Кир Булычев - Возвращение из Трапезунда
– Вы не знаете русского народа! – горячился Андрей, которому в те моменты казалось, что он разделяет мысли и чаяния русского народа, – он вспоминал лица встретившихся ему на жизненном пути добрых солдат или мастеровых, вспомнил и Глашу, и Марию Павловну, потому что они тоже были представительницами русского народа. – Наш народ переболеет болезнью роста. Да, это нелегкая болезнь, но ростки справедливости, побеги демократии, живущие в русской крестьянской общине, – все это дает нам надежды…
К согласию спорщики не приходили, что, впрочем, не мешало им оставаться добрыми приятелями, будто бы оказавшимися случайно на водах или на морском курорте и соединенными взаимной симпатией, которая завершится на вокзале в день разъезда.
* * *Ни одна душа не обращала на Андрея внимания. Никто не нападал на него в темных переулках, никто не старался проникнуть в его номер, никто не стрелял в него – жизнь сразу потускнела и стала такой же, как жизнь археолога в Вологодской губернии.
На третий или четвертый день после освобождения из подвала турецкого дома Андрей возвращался с раскопок крытым базаром. Во-первых, эта дорога была прохладнее, чем проход по улицам, во-вторых, Андрею всегда было интересно бродить полутемными проходами базара, мимо многочисленных лавочек и магазинов, где с перегородок свисали роскошные ковры, в полутьме лавочек поблескивали надраенные медные кувшины и чеканные блюда, где громоздились штуки ситца и шелка…
Прямо на базаре, на главной его улице, Андрей нос к носу столкнулся со своим мучителем, загадочным и могучим главой турецкого клана контрабандистов господином Гюндюзом. Сердце Андрея вздрогнуло. Это было слишком обыкновенно, словно господин Гюндюз не мог существовать в дневном Трапезунде, а был лишь порождением его знойных ночей.
Андрей не знал, должен ли он показывать, что знает этого страшного человека. И пока он размышлял, господин Гюндюз, проходя рядом, чуть улыбнулся и поклонился, как бы оставляя за Андреем право узнавать себя либо не узнавать.
Андрей поздоровался – но уже со спиной господина Гюндюза.
И тут же увидел, что за Османом идут два молодых человека. Один из них обернулся, и Андрей узнал своего мучителя Рефика. И узнавание было настолько неприятным, что рука Андрея непроизвольно поднялась к горлу, как бы прикрывая тонкий шрам. А турок лишь усмехнулся и исчез в толпе.
Не раз Андрей проходил мимо заведения госпожи Аспасии Теофилато, но только днем – вечером, когда оттуда доносилась музыка «Сиртаки» и пьяные голоса, Андрей показаться там не мог. А днем «Луксор» был пуст, тих, и когда Андрей как-то осмелился и, отодвинув звенящие струйки, шагнул внутрь зала, перед ним появился инвалид на деревянной ноге, державший в руке неизменную щетку.
– Госпожи Аспасии нету, – сказал он по-русски, – и не будут.
Более Андрей не заглядывал в «Луксор», надеясь, правда, что в один прекрасный день гречанка будет снова танцевать в «Галате». Он даже принял за обыкновение спрашивать у портье, возвращаясь с раскопок:
– Госпожа Аспасия у нас сегодня не танцует?
И тот, полистав зачем-то свой блокнот, куда записывал резервации, отвечал:
– Госпожа Аспасия у нас сегодня не танцует.
Никто не интересовался Андреем.
И от Лидочки не было никаких вестей.
Основную тайну – почему же вдруг все бандиты и контрабандисты Трапезунда потеряли интерес к Андрею Берестову – помог разгадать крестьянский сын Иван Иванович.
Как-то вечером он зашел в «Галату» – у него были дела к Авдеевым, заглянул к Андрею, предложил выпить по чашке кофе, только не в вонючей «Галате», а в соседней кофейне, за столиком, вынесенным на тротуар.
Был жаркий вечер после раскаленного дня. Горячая волна воздуха пришла откуда-то из Палестины или египетских пустынь. Над Трапезундом висела пыль, днем все ползали, как дохлые мухи, еле перебирая лапками, и старались пересидеть день в тени.
