Илья Тё - Абсолютная альтернатива
Иногда, отрываясь от текущего управления военной операцией, состоявшей на данном этапе в согласовании многочисленных перемещений армейских подразделений в Юрьев с фронтов, я позволял себе немного отвлечься и побыть обычным человеком, а не руководителем гигантской военной машины. Более всего в этом смысле меня занимал граф Фредерикс, тяжело раненный во время прорыва бронепоезда с достопамятной станции Дно. Я заходил к нему в «санитарную», врач набрасывал мне на плечи белый халат, и я смотрел на старческое лицо, рассеченное многочисленными морщинами и ужасными шрамами, оставленными каленым стеклом.
Фредерикс чувствовал себя плохо, однако отлежавшись, мог говорить, и мы беседовали с ним на разные отвлеченные темы. Я рассказывал ему пошлые, бородатые анекдоты, неизвестно откуда всплывшие в памяти ископаемого трупа, найденного во льдах, и мы добродушно смеялись. Министр Двора — превозмогая боль в рассеченном до костей лице, его собеседник — превозмогая ужас от творящихся в столице народных волнений.
В один из визитов, впрочем, мне стало совсем не до смеха.
— Как чувствуете себя, граф? — спросил в тот день я, заглянув в палату к старому царедворцу. — Надеюсь, примете своего постылого сюзерена?
Тот слабо пошевелил рукой в ответ.
— Ну… если вы обещаете не заговорить меня до смерти, Ваше Величество, — улыбнулся Фредерикс под бинтами.
Я вошел, посмотрел на него и тут же остановился, пораженный странною мыслью.
Глаза моего министра, обычно веселые и радостные при появлении обожаемого монарха, показались мне злыми и черными.
Я окинул его взглядом еще раз.
— Что-то случилось?
— Да. Я хотел бы приватно поговорить.
По моему знаку сопровождающие медики и охрана немедленно удалились. Фредерикс сверлил меня взглядом.
— Ну здравствуйте, Ники, — произнес он с холодной усмешкой. — Я вижу, вы не скучали.
* * *Сердце бешено застучало, и догадка кольнула его раскаленной иглой. Министр Двора не мог так обращаться к Николаю Второму, даже оставшись наедине. Да и тон, которым фразу произнесли, сомнений не оставлял. Передо мной сидел…
— Каин?!
Граф Фредерикс неспешно кивнул. Глаза его, обычно лучащиеся преданностью и добротой, теперь полнились бездной жуткого, морозного мрака.
— Стало быть, узнали.
— Вас трудно забыть.
— Разумеется. Признаюсь, вы первый посторонний субъект, используемый мной для хронокорректировки. Признаюсь еще раз — этот опыт начал меня разочаровывать. Стрельба в ковбойском стиле не к лицу Императору России, вы не находите?
Неизвестно отчего, фраза меня разозлила.
— А вы чего ожидали? — Я прошел вперед и сел перед ним на стул. — Вы не оставили инструкций, и я действовал так, как счел нужным.
— Сочли неверно. Предложенная вам ситуация была довольно проста. Для ликвидации бунта вам следовало всего лишь подписать основной закон, конституцию. Возможно, сменить министров на предложенных Думой кандидатов, сделав это чуть раньше первого удара заговорщиков. Обнародованный текст ограничивающего самодержавие закона, обещание подконтрольного народу министерства решили бы проблему молниеносно! Я полагал, что вы как представитель более поздней земной цивилизации догадаетесь совершить этот простейший и, признайтесь, довольно очевидный шаг. Николай потерял несколько дней — даже часов, — что и решило судьбу монархии. Обещанием народного правительства невозможно остановить вал стачек и демонстраций на третий или четвертый день бунта. Но в первый или второй день, до измены гарнизона и запрета офицеров стрелять по демонстрантам, это разрешило бы проблему одним ударом.
— Да бросьте, — взмахнув рукой, возразил я. — Реформы невозможны во время войны!
