К. Медведевич - Ястреб халифа
— О, — сумел выговорить в ответ Тарег.
И, быстро овладев собой, спросил:
— Что может грозить одному из Бени Умейя в земле Ар-Русафа? Чем он провинился перед своими сородичами?
И женщина вздохнула и ответила:
— Многим, мой князь. Тебе будет приятно узнать, что Джунайд оказался в числе тех, кто отказался поддержать мятеж против халифа Аммара.
— Это воистину приятные новости, — медленно кивнул Тарег.
— Ну а ко всему прочему, Джунайд нарушил заповедь, взяв в жены женщину из Сумерек. Кади отказался сделать запись о нашем браке и позвал улема. Тот пригрозил, что Джунайда изгонят из общины верующих и провозгласят отступником. Мой муж ответил, что скорее готов отказаться от посещения масджид и пятничной проповеди, чем от меня. С тех пор для улемов и муфтиев он грешник, отступивший от истинной веры.
— Твой супруг поступил очень достойно и заслуживает всяческого уважения. Но я подозреваю, что благочестивые приверженцы учения Али ему этого не простили.
Голос нерегиля сочился ядом и ненавистью к людям, и женщина вскинула на него благодарный взгляд. С горечью и печалью в голосе она продолжила:
— Они заманили его в ловушку под предлогом переговоров, схватили, заковали и теперь везут в Куртубу. Сейчас они в двух днях пути от города. По закону его заключат в городскую тюрьму и дадут три дня на размышление. Если по прошествии третьего дня он не откажется от… меня, его отведут на площадь и четвертуют на помосте. Если ты не придешь мне на помощь, о благородный воин, наутро пятого дня я стану вдовой.
И она сложила ладони перед грудью, опустилась на колени у копыт Тарегова коня и проговорила с испепеляющей, острой, как стрела, ненавистью:
— Помоги мне, о нерегиль. Избавь его от рук этих невежественных, полоумных, возомнивших о себе невесть что ублюдков творения, ненавидящих все живое и прекрасное. Помоги мне сделать так, чтобы они запомнили утро пятого дня как утро потоков крови!
Лагерь войск халифа у стен Аль-Мерайа,
три дня спустя
…- Что значит, оставил командующим Мубарака Абу-аль-Валида и ускакал?
Военачальники развели руками. Аммар, конечно, получил известие об этой выходке самийа еще на подходе к городу, но вчуже продолжал надеяться, что это лишь слухи для обмана вражеских лазутчиков. Но нет, оказалось, что осведомители ибн Хальдуна говорили истинную правду: Тарик оставил вверенное ему войско на сипахсалара из Аммаровых вольноотпущенников и умчался иблис его знает куда — причем в сопровождении невесть откуда взявшегося отряда воинов-самийа. Впрочем, каких воинов — половину этого насвистанного шайтаном сборища неверных составляли бабы. Да, верхами и при аураннских коротких мечах-тикка — кстати, страшных в ближнем бою, если сражающийся знал, как с тикка управляться, — но все равно бабы!
Да, Тарик оставил все распоряжения для осады, более того, он оставил для Аммара аж целое письмо с объяснениями, извинениями и нижайшими заверениями в преданности. Все как всегда: "Отверг он слова мои, внял он хуле, Меня уличил в несодеянном зле; Неужто он тучей свой лик омрачит И скроется месяц на хмуром челе?", — да-да, нерегиль не отказал себе в удовольствии поиздеваться и в стихах тоже. Но как бы то ни было: проваливаться сквозь землю с этим шайтан-харимом он не имел никакого права!
Но и это было еще не все.
Отпустив военачальников готовиться к осаде — стены аль-кассабы Аль-Мерийа могли внушить уважение любой катапульте — Аммар уединился с начальником тайной стражи. Исхак ибн Хальдун просмотрел оставленное нерегилем письмо и заметил:
— О мой повелитель! Его план не так уж и плох, как я погляжу.
— Ты безумен, Исхак. Вы с самийа в последнее время слишком сдружились- и он тебя заразил. Теперь ты тоже болен на голову.
Аммар даже не сердился — для этого он слишком устал. Спорить тут было воистину не о чем: в письме Тарик уведомлял своего повелителя, что через пять дней от времени написания сего письма он, со своим отрядом в двадцать мечей и десять воинов, собирается взять Куртубу и держать ее до подхода войск халифа. Поэтому он нижайше просил своего повелителя оставить у стен аль-Мерайа десять тысяч войска для осады, а с остальными пятью спешить, "не останавливаясь и не размениваясь на мелкие крепости", к самому крупному городу Бени Умейя. Тарик обещал продержаться по крайней мере ночь — до утра шестого дня.
Где-то Аммар прочитал, что у одного из султанов Ханатты в гневе волосы вставали дыбом — да так, что с головы слетала чалма.
Десять фарсангов по землям Ар-Русафа до Куртубы — нет, в этом ничего невозможного не было, ашшаритская конница от века ходила в сквозные рейды — и проходила через вражескую землю, как нож через растопленный бараний жир. Но как нерегиль, да помилует его неверную безумную голову Всевышний, собирался брать город с помощью десятка баб? Выпустить их танцевать под стены с открытыми лицами?!
