Андрей Посняков - Король
И все же пост у ворот женской обители не снимали. Хоть и пили стрельцы пиво, а за всеми приглядывали, и сабли держали вострыми, а порох – сухим. Появись какой супостат, тут же его и повязали бы!
Не зря стояли стрельцы! Ближе к обеду супостаты как раз и появились. Мелкие ребятишки, отроки. На церковь Алексеевскую перекрестились да бесстыдные песни запели, забегали, толкаясь:
– Кузьминки – по осени поминки!
– Закует Кузьма-Демьян – до весны не расковать!
– Кузьма-Демьян кует лед, кует дед!
Один из стрельцов притворно схватился за саблю:
– Цыть, огольцы! Чай, обитель здеся, а вы, как черти, скачете.
– Дак праздник! – сверкнул черным глазом один из парней – цыганенок. – На Черторые пиво даром разливают. Дяденьки, может, вам принесть?
Стрельцы переглянулись и крякнули:
– Ну, неси, коли даром.
– Там еще петушиный бой!
– Хорошо вам!
И дармового пива попили караульщики, и даже взглянули на петушиный бой, правда – одним глазком, по очереди, да и то – за счастье. Все отроки эти… молодцы!
– А че ж вы, парни, без девок-то? Али малы?
– Мы-то малы? Да щас! А девкам нашим полно чужое пиво варити, пора свое затевати… Да вон они как раз идут!
Откуда объявились девки, стрельцы не видели. Просто возникли вдруг, скорей всего – из Алексеевскою храма и вышли. Нарядные, в узорных платках, а уж красивые – не оторвать и глаз: лица белилами набелены, щеки румянами нарумянены, сурьмой насурьмены брови. С парнями за руки взялись да ну хороводы водить, смеяться… Пиво тоже выпили, пригубили… Хорошие девки. Заводные, веселые!
Король с Михутрею ждали их здесь же, на Черторые. Увидев Машу, Магнус еле-еле узнал ее – под толстым слоем белил, под румянами, а узнав, обнял, прижал к себе, крепко поцеловал в губы.
– Эх, Маша, Маша… Марьюшка.
– Я знала, что ты за мной придешь, – улыбнулась княжна… законная королева Ливонии, имеющая все права и на российский престол. И на литовский, кстати, тоже. Кровь литовских великих князей – Гедеминовичей – в роду Рюриковичей тоже имелась в достатке. Роднились, чего уж.
– Рад, госпожа! – галантно поклонившись княжне, Михутря торопливо оглянулся. – Нам бы поскорей надо.
– Надо так надо, – согласно кивнула Марья и, на ходу скосив глаза, спросила у мужа: – Это кто с тобой?
– А-а-а-а! – Арцыбашев не выдержал, рассмеялся. – Это мой лучший друг, русский и голландский дворянин Михаил из Утрехта, сокращенно – Михутря. Оказал мне неоценимую помощь и вообще… Я, кстати, обещал ему землицы.
– Обещал – дадим. Я так понимаю, баронов-предателей у нас с тобой в избытке. Их угодья и отберем. Конфискуем. Как когда-то Лютер – у церкви.
– Да-да, – углядев в королеве весьма неглупую собеседницу, обрадованно поддакнул разбойный капитан. – По-немецки – «конфискация», а по-латыни… по-латыни…
– Секуляризация, – улыбнулась Маша, обходя широкую лужу, покрытую тонким, уже побитым лошадиными копытами льдом. – Нам куда сейчас?
– Покуда все вдоль Москвы-реки. А там видно будет, – Арцыбашев задумался. – К тебе, Машенька, в какое время обычно заглядывали?
– С утра один раз. И один раз – аккурат перед вечерней.
– Ага, – Магнус радостно потер руки. – Значит, полдня у нас еще есть. До начала погони. Эх, скорей бы, скорей бы… В леса! Там затеряемся, спрячемся. Главное, вовремя свернуть с тракта.
Тянувшиеся со всех сторон высокие глухие заборы постепенно становились все ниже, неприступные частоколы сменялись обычными изгородями, хоромы – курными избенками. Пахло дымом, свежим навозом и гнусным аммиачным запахом свежих дубленых кож. Убогие избенки попадались все реже, все чаще встречались пустоши, какие-то непроходимые заросли, рощи. А потом среди чащи вдруг – оп! – снова заборы, снова хоромы – снова город, нескончаемая Москва. Разрослась после пожара, растянулась и продолжала растягиваться, словно голодный ненасытный удав.
– После пожара избы в верхних землях рубили, – со знанием дела пояснил Михутря. – Сплавляли по рекам целыми срубами, тут же и продавали недорого. Вот и отстроились быстро, и пожара – как и не было. Так Галимча-татарин рассказывал.
Княжна вскинула очи:
– Галимча?
– Тоже наш друг, – пояснил Магнус. – Как и все отроци… и дева.
– Этой деве я сильно обязана, – повернув голову, Маша покровительственно улыбнулась Графене. – Ты ей тоже что-то обещал?
– Этой? Да как-то еще толком не думал, – честно признался король.
