Александр Трубников - Черный Гетман
Сам Канев оказался небольшим укрепленным селением с богатым мещанским посадом, вытянувшимся вдоль подошвы похожего на курган холма. Чтобы размять коня и немного отдохнуть от качки, Ольгерд решил проехаться по улицам, заодно заехать в какое-нибудь питейное заведение, а заодно и справиться о последних новостях. Оставив попутчиков на борту, он выехал из гавани, рысью прошелся взад-вперед по единственной прямой улице, приметил корчму, зашел выбрал незанятый стол, спросил пива с закуской, отхлебнул из мигом поставленной перед ним пенящейся деревянной кружки, накромсал ножом круг испускающей головокружительный чесночный аромат рубленой колбасы и начал неспешно наслаждаться мирной жизнью, всерьез размышляя, а не заказать ли еще и наваристой мясной похлебки, запах которой, щекоча ноздри, тянулся из кухни.
Новости, за которыми он, собственно, и заехал в корчму, не заставили себя ждать. Два мещанина, морщась от крепкого хлебного вина, пили его чарками столь часто, словно за ними гнались татары, налегали на жареную курицу и наперебой обменивались тем, что знали:
— Говорят, что ему осиновый кол в спину вбили!
— Да нет же, все врут, сосед. Я слышал, что гетмана Золотаренка серебряной пулей со свету сжили!
— То есть так-таки и серебряной?
При этих словах Ольгерд позабыв о пиве, колбасе и похлебке, превратился в слух. Мещане, не обращая особого внимания на заезжего компанейца, продолжали судачить:
— Точно так, сосед! Разговор по городу ходит, что ксендзы быховские тайком обратились к горожанам, чтобы освященное серебро собрать. Из крестиков и цепочек, что люди нанесли, приказали пулю отлить, а потом отдали ее своему служке, что на органе в костеле играл. Вот тот музЫка пистоль серебряной пулей-то зарядил, отправился в стан к казакам, которые Быхов обложили, да Ивана Золотаренко и подстрелил…
— И что, сразу же наповал? Меткие же в Литве музыканты.
— В том то и дело, что ранил он гетмана совсем легко — попал в ногу ниже коленки. Казаки, получив такие раны, на третий день в седло уж садятся, а Иван Золотаренко в сей же день в страшных муках скончался. Казаки до смерти, бают, убийцу того запытали, вот он им про ксендзов все и рассказал.
— Ох и нечисто тут дело, сосед!
— Еще и как нечисто. Так слушай и дальше: хоронить-то убитого из Быхова в Корсунь, привезли!
— Вот это новость! Казаки своих обычно кладут в землю в том месте, где те голову сложили. А этого, стало быть, на родной погост?
— Истинный крест! Кто бы другой рассказал, я бы не поверил, но вчера кум из Корсуня вернулся, полотно на продажу возил, так вот, он сказывал, что привезли покойника хоронить на родину. Только и тут молва нехорошее бает. Мол привезди его на Ураину не от большой любви, а потому что там, на Полесье, Золотаренка по черной его славе оборотня, ни один поп православный отпевать не согласился. Мало того, местные жители, которым он много обид учинил, грозились, ежели тело его положат хоть на каком беларусском кладбище, как только казаки уйдут — то выкопают его непременно и сожгут, как любого мертвого колдуна. Золотаренко — свояк самому Хмелю, старшина и порешила от греха подальше отвезти тело в Корсунь и достойно отпеть, чтобы поменьше грехов ему пришлось на том свете в геенне огненной искупать.
— Ох, сосед, до чего же страшна молва людская. Если оборотнем прослывешь — то хоть сам в себя осиновый кол втыкай…
— Может оно и так, однако, согласись, что для того, чтоб славу упыря в народе заиметь, кровушки нужно пролить немало.
Заметив наконец внимательно прислушивающегося к ним оружного соседа, мещане испуганно замолкли и налегли на недоеденную курицу. Но Ольгерду и услышанного было вполне достаточно.
"Сделал все-таки дело Олекса Попович, — подумал он. — Отомстил его брат за поруганную гетманом жену. Ох, лиха беда начало. Чует мое сердце, выжгут теперь черниговские старшины весь род Золотаренков каленым железом. Далеко глядит Тарас Кочур. Мало ему было своего притеснителя жизни лишить чужими руками, так он еще и оборотнем его прославил. Ей, богу, быть ему полковником, а то и гетманом…". Припомнилось тут же, что и он к этому делу руку свою приложил, а начав думать о Лоеве и вовсе про Ольгу вспомнил. Затосковал Ольгерд, допил вставшее в горле пиво, расплатился и покинул корчму, позабыв про колбасу на радость забившемуся в углу пьянчужке.
