Николай Андреев - За Русь святую!
— Значит, будем лечить этого больного, нещадно уничтожая всех микробов, — сухо заметил Густав. — Мы должны как можно скорее обойти казармы, а затем договориться о совместных действиях с полицией. В ближайшие дни придется туго. И, господа, любого, кого можно подозревать в связях с немцами, следует арестовывать на месте. Хотя это и не входит в ваши прямые обязанности, но этого требует ситуация.
— Так точно, господин генерал-лейтенант.
— Да, на Румынском фронте было полегче, — проговорил сквозь зубы Маннергейм и направился в сторону улицы, на которой скрылись бунтовщики. Затем кивнул в сторону развалившихся на снегу солдат и затихшего матроса. — А этих — на гауптвахту.
И снова — демонстрации становились все напряженней и яростней. Толпы людей, еле сдерживаемые городовыми, подкрепленными отрядами казаков, не могли сдержать людского моря. Со всех концов города в министерство внутренних дел приходили сообщения о новых погромах, жертвах среди стражей порядка и возрастании количества волнующихся людей. Прекратили работу многочисленные заводы и фабрики города, что только влило в толпы новых людей.
Есаул Селиванов двадцать пятого февраля участвовал в оцеплении возле памятника Александру Третьему. Пригревало солнышко, небо посветлело, еще бы не глядеть вокруг, смотря на озлобленные лица людей: и городовых, и казаков, и манифестантов. Все-таки обычные, простые люди стояли по обе стороны. Многие казаки и сами не прочь были бы встать на место демонстрантов: им тоже многое надоело.
Митинговали. Какой-то оратор в очках и фуражке, потрясая руками, выкрикивал очередные заученные наизусть лозунги и требования, воззвания к душам и умам людей. Народ волновался, люди явно находились в нездоровом возбуждении, постоянно слышались одобрительные крики.
Один из приставов решил это дело прекратить, и подался вперед, в сторону оратора. Сенька, казак из сотни Селиванова, внезапно посмотрел на пристава каким-то мутным взглядом и потянулся к шашке. Наверное, любо ему по сердцу было слушать "идейного".
Пристав повернулся спиной к Сеньке. Тот уже занес шашку, как его руку у самого запястья перехватил Селиванов:
— Но-но, не балуй! Православных резать собрался! — донец пригрозил Сеньке зажатой в руке нагайкой. Тот порывался высвободить руку, но кулак, сунутый Селивановым прямо в солнечное сплетение ошалевшему казаку, все-таки того угомонил. — Опосля помашешь, с германцем еще погутаришь. А у меня баловать не смей! А еще православный, эх!
Сенька сник. Казак понимал, что есаул не выдаст его порыв. А и вправду, как-то глупо все получилось: в голове от слов оратора аж зашумело, душу будто наизнанку выворачивало, так и хотелось вторить "Нет войне! Даешь мир!", рука сама потянулась к шашке, когда Сенька увидел, что кто-то краснобая хочет утихомирить.
Через час или полтора из боковых улиц показались солдатские шинели: это "гвардейцев" вывели на оцепление. Смешно сказать, но эта "элита" выглядела не лучше демонстрантов. Запасники, набивавшиеся в казармы как китайские крестьяне в своих хибарах, из чернорабочих, дезертиров и отсидевших преступников. Селиванов даже сплюнул при виде этих отбросов, получивших гордое звание гвардейцев. Тут и там, реже, чем звезды на закрытом облаками ночном небе, мелькали офицерские мундиры. Офицеров не хватало, на обычный батальон — а не на две тысячи сброда, который на фронте приходилось переучивать.
— Дмитрий Сергеевич, — подпоручик, окинув взором толпу у памятника, обратился к ближайшему собрату по званию. — А Вам не кажется, что зря мы тут стоим? Да и солдаты, мягко говоря, не bien для такого дела?
— Я сам не понимаю, зачем разгонять тех, кто говорит не такие уж и глупые слова, — "Дмитрий Сергеевич", которому и двадцати пяти не исполнилось, находил особый изыск в том, что к нему обращались по имени-отчеству.
Оба подпоручика совсем недавно вместе гуляли на Татьянин день, орали "Gaudeamus" и тряслись перед экзаменом. А уйдя в армию в общем порыве, погнавшись за "поэзией шеврона и золотом погона", теперь жалели о своем поступке. Им сами хотелось оказаться среди ораторов, вести народ, овладевать их мыслями и побуждениями. Но — приходилось мерзнуть и ждать. Солдатами командовать было невозможно, те совершенно не проявляли интереса к творящемуся вокруг. Пусти их разгонять толпу — начнут брататься с митингующими, а потом кааак… выкинут что-нибудь, будто в девятьсот пятом. Запасники просто не желали противостоять таким же людям, как и они, с теми же желаниями и мыслями в головах…
Дума собиралась на заседание. Александр Федорович возбужденно переговаривался с товарищами по партии и "Прогрессивному блоку". Присоединился один из кадетов, переведя обсуждение в довольно-таки интересное русло.
