Андрей Колганов - ЖЕРНОВА ИСТОРИИ
Мы встретились с Лидой у памятника Пушкину, и она тут же поведала мне о бурных дебатах, которые велись в университете во время партийной дискуссии как на комсомольских собраниях, так и на собраниях партячейки.
- А голосовали-то как? - поинтересовался я.
- И наша организация РКСМ, и партячейка приняли оппозиционные резолюции, - ответила Лида, и по голосу ее было невозможно понять, как она сама относится к такому исходу голосования.
- Ну, а троица ваша тоже за оппозицию голосовала? - задаю уточняющий вопрос.
- Пашка Семенов - тот, после выступления у нас товарища Преображенского, ясное дело, проголосовал за оппозицию. А вот Адам у нас правильный - он за ЦК.
Опять для меня осталось непонятным, кого из своих товарищей она поддерживает, а кого - осуждает. Поэтому пришлось снова спрашивать:
- Сама-то как голосовала?
- А никак! - резко тряхнула головой Лида. - Ушла я с этого собрания.
- Что, просто так и ушла? - что-то мне не поверилось. Успев немного почувствовать характер Лиды, я не мог себе представить, что она останется в стороне от яростных споров, в которые втянулись студенты-комсомольцы.
- Нет, не просто так! - теперь в голосе девушки уже была заметна запальчивость. - Дураки они там все. Вот я это им и высказала, а потом уже ушла.
- Прямо так все - и дураки? - не скрываю своей иронии.
- Точно, дураки, - уверенно отвечает Лида. - Глотку драть на собраниях, так они все охотники, а чем-нибудь путным заняться - тут уж этих спорщиков никого не докличешься. Насчет партийной демократии поговорить любителей полно, а у себя под носом демократию в комсомоле наладить - все в кусты. А те, которые за большинство, и за железное единство большевистских рядов - те слова без оглядки на начальство не скажут. Да ну их всех!
За этим разговором мы дошли до трамвайной остановки, дождались трамвая и поехали по Тверской в сторону Александровского вокзала, всего год с небольшим как ставшего Белорусско-Балтийским (который в своей истории имел и другие названия - Смоленский, Брестский, - а мне был известен только под именем Белорусского). Не доезжая двух остановок до вокзала, я вслед за шустрой студенткой соскочил с подножки еще толком не затормозившего вагончика.
Коммунистический университет размещался на рабочей окраине Москвы, занимая здание бывшего Народного университета Шанявского (специально построенное именно для этого университета совсем недавно, в 1912 году) на Миусской площади, 6. В мое время в этом здании, потерявшем в ходе нескольких ремонтов часть своего прежнего декора, размещался РГГУ, занявший в 1992 году место Московской высшей партшколы. На той же площади располагалось училище Александра II - красивое архитектурное сооружение из разноцветного кирпича в стиле "московский модерн", доставшееся знаменитой "Менделеевке". Но помимо этих, хорошо знакомых мне по прежней жизни зданий, в глубине площади, за торцом университета Шанявского, высилось нечто непривычное - громадный многокупольный храм Александра Невского - второй по величине после храма Христа Спасителя. Ему предстояло стоять там до 1952 года…
В аудитории, в которую мы пришли минут за десять до начала лекции, шум стоял невообразимый. Вскоре при помощи своей спутницы я выяснил, по какому поводу поднялась буза. Один из студентов-комсомольцев, Володька Трындин, сцепился во время дискуссии с кем-то из партийцев, и когда партийный сослался на "волю партии", имея в виду решения Объединенного Пленума ЦК и ЦКК в октябре 1923 года насчет "мелкобуржуазного уклона", заявил в ответ, что комсомол - организация независимая и точка зрения ЦК РКП для комсомола не указ. Кроме того, как я понял, в довершение всего Володька послал своего оппонента по известному пешеходно-эротическому маршруту.
Итог был довольно печальный. Кто-то накатал телегу в райком РКСМ, где, помимо всего прочего, утверждалось, что сцепившийся с Володькой партийный был послан не сам по себе, а вкупе со всей партией. В результате Трындина вызвали на райком и вынесли решение об исключении его из комсомола.
Узнав об этом, Лида Лагутина буквально взорвалась:
- Сволочи! - выкрикнула она.
- И я говорю - сволочи там, в райкоме, засели! - громко поддержал ее кто-то из собравшихся в аудитории.
- Нет, вы тут все сволочи! - буквально заорала Лида. - Вас же при этом разговоре не один десяток присутствовал! А теперь что - моя хата с краю, я ничего не знаю? Ни одна зараза не пошла в райком своего товарища отстаивать! А донос накатать - так умельцы нашлись?!
В ответ аудитория взорвалась криками, по сравнению с которыми предшествующий шум мог бы сойти за тихий шелест ветра.