* * *Утром ветер изменил направление, и барка продолжила путь на веслах. По мере продвижения к низовому руслу воспетого еще греками Борисфенва однообразная местность стала быстро меняться. Сразу за Чигириным идущие вдоль реки холмы расступились, отодвинулись от речных берегов и помалу сошли на нет, леса поредели, а заливные луга и лозняки чащи сменились на рощи и перелески. На следующий день пути из всей растительности по обе стороны Днепра остались лишь одиноко стоящие дубы, но и их хватило не надолго. По оба борта, куда ни кинь глаз, простиралась голая безлюдная степь. За все время только раз или два вдали, поднимая пыль, пронеслись отряды каких-то всадников, скорее всего татар.
Неспокойные крымчаки и и кочующие по Таврии ногайцы держали и без того немногочисленное население протянувшихся от Буга до Волги польных украин в постоянной угрозе набегов. Воеводы пограничных уездов, получив известия о кочевниках, собирали окрестных жителей в осаду, заставляя их покидать поля и селения, угонять скот в густые леса, а хлеб зарывать в ямы. Каждый год, от мая до сентября, пока степные дороги не расквасит распутица, татары то здесь, то там беспокоили границы, иногда забираясь далеко в глубину освоенных земель, и не было на них никакой управы, кроме сабли и доброго ружья. Даже мирный договор с турецким султаном или крымским ханом Гиреем мог обеспечивать только одно — что на украину не пойдет вся орда. Защитой от нападения отдельных, порой многочисленных татарских отрядов, служила цепочка нечастых сторожевых застав, которые у здешних казаков исстари назывались сечами. Для главной из них, Чертомлынской сечи, и был предназначен отправленный куреневцами припас.
Глухой рев зажатой в гранит реки они заслышали еще за полдня до того, как барка подошла к знаменитым порогам. Днепр, медленный и важный под Киевом, здесь, бурля на бесчисленных каменных гребенках и перекатываясь через торчащие из воды валуны, больше напоминал горную реку.
— Сколько от сюда до сечи? — спросил у старшего Измаил.
— Верст с пятьдесят, — ответил тот. — Но барка наша вниз не пойдет, казаки из Александровской слободы припас перегрузят, да сами все до низу челнами и сплавят. Вон, видишь, уже встречают.
На желтой полосе песка у большого, раскинувшегося по левому берегу селения, к которому приближалась барка, Ольгерд разглядел несколько десятков длинных челнов, вокруг которых суетились во множестве люди.
Заметил лодки и Измаил.
— И что же, — снова спросил египтянин, — эти люди рискнут плыть через пороги на долбленых лодчонках?
— Здешние казаки с того и живут. — усмехнулся старший. — Сызмальства все камни отсюда и до реки Чертомлыны знают, как свой огород. Вон там, у берега, есть казачий переход, через который и проскакивают, если, конечно рулевой опытный да удачливый. Только ты, чужеземец, при местных казацкие байдаки "лодчонками" не зови, иначе побьют. На худой конец уж по-московитски, стругами…
Ольгерд вслушивался в разговор, но сейчас его больше волновало другое:
— А как же мы дальше пойдем? — спросил он у казака. — Тоже по воде? Но у нас ведь кони…
— Ежели хотите на-конь до сечи пойти, то вам тогда треба взять в слободе проводника и степью чесать напрямки. Тут верст сорок, не больше, если с первым солнцем отправитесь, то к вечеру налегке доберетесь. Сегодня разгрузимся, а завтра с утра пораньше на правый берег вас перекинем…
— А сразу нас на тот берег никак нельзя? Спешим мы, казаче.
— Почему же, — почесав затылок, ответил тот. — Можно и сразу. Только заблудитесь вы в степи без провожатого.
— За это не бойся, — вступил в разговор Измаил. — Я по звездам путь найду, а если что, то у местных расспросим.
— Поищешь ты "местных" в диком поле! — хохотнул казак. — Ну, да мое дело предупредить. Кошевой приказал взять вас с собой, я и взял. А дальше хозяин-барин.
Казак отдал громкий приказ, двое кормчих толкнули рулевое весло и барка, под изумленные крики, доносившиеся со спущенных уже на воду байдаков, начала заворачивать к правому берегу.
Степь встретила маленький отряд дурманящим медовым ароматом, словно бесчисленные цветы и травы, готовясь к наступающей осени, весь свой нерастраченный летом пыл спеша управиться до холодов, отдавали сухому теплому воздуху.
Ольгерду, воевавшему в донских степях, не понадобилось много времени, чтобы обнаружить среди буйного разнотравья торную дорогу. Отдохнувшие кони несли путников ровной широкой рысью, так что к тому времени как над степью рассыпались звезды, они проделали больше половины пути. Сделав привал, огня не разводили, чтобы не привлекать чужих. Поели прихваченной с собой снедью, поспали по очереди и, дождавшись рассвета продолжили путь.
