Сергей Бузинин - Генерал Сорви–Голова. «Попаданец» против Британской Империи
– Прошу прощения, господа! – произнес Александр, в то время как обломки высокого стула рассыпались вокруг одного из нападавших. – Мне кажется, что трое на одного, – это не по чести, – продолжил он под аккомпанемент падающего на пол тела.
Двое оставшихся на ногах резво отпрыгнули в стороны и развернулись к нему лицом.
– Я считаю, что подобные выяснения отношений правильней проводить один на один, – отчетливо произнес Лопатин, взвешивая в руке еще один стул. – А то что же получается, забьете человека до смерти и знать не будете, на ком смертный грех лежит. Так что трое на одного как–то не по–божески. Ну а коль вы моих слов не поймёте, так я сейчас городового кликну, благо он на улице подле кафе стоит.
Его оппоненты, то ли сочтя аргументы достойными внимания, то ли опасаясь осуществления угрозы, связываться с ним не пожелали. Предварительно вывернув карманы у лежащего на полу человека, незадачливые бойцы покинули бильярдную, волоча под руки оглушенного товарища.
Увидев, что девушка, послужившая поводом для его вмешательства, покинула кафе, Саша проводил отступивших неприятелей взглядом и, подошел к их жертве, протянул ему руку:
– Вставайте, сударь. Ваши враги уже ушли. Вам врача пригласить или сами оклемаетесь?
— Спасибо тебе, добрый человек, — небрежно, можно сказать, свысока, бросил ему парень, безуспешно пытаясь пристроить на место полуоторванный рукав некогда белой, а ныне очень пыльной чохи. – Ты этих несчастных от смерти спас!
— Простите, уважаемый, — очень неуверенно пробормотал Лопатин. — Но, насколько я видел, это вас убивали до смерти?
— Э–э–э… дарагой! – усмехнулся парень, расшатывая, вышедшую из сустава челюсть. — Это пока я на полу лэжал, они жывые были! А как бы я встал, тут же бы их зарэзал!
Не зная, что сказать, Александр на некоторое время ошеломленно замер. Его собеседник, сочтя, что состояние подобно внешнему виду, а внешний вид вполне приемлем, если не для визита к царю, то, как минимум, к губернатору, с видом человека, оказывающего величайшую милость, протянул Саше руку:
— Представыться хачу! Бакури Джавахов меня зовут! Так что тэпэрь никого не бойса, мэня тут каждый собака знаэт!
Лопатин, немного сомневаясь, что помимо собак его нового знакомца знает кто–то еще, назвав свою фамилию, на рукопожатие ответил и уточнил. — Коммерсант. Меха и масло. Надеюсь, с вами всё в порядке?
— Канэчна! Со мной всэгда всё в парадке! — молодой человек, закончив отряхивать чоху от пыли, принял чрезвычайно горделивую позу.
— Прошу меня простить, если я невольно вмешиваюсь в тонкие материи, — слегка усмехнувшись, продолжил Саша. — Надеюсь, я не обижу вас, если поинтересуюсь, что послужило причиной конфликта?
— Эты опрычники мэня за мои убеждэния убит пыталис! – гордо вскинул голову Джавахов. — Я – анархыст и горжус этым!
— Тогда, я счастлив, что помог вам, — Лопатин, сдерживая смех от подобного объяснения, отвесил легкой поклон. — Но, к сожалению, мы не можем составить знакомство. Я, конечно, всецело далёк от анархизма, но две недели за него в Одесском тюремном замке отсидел…
— Падажды, дарагой! – хватая собеседника за локоть, воскликнул Бакури. — Ты нэ знаэшь, какое чудо анархызм! Ты, как вы русскые гаварыте, нэ рубы сгаряча! Прыхады на наш кружок, там такое вино… м–м–м… То ест, там луди такие.. умные луди… Посыдышь, паслушаешь, вина попьешь, патом сам решышь, па пути тэбэ с нами или нэт…
Так Саша оказался в Арчиховом переулке в кружке анархистов. Нельзя сказать, чтобы он стал приверженцем данного учения, но, как и обещал Джавахов, люди там собирались интересные. Правда, как правило, большей частью из абреков, то ли временно отошедших от дел, то ли просто скрывающихся от суровой длани закона. А уж вина и впрямь оказались выше всяких похвал.
С анархистами Лопатин общался около полугода. Раз в месяц он передавал в партийную кассу пятьдесят рублей ассигнациями, иногда оказывал однопартийцам разные мелкие услуги: пристроил племянника главы секции Гулбаати Давиташвили посыльным в одну из лавок своей фирмы да выделил десяток аршин шелка его тетушке для пошивки транспарантов. Правда, позднее он видел женщин из семьи Гулбаати в платьях из той ткани, но расспрашивать Давиташвили по этому вопросу не стал.