– Подумаем, – недавняя узница решала все будущие проблемы на ходу, как и положено истинной королеве. – Она дворянка?
– Насколько я знаю, нет.
– Дворянство дадим. И мужа. Отроци тоже беглые?
– Угу…
– Тогда и их тоже – с собой. Останутся здесь – сгинут. А так, как говорят немцы, хоть какой-то шанс, надежда на удачу.
Беглецы прошагали уже версты три, притомились и шарили глазами по сторонам – где бы передохнуть? Меж заборами вдруг показался широкий проезд, длинная приземистая изба, какие-то амбары и стоявшие у коновязи лошади, запряженные в сани.
– Постоялый двор, – Михутря замедлил шаг и внимательно осмотрел округу. – Сани. И лошадки добрые. Может…
– Может! – взглянув на уставшую женушку, дал добро король.
Пару лошадок и сани увели со двора походя, как так и надо. Просто Михутря с Федькой заглянули в трапезную, прикупили с собой пирогов, да сразу же вышли, отвязали лошадей и уселись по-хозяйски в сани.
– Н-но, милаи!!! Н-но!
Копошившиеся во дворе служки лишь пожелали доброго пути.
– Скоро в погоню кинутся, – приняв на борт всех, бравый капитан хлестнул лошадок, и те спокойно побежали по тракту. – Дело времени.
Король тут же предложил на первом же повороте свернуть в лес, а там проехать, сколько возможно, да бросить сани.
Так и сделали. Свернули на зимник да проехали по лесной дорожке еще верст пять или даже все восемь, а там зимник сузился до такой степени, что только всаднику об един конь и проехать, а лучше – пешком.
– Ну, стало быть – приехали, господа. Вылезай.
Коней не распрягали. Кое-как развернули сани да хлестнули лошадок – поезжайте уж и в обратный путь. Коли знаете дорогу, так, может, и углядит вас хозяин, то-то обрадуется! Ну, а не углядит, знать, судьба у него такая – несчастливая.
Дальше пошли по тропе, углубляясь все дальше-дальше в лес, в самую чащу. Солнце еще не село, еще цеплялось за вершины деревьев, протягивая длинные черные тени и заливая полянки радостным золотым светом. Тем не менее, опытный в дорожных делах Михутря с соизволения королевских особ приказал готовиться к ночлегу.
Вырубив топором лопатки, живенько выкопали в снегу яму. Копать пришлось неглубоко: еще не было сугробов, еще не слежался недавно выпавший снег. Натаскав хворосту, разложили костер да принялись устраивать шалаш. Воткнули в землю жердины, покрыли лапником, такой же лапник наложили и внутри – для тепла и мягкости. Из срубленной сухостоины, окромя дров, получились отличные лавки, на них и уселись, устало вытянув ноги. Поели купленных на постоялом дворе пирогов, заварили в котелке сушеной малины, благоразумно прихваченной цыганистым Федькой у Галимчи-татарина, в крещении – Козьмы. Спали все вместе, у тлевшего – шаявшего – костерка, под навесом, завернувшись в армяки да овчины, задешево приобретенные в Москве перед освобождением Маши.
Утром пошел снег, и сделалось гораздо теплее, так что Магнус уже был не очень-то рад преподнесенному Михутрей овчинному тулупу – слишком уж длинный да тяжелый. Зато спать удобно – не холодно, как раз вдвоем с супругой и поместились.
Так, лесами, и шли, так и пробирались, сверяясь с курсом по солнышку да время от времени выходя на торговые тракты и зимники. По пути охотились, а потом продавали дичину на постоялых дворах да покупали хлеб. Все вокруг казалось заброшенным, безлюдным. Зарастали кустами да молоденьким елочками поля и бывшие пастбища, вместо когда-то людных деревень зияли пустоши, и обугленные избы отрешенно смотрели на путников черными провалами окон. Словно Мамай прошел… Впрочем, не Мамай, свои – опричники, мать их за ногу!
Несколько раз беглецы ночевали в брошенных починках-выселках. Добротные избы были выметены подчистую, ни ухвата, ни сковородки, ни одного целого горшка. Хорошо еще, не сожгли – то ли некогда было, то ли это вовсе не опричники бесчинствовали, а сами жители все увезли, сбежали в Литву.
И хорошо еще, если сбежать успели. Не столь уж редко белели на заброшенных пепелищах человеческие кости, да катались по углам отрубленные когда-то головы – черепа.
Случавшиеся на пути города (из крупных – Можайск да Вязьма) беглецы благоразумно обходили стороною, сказавшись паломниками, заглядывали лишь в небольшие селения, да время от времени, забредая совсем уж в непроходимую глушь, выходили на тракт, шли по наезженным санным следам, и так, в пути, встретили календарную зиму. Декабрь оказался мягок и почти бесснежен, так что путники продвигались ходко, делая по десять – пятнадцать верст в день. Иногда устраивали дневки: с обустроенного места не сходили никуда целые сутки. Особенно если везло и на брошенном починке случалась банька. Топили, мылись, охотились.
