Андрей Мартьянов - Время вестников
В разрывах серых туч просвечивала яркая синева, с моря дул ровный, холодный бриз, неся запахи соли и водорослей. Мерно шелестели волны, набегая на усеянный ракушками песок. Отрешенно уставившись в морской простор и время от времени рассеянно швыряя в прибой мелкую гальку, Мак-Лауд сидел на своем бревне и пытался найти хоть какой-то ответ на свой вопрос. И верный ответ, похоже, был совсем простым.
«Привычка. Я привык так жить – всегда один и всегда на лезвии ножа. Жить одним днем – сегодня жив, завтра видно будет. Жить, никогда не забывая поглядывать за спину: не пришли ли по твою душу? Не те, так эти. За десять лет я успел обзавестись таким количеством врагов, что теперь со счету сбиваюсь. Но появился шанс все изменить. Появилась та, ради которой стоит менять. Так не пойти ли вам к дьяволу, мессир Конрад, а заодно с вами и мессиру барону с его поручениями?..»
Дугал полез в пояс и достал оттуда прозрачный флакончик с притертой пробкой. Взвесил на ладони пол-унции верной смерти. Широко размахнулся.
…И – осторожно опустил склянку обратно в потайной кармашек.
«Нет. Нужно все обдумать. Именно сейчас, когда цена ошибки будет высока как никогда прежде, нужно все продумывать как можно тщательней. Сделать кое-какие приготовления. А главное, вызнать исподволь, какая судьба ждет мою Агнессу после кончины ее венценосного супруга. Возможно – и даже наверняка – эта смерть сыграет на руку не столько Конраду Монферратскому, сколько нам двоим. Впрочем, не будем забывать и про интересы Крестового Похода. Святое дело есть святое дело… что бы там вы ни утверждали, мессир Ибелен. Немного времени на обдумывание – вот, что мне сейчас нужно. И это время у меня как раз есть».
Насчет последнего, однако, Мак-Лауд ошибся.
* * *
…Нынешним утром в столице что-то происходило. Дугал уловил изменения нюхом, как натасканный терьер улавливает тонкий крысиный писк в забитом припасами погребе. Собственно, начало заварушке было положено еще вчера: в таверне вовсю обсуждали побоище в богатом квартале, через слово поминая семейство Склиров. Скотт прислушался, но толком ничего не понял. Увлеченно размахивающий руками рассказчик сам передавал услышанное в лавке, привирая на всяком слове. По его словам выходило, якобы эпарховы шпики пытались арестовать пребывающего в бегах Склира, последнего из опального семейства. Тот оказал сопротивление, призывая горожан к оружию и возмущая их против вседозволенности, с которой распоряжается в городе эпарх Дигенис. Завязалась драка, зачинщика так и не повязали – в суматохе тот улизнул.
«Местные забавы», – пожав плечами, рассудил шотландец.
Константинополь лихорадило. Издалека доносился приглушенный гул, навроде морского прибоя – так, если Дугалу не изменял опыт, звучит многолюдное человеческое сборище, разгневанное и алчущее крови. В паре мест над крышами медленно росли пушистые столбы серого дыма.
Сон мгновенно сгинул. Требовалось поскорее выяснить, что творится.
В захламленном внутреннем дворе толпилась пестрая стайка ахающих, восклицающих и причитающих на разные лады женщин. При виде явившегося из покосившегося сарая иноземца они с визгом бросились врассыпную. Захлопали двери, залязгали засовы.
– Госпожа Фиса! – воззвал кельт, углядев юркнувшую в дом матрону. – Госпожа Фиса, не пугайтесь, это же я!
Узнав постояльца, хозяйка замешкалась и осторожно высунулась из-за дощатых створок – непрочных, грозивших развалиться при первом же серьезном ударе. Позади дородной дамы возились, верещали и азартно толкались ее многочисленные отпрыски.
– Госпожа Фиса, что стряслось? Сарацины берут Константинополь? Базилевс отменил налоги на три года вперед?
– Ты что, все проспал, ничего не знаешь? – охнула почтенная домохозяйка. Ее разбежавшиеся собеседницы, осмелев, начали стягиваться обратно. – Бунт! Храни нас пресвятая Богородица, бунт начался! Мой-то олух царя небесного, – она выразительно закатила глаза, – с рассвета убежал на площадь Софии, поглазеть, чем закончится! И соседа с собой прихватил! К тебе тож колотились, а ты не откликнулся. Они плюнули, выломали из забора по жердине и припустили, только пятки засверкали!
– И мой туда же… и мой сказал, побегу смотреть, – послышались с разных сторон жалобные голоса. Лишившись защитников, окрестные дамы дружно сочли диковатого постояльца кирии Фисы своей единственной надеждой и опорой. – Ой, кирие, не бросайте нас! Мы боимся!
– А кто хоть бунтует? – попытался выяснить Дугал.