Несколько раз товарищи по кружку приносили в его дом пыльные стопки каких–то книг, но он никогда не рассматривал, что за литературу оставляли ему на хранение. Как–то раз Давиташвили приехал в его лавку, и после краткого разговора совместно с Александром сопроводил к складу неприметную старую арбу, груженную чем–то тяжелым. Отперев ворота склада, Лопатин наблюдал за тем, как возница и еще один незнакомый ему парень сгрузили с телеги и перенесли в склад десяток длинных прямоугольных ящиков казенного вида. Когда же Саша сказал Гулбаати, что видел, как подобные ящики солдаты грузили в вагон на вокзале, Давиташвили хмыкнул что, мол, у них добро и взяли.
Опасаясь возможных неприятностей, Лопатин на всякий случай скромно поинтересовался, насколько и чем может быть чревато хранение данных ящиков. Анархист, еще раз хмыкнув, снисходительно потрепал его по плечу, заверил, что всё будет в полном порядке, и больше к данному вопросу не возвращался.
До конца августа ничто не предвещало бури: казенные ящики мирно пылились на складе, стопки с книгами — в квартире, когда ближе к вечеру во двор дома Александра вбежал племянник Давиташвили. Задыхаясь от бега, он поведал, что утром жандармы взяли Гулбаати, а час назад арестовали Джавахова и еще семь человек из их кружка, а теперь идут к нему, Лопатину, и что он, племянник, опережает их буквально на десяток–другой минут.
Понимая, что за хранение подозрительных ящиков на складе и не менее подозрительных книг на дому его по головке не погладят и теперь в случае ареста он двумя неделями в тюремном замке не отделается, Саша выпрыгнул в окно на задний двор, перемахнул дувал и понесся к оврагу в конце улицы. И только покинув окраину Тифлиса, он понял, что не взял с собой ни денег, ни сменной одежды, вообще ничего, что могло бы пригодиться ему в дальнейшей кочевой жизни.
Опасаясь возможной засады, возвращаться в съёмную квартиру он не стал, и наудачу, по Коджорской дороге отправился в сторону Батума, рассчитывая добраться до Одессы, где жил Винницкий и где у него имелись приличные деньги, вложенные совместное дело.
По пути к Коджору он встретил Туташхиа и в очередной раз всё пошло совсем не так, как он мечтал и планировал.
Закончив почти трехчасовой рассказ, молодой человек облегченно распрямил спину и взглянул на Арсенина.
— Мда… Не прошло еще время великих чудес, — задумчиво протянул Всеслав. – И как же прикажете теперь к вам обращаться, как ко Льву Троцкому или все же как Александру Лопатину?
— Зовите меня уж всё же Троцким, — тяжко вздохнул Лев, — привык я уже к этой фамилии, да и нет уже более того Саши Лопатина, кончился он без остатка…
— Ладно, Троцкий, — в тон ему вздохнул капитан. — Оставлю я вашу компанию на пароходе, хотя может потом, оно мне и боком выйдет. Ваш друг и мой вассал, — на этом слове Арсенин странно хохотнул, — поручился за вас и я ему, как ни странно, верю. Идите.
Матрос встал с табурета и, стараясь удержать равновесие на шаткой от качки палубе, сделал два шага по направлению к выходу, но не удержался и врезался плечом в переборку.
Вы когда–нибудь видели, как падает барометр? Арсенину, в отличие от многих это доводилось видеть не раз, и он искренне считал, что под данным выражением скрывается обыденное, вроде бы, действо: ранее ровно стоявшая стрелка, предвещавшая погодные ненастья, вдруг резкими рывками сползает вниз. Но не в этот раз. От столкновения с плечом Лопатина, барометр сорвался с крюка и противнейшим бздын–н–нь разлетелся на множество осколков, колёсиков, различных винтиков–шпунтиков и прочего хлама…
От звука разбившегося прибора, прозвучавшего в замкнутом пространстве каюты, как ружейный выстрел, Троцкий замер, втянув голову в плечи. Арсенин несколько минут молча переводил взгляд с блестящих останков барометра на виновника происшествия и обратно, потом коротко выдохнул сквозь сжатые зубы:
— Правду говорил Туташхиа, и в самом деле один пропадет, — после чего помолчал еще немного, успокаивая кипевшую внутри него злость, и, не в силах до конца побороть сконцентрированное в нём возмущение, коротко бросил.
— Идите уж, Троцкий. Как вахту отстоите — передайте старпому, что я определил вас на камбуз, коку помогать. До конца рейса! — И, видя, что Троцкий так и не сдвинулся с места, заорал. — Да уйдёте вы уже, наконец?! Бегом отсюда, олух! Отставить! Сначала к вахтенному за шваброй, а потом сюда! Это, – Арсенин ткнул пальцем в направлении кучи осколков, — убрать! Но аккуратно!
И только после того, как за убегающим матросом захлопнулась дверь, судорожно вздохнул, предчувствуя, что одним разбитым барометром не обойдется, и всё самое плохое, как уж повелось исстари, впереди.