Меж тем, ибн Хальдун покашлял в кулак и широко улыбнулся:
— Дошло до меня, о халиф, нечто, что прояснит нам ночь неизвестности над планами Тарика.
— И что же это такое? — мрачно поинтересовался Аммар.
— У меня есть сведения, что нерегиль отправился в Куртубу спасать Джунайда.
Аммар ахнул, не веря своим ушам. Ибн Хальдун лукаво усмехнулся и продолжил:
— Причем отправился в сопровождении Джунайдовой супруги, княгини Тамийа-хима. Видимо, голова хозяина замка Сов почему-то оказалась дорога холодному нерегильскому сердцу.
— Рыцарь пришел на помощь даме в беде — какой изящный ход, — покачал головой Аммар, все еще пытаясь переварить сказанное вазиром
Не то чтобы это меняло дело — скорее, это многое проясняло.
Женитьба Джунайда давно стала легендой — все случилось еще когда отец Аммара был молод и всего шесть лет как сидел на престоле Аш-Шарийа. Тогда на границе с Ауранном вновь начались стычки, и в обе стороны через ничейные земли поскакали конные отряды. Всевышний в мудрости своей устроил так, что нечестивые аль-самийа из этого северного княжества могли вторгаться на земли ашшаритов лишь через долину Диялы — а далее к западу рубежи халифата защищала пустыня, проходимая лишь в зимние месяцы — и то с риском попасть в хамсин и навеки остаться в черных песчаных дюнах. Когда сумеречники напали, изо всех пределов Аш-Шарийа в замки у подножия Фархадских гор поспешили воины-гази: долг священной войны звал их туда, где раздавался плач верующих. Кассим аль-Джунайд, отпрыск знатного рода Кайси, ведущего происхождение от младшего сына Умейя, отправился на границу с Ауранном разить убийц и грабителей, уводивших в плен правоверных, оставлявших после себя выжженную землю, — и, как и пристало гази, принять венец мученика в очередном жестоком бою. Судьба распорядилась так, Джунайд не погиб, а попал в плен. Рассказывали — конечно, безо всякого иснада, что можно взять со слухов и баек, рассказываемых бедуинами у очагов, — что его отвели к одной из княгинь нечестивых аураннцев, колдунье и ненавистнице человеческого рода. Эта женщина брала к себе на ложе смертных юношей из числа пленников — и выпивала их жизненные силы, оставляя под пологом иссохшие, обезображенные тела несчастных. Впрочем, рассказывали и по-другому: нечестивая аураннка приказывала вырывать у своих возлюбленных сердце и съедала его на завтрак после ночи утех. Так или иначе, но дни Джунайда были сочтены. Однако случилось так, что пленник сам пленил свою госпожу, и женщина Сумерек не сумела убить его — ибо полюбила. И она дала Джунайду волшебный напиток самийа, дарующий нескончаемые годы жизни и молодости, и отреклась от дела мести людям. За это ее изгнали из земель Ауранна, и так они с Джунайдом оказались в Ар-Русафа.
Неизвестно, сколько Джунайд провел времени в плену, зато достоверно известно, что они вновь появились в родовом замке Кассима восемь лет назад. Люди, видевшие хозяина замка Сов после возвращения из Сумерек, божились, что Джунайд выглядит как девятнадцатилетний юноша — и с каждым годом становится все более похожим на самийа, теряя человеческий облик.
О странной паре ходили слухи, многие из которых не хотелось пересказывать — на Страшном Суде Всевышний строго спросит с клеветников, — но одно было известно точно: у улемов и факихов ар-Русафа на аль-Джунайда был наточен огромный зуб. Они его обвинили в вероотступничестве за сожительство с сумеречницей — а он схватился с ними в споре прямо в михрабе Пятничной масджид Куртубы и так ловко высмеял их доводы, что почтенным старцам пришлось удалиться, бормоча проклятия себе в бороды. Аммар видел запись этой великолепной, поражающей разум беседы — аль-Джунайд проявил себя истинным знатоком предания и поистине доказал, что хадисы и риваяты, на которые опираются его противники — слабые, и к тому же не относятся к его случаю: ведь он же не оставляет истинной веры, и воспитывает в ней детей, его душе и телу ничего не грозит, и у него нет и не будет других жен и детей от них. Тем не менее, верховный муфтий ар-Русафа издал фетву, объявляющую Джунайда зиндиком, еретиком, и запретил ему входить в масджид края и слушать пятничную проповедь. Но еще через год суфии ордена Халветийа провозгласили Джунайда шейхом, его стихи о любви к Всевышнему распространялись в списках среди верных, и к замку Сов стали приходить люди и дервиши, прося совета и наставления. А по всем землям Аш-Шарийа разошлось присловье: "Если бы разум был человеком, он бы принял образ Джунайда". А феллахи, населявшие родовые земли Кассима, благословляли год рождения, день рождения и час рождения своего господина, ибо луна не видела более справедливого и милостивого правителя, земли в вотчине аль-Джунайда плодоносили, а животные умножались и не испытывали недостатка в корме.
