Владилен Машковцев - Время красного дракона
Придорогин не мог представить Генриха Ягоду в тире. Руки у начальника НКВД затряслись мелкой дрожью. Он изорвал передовицу:
— Стенгазету выпускать не будем!
— Что-то случилось? — спросил Порошин.
— Ягоду отправили в тир, тет-а-тет. Да, возьми вот сигнал, письмо, я не читал его. Хитаров мне передал, разберись, доложи.
Придорогин извлек из планшета измятое письмецо, бросил его Порошину. Не до писулек было ему, начальнику НКВД. Известие об аресте Ягоды перевернуло мир. Что же происходит в стране, в партии? Какую выбрать линию поведения? Куда девать серебряный портсигар с гравировкой: «Соратнику — от Генриха Ягоды»? По стране таких портсигаров не так уж много: у Гуго Зильвиндера, у Жана Берга, у Лазаря Когана, у Нафталия Френкеля...
На фоне глобальных событий ночное происшествие в доме Меркульевых стало казаться ничтожным. Можно сказать, ничего там не было. Ну, баня, одурение от угара и самогона... Господи, с кем не приключается? Табельное оружие ведь не потерял. Пьяный, в одних кальсонах, с наганом в руке переплыл заводской пруд. Почти, как Чапаев!
Порошин прочитал кляузу, переданную ему Придорогиным, и решил показать ее Гейнеману. У Мишки была хорошая двухкомнатная квартира по улице Пионерской, вблизи Немецкого магазина. Иногда Мишка врал, будто он, пользуясь службой, развратничает в колонии с бывшими графинями и фрейлинами. В самом деле он был застенчив и беспомощен в общении с женщинами, начинал умничать, стихи читать, суетиться. Он был влюблен в Эмму Беккер, но она даже не заметила его, выбрала Виктора Калмыкова. Невесту свою — Лещинскую Гейнеман застал случайно в постели с Мордехаем Шмелем. И женился Мишка как-то скоропалительно на Марине Олимповой, от печали и отчаяния. Она не переехала к мужу, жила с родителями, приходила как бы в гости. Поэтому Трубочист и продолжал жить в квартире Гейнемана.
Ревность в дружбе не менее остра, чем в любви. Трубочист отбирал у Порошина Мишку — друга детства. И невозможно было понять, почему Гейнеман сроднился с этим психом. Трубочист ведь полагал, будто Россию погубили — революция, Ленин, носители черного огня. А у Ленина в соратниках были сплошь евреи! Гейнеман возражал:
— Возле Ленина никогда не было ни одного еврея! Все эти Троцкие, Зиновьевы, Свердловы, Каменевы, Бухарины — выродки, идеологические и национальные инвалиды, одним словом — коммунисты!
Дверь в квартире Гейнемана почти никогда не закрывалась на запоры: заходи, раздевайся, чувствуй себя, как в клубе, как дома. Сюда приходили поэты, артисты, художники, журналисты. Бывали здесь и Аркадий Гайдар, и Лидия Сейфуллина, и Вася Макаров, и Борис Ручьев, и Миша Арш, и Люда Татьяничева, и Михаил Люгарин... Трубочист в этой среде признавался и за поэта, и за живописца. Одну из его картин Порошин видел: на черном холсте белые следы босого человека. Картина называлась претенциозно: «Последняя ночь, или Исус Христос». Какое же это художество? Просто Трубочист загрунтовал холст, покрасил его черной краской, налил в тазик белил, потоптался босым в краске и прошелся, наследив, по гипотенузе — из нижнего угла в верхний.
— По-моему, это гениально! — восторгался Вася Макаров.
— Потрясает глубиной не очень понятной мысли, — поддерживала Татьяничева.
Порошин замыслил поиздеваться над художником и ценителями искусства. Он изготовил такое же черное полотно, затем намазал густо белилами газету, сел на нее голым задом и отпечатал вторым присестом свой зад на черном фоне. Задницу свою Аркадий Иванович с трудом превеликим оттер тряпкой, смоченной в керосине. Полемика требует жертв. Через три недели Порошин принес свою картину в салон Гейнемана, назвав ее одним словом — «Любовь».
Картину Порошина оценили высоко, а Трубочист весело торжествовал:
— Вы задумали посмеяться, а результат из другого измерения. Работа ваша интересна, хотя и вторична. И смысл есть — две доли любви. Две одинаковых доли. А может быть, одна любовь, разделенная на две доли, разделенная в судьбе.
— Значит, моя задница талантлива? — продолжал иронизировать Порошин.
— Да, она выразительнее вашей головы, — заключил Трубочист.
— А ты, Трубочист, умеешь рисовать, можешь изобразить предмет? Ну, к примеру, чтобы лошадь походила на лошадь? Человек — на человека?
— Могу, — кивнул Трубочист.
— Нарисуй мою Фросю, получишь тыщу рублей.