— Александр Федорович, а как смотрите на события? Признаться, ни черта не понимаю в них! Да и вестей почти нет о событиях, — картинно развел руками, взмахнул головой молодцеватый кадет. Похоже, из профессуры: только профессор мог так великолепно поигрывать пенсне, зажатым в руке, пальцами пианиста-виртуоза поглаживая стеклышки и металл оправы.
— Мои товарищи и друзья собирают и каждые десять минут по телефону сообщают о происходящем в Петрограде. Мне думается, начинается настоящая революция, которую давно все ждали. Комедия давно подошла к последнему акту, пора его уже и начинать. Однако не имею ни малейшего представления, когда Бог, этот великий режиссер и конферансье, объявит о начале заключительного акта! — Керенский пожал плечами.
Он, конечно, не стал говорить, что события как нельзя кстати для осуществления его желаний. Пора начать штурм гнилого режима, окруженного бессильными что-либо сделать министрами и престарелыми генералами, дать народу знающих и умелых министров и подходящий России режим. Все, нельзя дать "рыбе" — стране сгнить до хвоста, раз уж голова давно сгнила. Пора брать ситуацию в свои руки, судьба дарует ему такую возможность!
Заседали недолго, даже меньше двух часов. Даже во время заседания многие депутаты переговаривались друг с другом, сходясь во мнении, что судьба Думы висит на волоске, и до роспуска осталось совсем немного. Ходили даже слухи, что премьер давно прячет в ящичке указ о роспуске. Но думать об этом как-то не хотелось, депутаты надеялись на лучшее. И при этом понимали, что лучше города не покидать. Вот-вот ожидали настоящую бурю.
Кирилл уже кричал в телефонную трубку. Кое-как пробившись в Военное министерство к прямому проводу со Ставкой, Сизов пытался убедить Николая принять хоть какие-то активные меры.
— Сегодня или завтра гарнизон может перейти на сторону демонстрантов! Николай, это хуже, чем пятый год или шестой! Здесь же миллион солдат! Они же такие же люди, что митингуют и крушат магазины! Да они полицейские участки и суды на окраинах разгромили! Я своими глазами это видел! Здесь же власть рухнет, ни один из министров не справляется с ситуацией! Ты ведь это сам прекрасно знаешь! Ведь Александра и дети могут пострадать, подумай хотя бы о них! Разреши хотя бы применить силу, назначь новое министерство, это утихомирит толпу на некоторое время. Введи верные войска, артиллерию и осадное положение в Петрограде!
Да, Кирилл прекрасно помнил холодный, меланхоличный взгляд Николая, когда ему кто-то рассказывал о качествах Кабинета министров или о царящих в стране настроениях. А еще — короткий ответ полным мороза голосом: "Я знаю".
— Кирилл, прекрати, — голос Николая наполнялся холодом. Сизов понял, что ему не удалось убедить императора. Снова. Он слишком сильно верил в свою несчастливую судьбу. — Протопопов, Балк и Хабалов справятся. Сил у них достаточно. А ты занимайся своим делом.
Кирилла отстранил от аппарата Протопопов и затянул свою обычную успокаивающую тираду. Правда, на середине разговора министр сник, помолчал несколько минут, ответил, что все сделает, и повесил трубку.
— Его Императорское Величество разрешили открывать огонь в крайних случаях по демонстрантам. Похоже, Ваши уговоры все-таки подействовали на самодержца. Что ж, я выполню его приказания. Бог будет руководить мною, — Протопопов задрал подбородок и сверкнул глазами. Да, все-таки и в "Прогрессивном блоке" были те еще люди. Каждый пятый — Мессия, а каждый первый — человек, уверенный, что он прекрасно знает, как изменить страну к лучшему, а главное, что именно он может это сделать.
Кирилл, уйдя в хмуром настроении из Военного министерства, направился на Николаевский вокзал. Вот-вот должны были прибыть части с Румынского фронта. Как и было оговорено, в полной боевой выкладке. Чтобы в крайнем случае — сразу в бой. Офицеры, конечно, удивились такому приказу Ставки, но делать нечего: подчинились. Только решили подготовить морально солдат к тому, что они могут попасть вместо столицы — на фронт, и не спокойней, чем Румынский.