Именно в этот момент в аудиторию вошел лектор. Д.Б.Рязанов был поначалу ошарашен этим невообразимым шумом и гамом. Однако сбить с толку партийного деятеля с многолетним дооктябрьским стажем было не так-то просто. Вскоре Рязанов как-то незаметно для присутствующих превратился едва ли не в ведущего этого импровизированного собрания.
Это, конечно, не означало, что в аудитории установилась тишь и благодать. Завести ребят-комсомольцев было проще простого, а вот утихомирить - гораздо сложнее. Самые горячие головы уже начали орать, что надо всем скопом идти в райком и свергать засевшую там шайку бездушных бюрократов.
- Э, погодите! - кричала Лагутина, стараясь перекрыть вопли собравшихся. - Сначала надо Володьку Трындина выручить, а потом уже свергать!
Рязанов, уже более или менее разобравшийся в ситуации, не очень громко, но весомо произнес:
- А ведь девушка права. Сначала, действительно, товарища надо выручать, а потом строить грандиозные планы революционного переворота в райкоме РКСМ. Бюрократов турнуть - это дело хорошее, только о товарище своем забывать совсем не годится.
Лида, вдохновленная поддержкой такого авторитетного товарища, сразу взяла быка за рога:
- Так, надо немедля писать протокол комсомольского собрания, и чтобы каждый, кто присутствовал при том самом разговоре, рассказал, как на самом деле все было. Примем протокол, свидетели подпишутся - и с этой бумагой сразу в райком.
- Вот это деловой подход, - подхватил Д.Б.Рязанов. - Надо выбрать секретаря собрания, пусть он займется протоколом, на следующей перемене все оформите, подпишете, и пойдете заступаться за вашего комсомольца, у которого язык впереди головы бежит. А сейчас - приступим к лекции. Революционный порыв масс - это великолепно, но и об учебе забывать не следует!
После лекции вместе с Лидой подхожу к Рязанову:
- Давид Борисович, - улыбается она, - позвольте вам представить Виктора Валентиновича Осецкого из Наркомата внешней торговли. Нашу практику в Рабкрине мы проходили именно у него. Он очень хотел с вами познакомиться.
- Осецкий, Осецкий… Это не вы скандалили с Лениным в Брюсселе в 1912 году? - интересуется Рязанов.
- Было дело, - смущенно соглашаюсь я, протягивая ему руку. После рукопожатия поворачиваюсь к Лагутиной и говорю:
- Вот, Лида, а Давид Борисович, наверное, с тобой согласится.
- В чем? - почти синхронно воскликнули мои собеседники.
- В том, что обе стороны дискуссии - дураки.
Давид Борисович хитро прищуривается:
- Эх, молодость, молодость! Это ведь вы тут всех завели сегодня? Ну, дорогая, от меня-то вы вряд дождетесь употребления подобных выражений в политических дебатах. Правда, иной раз так и подмывает завернуть что-нибудь эдакое… - Рязанов вздохнул и добавил - Одно могу сказать точно: присоединяться ни к той, ни к другой компании в нынешней дискуссии у меня большого желания нет.
- Скажите, пожалуйста, - перехватываю инициативу в разговоре - а вам уже удалось получить фотокопии "Немецкой идеологии" и "Grundrisse der Kritik der politischen жkonomie"?
Рязанов смотрит на меня с нескрываемым удивлением. Пожалуй, сейчас лишь считанные люди знают о самом существовании первой упомянутой мною рукописи, а тем более - о ее названии. Про "Grundrisse…" те, кто серьезно занимался с "Капиталом", конечно, знают, но вряд ли эта рукопись всерьез интересует больше, чем несколько десятков человек. И эти люди в большинстве своем Рязанову известны. Да и о самом намерении Рязанова заполучить для возглавляемого им института фотокопии рукописей Карла Маркса и Фридриха Энгельса, хранящихся в Архиве СДПГ, было не так уж много осведомленных.
- К сожалению, молодой человек, - после некоторой паузы отвечает Давид Борисович, - пока только идут переговоры c Vorstand'ом германских социал-демократов об организации фотокопирования. Но, во всяком случае, "Немецкую идеологию" мне удалось найти в личном архиве Бернштейна и уломать его передать рукопись в Архив СДПГ. Ну, а тетрадки, составляющие "Grundrisse…", там всегда лежали.
Рязанов снова внимательно посмотрел на меня и осведомился:
- А чем вас, собственно, молодой человек… Виктор Валентинович, так ведь? - интересуют эти рукописи?
- Ну, как же! - с энтузиазмом восклицаю я. - Проследить становление марксистского метода, проникнуть в творческую лабораторию Маркса, в которой создавался "Капитал"… Разве это не заманчиво для любого настоящего марксиста?