— Не о реформах речь, — уверенно заявил Каин, — всего лишь о легком маневре, способном рассеять ряды заговорщиков. Вам известно, что стачки и массовые выступления спровоцированы крупными фабрикантами и аристократией — клоунами и дураками, лагерь которых крайне неоднороден и разобщен. Если бы вы объявили о частичном согласии с их требованиями, коалиция аристократов, высших военных офицеров, крупного капитала, думцев, крупнейших землевладельцев, правительственных чиновников и даже царской родни — огромная группа людей, и без того рваная донельзя, развалилась бы мгновенно. Противостоящий вам фронт распался, и организованные выступления масс в Петрограде просто бы не начались! При всех своих моральных достоинствах, Николай был упрям, и упрямство его погубило. К 23 февраля в заговор были втянуты представители всех политических сил — даже монархисты, что просто немыслимо! Царя можно понять — недалекий отец завещал ему сохранять устои Империи, Николай почти маниакально верил в русскую народность, православие и царизм — три столпа имперской идеологии, понимаемые им в лучшем смысле указанных слов. Он постоянно, публично и с полным внутренним убеждением клялся соблюдать нерушимость абсолютизма — и соблюдал. Но почему вы не поступили иначе?! У вас же не было вечно пьяного и малообразованного отца, помешанного на идеях самодержавия, и не было деда, которого убили террористы-социалисты? Откуда такое упорство?
Каин покачал головой.
— Вы умудрились протянуть собственную агонию почти до отречения, — продолжил он. — Более того, как и царь Николай, вы подписали текст отречения, по сути, проиграв предложенную мной партию. Понимаете? Вы совершили действие, которое является Точкой Фокуса. Краеугольным камнем моей хронокоректировки было внесение изменений, при которых Николай не подписывает отречение. Результат, достигнутый вами, обратно противоположен моему замыслу!
Во мне вспыхнул гнев.
— Вы сами твердили, что результатом хронокорректировки является максимальный эффект при минимальном воздействии, — возмущенно заявил я. — Исходя из ваших же пояснений, результатом вмешательства можно считать не подписание отречения Николаем Вторым, а сам факт сохранения монархии. Последний царь жив, черт возьми, и это значит, что его царство цело! А бумага, подписанная мной в вагоне, не значит ничего. Кроме того, я хочу обратить внимание на минимальность моего воздействия. В вашем понимании минимум вмешательства заключается в подписании мной Конституции и не подписании отречения. В моем понимании этот минимум — четыре выстрела нагана. В упор, в тех людей, что посмели предъявить царю условия заговорщиков. Чем отличаются наши методы? Четыре пули или одна подпись? Результат неизменен. Империя жива!
Каин прищурился.
— Вы действительно изменились, — загадочно произнес он. — Еще недавно вы не смели повышать на меня голос. Царские замашки?
Я стушевался и покачал головой.
— Простите, всего лишь нервы.
Потом я снова поднял глаза, и мы немного помолчали, рассматривая друг друга — бессмысленное дело, если учесть, что разум и память, спрятанные под чужими черепами, не имели к телам носителей ни малейшего отношения. В одно из мгновений я вдруг подумал, что Каин сейчас исчезнет из тела царского министра, как в прошлый раз, а потому неожиданно схватил его за укутанную бинтами руку. Каин поморщился от боли.
— И что же теперь? — спросил я, не зная, как продолжать.
Министр Двора молчал.
Наконец после долгого размышления, не отрывая от меня взгляда, он медленно произнес:
— Возможно, вы правы, Ники. По здравом размышлении, результат предполагаемого мной воздействия почти не отличается результата, к которому пришли вы, используя собственный способ. Ваш метод затянул сроки и увеличил риск, однако в целом, мне кажется, корректировка развивается в правильном направлении. Однако восстание не подавлено. Ваши скачки по железным дорогам дали бунту страшную фору. Теперь, в отличие от декоративных выступлений семидневной давности, волнение масс действительно угрожает существованию Империи. Подписание конституции и народное министерство уже не помогут, ибо ситуация с некоторых пор не контролируется заговорщиками. Отныне вам противостоят не предатели-депутаты с изменниками генералами, но огромный восставший город! Выбора у вас нет — идите в Питер, Ники, и если вы сможете избежать последствий собственной недальновидности, то… я сохраню вам жизнь.
При этих словах я вздрогнул.
— Я возьму город, Каин. Не сомневайтесь!
Псалом 8
Государь не напрасно носит свой меч: он Божий слуга, отмститель для творящего злое.
Апостол Павел. Послание к римлянам, 13:410 марта 1917 года. Юрьев
Сутки спустя я изучал карту Питера с тщательно прорисованным на ней расположением мятежных полков гарнизона. О силах так называемых революционных дружин, организовавшихся из массы праздношатающихся безработных Путиловского завода и других промышленных предприятий, вооруженных оружием из разграбленного арсенала, осененных бодростью духа из винных погребов, мне было ничего не известно. Как ни смешно, но штабная разведка, располагавшая сведениями о дислокации и численности немецких или австрийских частей за линией фронта, не имела понятия, что происходит в столице России, почти под боком новой Ставки главнокомандующего.