– Так Склир же! – обретя благодарного слушателя, женщины загомонили нестройным и визгливым хором, перебивая друг друга. – Вчера ликторы его отловили подле «Золотой луны», дома свиданий! А он, злая сила, нет чтобы миром сдаться, как даст кому-то из гвардейцев в ухо!..
– …Тут прохожие набежали, давай каменьями швыряться и кричать эпарху поношения!
– …Солдат поубивали – страсть! Склир под шумок улизнул – да шасть в Убежище! Ночь там просидел, под утро к нему сам кирие эпарх пришел. Увещевать, чтобы город не возмущал и покаялся…
– …Точно говорю, его резать собирались, прямо в церкви! А он выхватил меч и прикончил кирие Дигениса!
– Врешь!..
– Как же я вру, голова твоя пустая, ежели сегодня на рассвете они вышли из Убежища и вошли в Софию! А патриарх-то их благословил! Доколе, говорит, мы будем терпеть поношения от ничтожества в тиаре и его прихвостней? Это кирие Фокий про базилевса так сказал – венценосное ничтожество! Своей властью, данной от Бога, мол, низлагаю тебя, Андроник! И проклинаю на веки вечные!..
– Не выдумывай, клуша, не было такого!
– Ой, наверное, сейчас поорут вволю и ко дворцам пойдут… В прошлый раз, когда мятеж был, с того же началось. Поначалу у Софии стояли, долго кричали, потом пошли на Августеон и требовали, чтобы им открыли ворота. Камнями кидались, стрелы метали. Стража на Халкидии с перепугу поразбежалась. Мне дед рассказывал, он там был – ворвались во дворцы и всех перебили. Самого императора, семейство его, челядь всякую… Добра по домам натащили столько – расскажи, не поверят! У нас до сих пор…
Говорившая не успела обсказать, какой именно трофей из разоренного чернью императорского дворца перекочевал в ее жилище. К дымным столбам прибавился третий, густо-черный, украшенный понизу оранжевыми отблесками. Женщины в панике заверещали, приседая и закрывая головы руками. Фиса проворно шмыгнула за дверь, откуда брызнуло испуганными воплями и истошным детским плачем.
«Бунт, надо же, – заслышав краткое и емкое слово, беспокойная душа уроженца Хайленда немедля взыграла. – Ибелен, небось, бесится со злости – очень уж не ко времени эти волнения. Пробежаться, что ли, к Софии?»
Пугающий смысл женской болтовни дошел до разума Дугала несколькими мгновениями позже. При прошлом бунте мятежники завладели Палатием, истребив не только правящую фамилию, но и тех, кому не повезло оказаться на пути толпы. Ему ли не знать, как разгорается, пожирая все вокруг, пожар из единственной искры… А если история повторится? Если что-нибудь случится с Агнессой?!
Сорвавшись с места, кельт бросился обратно к сараю. Провозился там считанные мгновения, вновь выскочил из оставшейся нараспашку двери и стрелой понесся по грязному после ночного дождя переулку вниз, к морскому побережью и пристаням. Вещь, ради которой он задержался – длинный сверток промасленной холстины – он тащил в левой руке.
Мысль о том, чтобы наведаться к д'Ибелену, шотландца не посетила. Он забыл о существовании такого человека. Его волновало только одно: как быстро он сумеет вывести хеландион в море и добраться до Палатийского мыса? Обычно переход от бухты святой Агафьи к скалистому берегу и Трещине занимал три-четыре часа. За столь краткое время бунтовщики при всем желании не сумеют взять Халкидию и ворваться во владения базилевсов. Он опередит толпу. Доберется до Палатия первым. Он не опоздает.
Дугал бежал, отчетливо слыша, как бьется в ушах отчаянно взывающий из сухой и горячей тьмы женский голос: «Данни! Данни, где ты?»
* * *
По сравнению с тем, что творилось на улицах и площадях Константинополя, давешний августовский мятеж в Лондоне представал образцом тщательно выверенных планов и безукоризненных стратегических замыслов, подкрепленных уймой юридических документов. У Джона Плантагенета имелся рескрипт его старшего брата Ричарда с приказом о лишении проворовавшегося Уильяма Лоншана всех титулов и помещении оного под стражу. Принц заручился поддержкой клириков Вестминстера, его начинания опирались на баронскую молодежь, не допущенную к участию в Крестовом походе. Младшие отпрыски знатных нормандских фамилий привели к Дувру, в осаждаемый наемниками Риченды Лоншан монастырь святого Мартина свои дружины, а затем стремительно и умело взяли бразды правления в свои руки. Для лондонских обывателей политические игрища и перестановки в высшем свете наутро стали свершившимся фактом. Горожане вздохнули с облегчением и приветствовали младшего Плантагенета как героя, истребившего жадного карлика, душившего поборами свободную торговлю и тащившего из кошельков последний честно заработанный пенни.