— Согласен, изображу Фросю.
Недели через три Трубочист принес какую-то мазню-абстракцию, из которой проглядывал желтый подсолнух, растущий в корыте с белыми крыльями лебедя в хаосе белых, красных и черных безумий.
— За эту абракадабру я тебе не дам и пятака, — выгнал художника Аркадий Иванович.
— У меня есть еще один вариант, — пытался заинтересовать Трубочист богатого заказчика.
— Не надо! И смотреть не стану! — отказался Порошин.
Гейнеман встретил друга радостным возгласом:
— О, Аркаша! Заходи, снимай плащ. Что нового у тебя?
— Генрих Ягода в тире.
— Не может быть, — испуганно округлил глаза Гейнеман. — Я полагал, что его повысят. Комиссаром почты и телеграфа после должности наркома внутренних дел — это понижение. Все думали — временно. А его, значит, в тир? От кого информация?
— Берг позвонил, Жан Христианович.
— Начинается то, о чем я тебя предупреждал, Аркаша.
— Ничего в этом сонном мире не произойдет, Миша. Ты один дома?
— Нет, не один. Играем в шахматы с Трубочистом.
— Я повеселить пришел тебя, Миша. Почитай-ка одну кляузу на Придорогина. А я доиграю твою партию с Трубочистом.
— Можно прочитать вслух?
— Читай вслух.
Гейнеман присел на потертый кожаный диванчик, надел очки, начал читать не очень торопко, останавливаясь иногда в середине фраз:
«Секретарю окружкома партии тов. Хитарову, секретарю горкома партии тов. Берману. К вам обращается рядовой коммунист, простой рабочий. Недавно начальник НКВД Александр Николаевич Придорогин исключил меня из бригадмильцев, назвал дураком, лишил меня возможности следить за вредителями, врагами народа. А кто такой Придорогин? В прошлом году летом он пьяный приходил по своему служебному несоответствию к старухе Меркульевой, труп которой давно разыскивается. Я в свободное от работы время следил в наблюдении за гнездом врагов, по причине как они скрывали в гробу ненависть к советской власти, нацеленную пулеметом против родной партии. Начальник НКВД Придорогин постучал в окно условным кодом трижды и оглядывался. Мертвая старуха вышла на крыльцо в белой шали, а до того она истопила баню. Начальник милиции не арестовал труп, который разыскивается, а пошел париться с наганом в руке. После бани он пил самогон, а мертвая старуха жарила для него в печке пойманную при мне кошку. Мне через окно было видно и слышно преступное действие морального разложения начальника НКВД. Старуха принесла метлу, а начальник милиции целовал и обнимал это деклассированное орудие дворников. И он ел жареную кошку, кричал на метлу: «Разболокайся, стерва, не разыгрывай из себя девочку, ты на третий этаж шастала». Придорогин, напимшись, лег в постель с метлой, а я подглядывал в окно, потому как стреляли осветительными ракетами недоросли-хулиганы во главе с Гераськой Ермошкиным. И все развратные поцелуи начальника милиции с метлой были в извращении отвратительны. А поцарапав свой облик о старую метлу, начальник НКВД вскочил с постели и начал в нее стрелять, почему мне пришлось отступить на новый пункт наблюдения. Придорогин выбросился в окно с наганом в руке, в одних кальсонах, переплыл заводской пруд, укрылся от осуждения в больнице. От имени рабочего класса в коммунистической сознательности требую исключить из рядов партии начальника милиции с моральным разложением, а меня снова записать в бригадмильцы.
Молодой, но преданный член ВКП(б) — Михаил Махнев».
Все, о чем было написано в послании молодого, но преданного члена партии, знали в НКВД многие. Самодеятельно бдительный Махнев в ту ночь дозвонился, до дежурного по горотделу, сообщил о происшествии, дождался прибытия наряда милиции. Бригада, поднятая по тревоге, приехала в дом Меркульевых, но никакой старухи не обнаружила. На кухонном столе зафиксировали якобы пустую четверть, т. е. трехлитровую бутыль из-под самогона. На самом деле бутыль была опустошена Придорогиным всего на одну треть емкости. Остальное выпили приехавшие оперативники. На столе была сковородка с половинкой поджаренной кошки. Лейтенант Степанов не увидел в этом ничего необычного, поскольку наблюдал когда-то, как корейцы едят собак. Поджаренную половинку кошки Степанов выбросил в окно, ибо на столе оставалась другая закуска: картошка, огурцы, грузди. В горнице на кровати нашли метлу, которую и обстреливал Придорогин, пробив одной из пуль черенок. Одежда начальника НКВД сохранилась в целости, как и его сапоги с грязными портянками. Сам Придорогин тоже был обнаружен без тяжелых ран и каких-то травм и по его буйности отправлен в больницу. Такова история, которую знали в милиции все, кроме Придорогина. У него о происшествии были совсем другие представления.
