов, отобранных неизвестно как и неизвестно за что. Им уже пришлось преодолеть пятикилометровый марш от железнодорожного полустанка до центра – бегом по сорокаградусной жаре. Инструкторы забыли прислать машины для молодого пополнения. И вот теперь, после пяти километров бегом под палящим азиатским солнцем, они едва стоят на ногах, купаясь в этом призрачном мареве. Фигура инструктора – среднего роста, бородатого, крепкого, в пустынной униформе, кажется сделанной из колеблющегося воздуха, она плывет в раскаленном тумане. В горле так сухо, будто при каждом вздохе глотаешь песок…
– Смирно!
И снова строй, как может, выполняет команду и застывает в изнеможении. Мечта только одна – спастись от этого палящего, истекающего огнем солнца, забиться в любой прохладный уголок, в жилой модуль, в тень палатки, глотнуть вкуснейшей прохладной воды, да можно и не прохладной, можно и из лужи, но воды…
– Вольно!
Инструктор прохаживается перед строем, и он вроде бы совсем не чувствует жару. На плече у него стволом вниз – новейший автомат Коробова с подствольным гранатометом, под обе руки – кобуры с пистолетами. Инструктор внимательно всматривается в мясо — так зовут здесь тех, кто через два года превратится в волков.
– Прежде всего… Я приношу вам искренние извинения… Я забыл, что вы сегодня прибываете, и не распорядился насчет транспорта. Но вы ведь на меня не обижаетесь за эту маленькую оплошность, не правда ли, сынки…
В голосе инструктора слышится какая-то сухая ирония.
– Да пошел ты, папаша… – из последних сил выдыхает кто-то.
– Значит, не обиделись… – заключает инструктор. – Позвольте представиться. Зовут меня майор Тихонов Иван Степанович, и на ближайшие два года – я для вас Царь и Бог. Нет больше у вас ни семьи, ни родины, ничего – только это!
Майор обводит руками длинные ряды палаток, огороженные колючей проволокой.
– Как вы уже знаете, служить вам предстоит в Командовании специальных операций. В спецназе! – майор вдруг переходит на крик: – Если кто этого еще не понял, подохнуть здесь легче, чем где бы то ни было! Кто считает, что ему еще есть ради чего жить на свете – шаг вперед!!!
Строй остается на месте…
– Отлично! В таком случае – у вас час свободного времени! В палатках размещаетесь по четверо, к вечеру каждый должен мне назвать имя командира вашей четверки! И еще! Если кто-то решит, что под маминой юбкой ему будет лучше, вон там – палец майора указывает на вышку с обычной корабельной рындой у самого въезда – есть колокол. Стоит только позвонить – и я лично угощу вас перед отъездом мороженым или холодным пивом, кто чем пожелает. Советую сделать это прямо сейчас, потому что вы мне не нравитесь. Вы самые настоящие мамины сынки! Давненько не видал таких засранцев, как вы! Пощады не ждите! Ну?
И снова строй стоит – из последних сил, но стоит.
– Напрасно… Построение через час, на этом же месте. Разошлись!!!
Сашка Тимофеев к колючке успел одним из первых – поэтому ему досталась вторая палатка с краю. Прохладная тень была уже совсем рядом, но вдруг его толкнули, да так, что он едва не полетел с ног.
– Э, ты чо?!
Обидчиком оказался среднего роста крепкий пацан, с почти сросшимися бровями. Вид у него был весьма нахальный.
– Глохни… – пацан попытался протиснуться в палатку, но упал от ловко подставленной подножки.
– Ах ты! – похожий на татарчонка пацан вскочил, но тут же был остановлен чьей то крепкой рукой:
– Погодь, паря, драться… – Этот, третий, был больше обоих других, явно деревенский – бесхитростные глаза, мозолистые руки, за ним стоял еще один такой же, едва ли не больше первого. – Подерешься потом. Давай, заваливаемся…
Первыми вошли двое здоровяков, потом протиснулись одновременно Сашка и тот наглец. Вот и все. Четверо.
Палатка как палатка. Брезентовая, четыре койки, какие-то металлические тумбочки. И в углу – накрытое крышкой ведро с кружкой. Сашка оказался рядом с ним – потому что ведро стояло у входа, а все ломанулись в палатку.
– На, держи… – Сашка зачерпнул полную кружку воды, протянул своему обидчику. – Бери, чего же ты…
Пацан поколебался, ища подвох, но кружку взял – пить реально очень хотелось.
Сашка утолил жажду последним – и хотя в ведре оставалась еще половина, закрыл крышку…
– Подлянка будет с водой, чувствую. Да и на вечер оставим – все равно, сколько сейчас ни выпей, солнце вытопит – и все.
– Ты откуда, с юга? – спросил второй из братьев, самый здоровый из всех.
– Оттуда. Из Каффрии, долина Бекаа…
– А мы с братом с Рязани, – прогудел первый из братьев, – одногодки мы. Я в январе родился, а Петро – в декабре. Меня Иваном зовут…