Иван сказал, что экспедиция Успенского, видно, не дотянет до осени. Деньги кончались, из Петербурга новых не присылают, а те, что остались, быстро теряют в цене.
– А вы ссудите своему профессору, – сказал Андрей. – Верно, у вас еще осталось?
– А имение? – улыбнулся крестьянский сын. – Имения тоже дорожают.
– Сожгут пугачевцы ваше имение, – сказал Андрей. – Лучше отдайте неправедно заработанные деньги профессору Успенскому на пользу великой науке.
Иван Иванович рассмеялся, но невесело. В последние дни он был озабочен. Лето еще только начиналось, и Андрею казалось странным, чтобы такой преданный науке человек, как Успенский, вдруг свернул дела и покинул Трапезунд. Тем более что на фронте скоро начнется наступление, и тогда можно будет следом за нашей армией побывать в иных византийских городах, которые пока еще находятся в турецких руках.
– Да, – сказал крестьянский сын, – вас может интересовать случайная информация, которую мне принесла на хвосте одна птичка. Вы были правы. Берестовых – два. Нашелся ваш двойник.
– Я же говорил! – сказал Андрей. – А мне не верили.
– Я сам не верил, – признался Иван Иванович. – Уж очень невероятное совпадение.
– Что же оказалось?
– Оказалось, что вы, милостивый государь, чудом остались в живых.
– Честно говоря, – сказал Андрей, – я все эти дни оглядываюсь через плечо и удивляюсь, почему никто не обращает на меня внимания?
– Потому что все знают, что интересующее их лицо, старший лейтенант Андрей Берестов, инспектор севастопольского картеля, уже две недели лежит в лихорадке.
– Ты и это знаешь!
– И еще многое. Этот Берестов должен был плыть с вами на «Измаиле». Была бы комедия в духе Гольдони, если бы два Андрея Берестова плыли вместе и прибыли вместе в Трапезунд.
– А что теперь?
– А теперь вместо Берестова прибыл другой человек.
– Какой?
– Знать не знаю и тебе не советую, – ухмыльнулся Иван. И тут Андрей ему не поверил.
* * *Когда в июне началось летнее наступление и белые пушинки выстрелов над горой исчезли, отодвинувшись от Трапезунда в сторону желанного Стамбула, постоянное внимание к раскопкам и археологам в цитадели ослабло: как и положено, обнаружилось, что в передовых частях не хватает снарядов и патронов, госпитали остались без бинтов и корпии, сапоги разваливаются, затворы заедают – все раскрадено и растащено. Приезжали высокие комиссии, следовали строжайшие разносы, а наступление постепенно затухало, не достигнув ни одной из поставленных целей.
Всем было не до Андрея, греки приходили теперь даже не каждый день, делая Андрею самим приходом своим величайшее одолжение, и, уж конечно, не желали пачкать рук грязной работой.
Разгребая как-то после их ухода куски породы, Андрей понял, что в правом углу башни траншея прорезала первоначальный пол церкви.
Разумеется, это открытие вызвало подъем сил в Андрее, и он даже попытался ломом, оставленным одним из землекопов, углубить яму. Ничего у него не вышло – слишком слежалась земля за столетия. Уморившись, Андрей вынужден был вернуться в «Галату» и там поджидал возвращения с раскопок своих товарищей.
Чтобы не пропустить своих коллег, Андрей уселся на диване в вестибюле. Время было полуденное, около четырех, самое тихое в «Галате». Из ресторана донесся звон ножей – там накрывали к вечеру столы, из бара послышались голоса – кто-то пробовал начать веселье. Зазвонил телефон – из-за тяжелого занавеса выскочил шустрый портье, схватил трубку, быстро заговорил по-гречески. Андрей так и не научился этому языку – знал только несколько обязательных на базаре или в кофейне слов. Большие электрические фены медленно крутились над головой, разгоняя горячий воздух, – электричество в Трапезунде работало плохо, станция выключалась, когда желала. Вечером напряжение падало, и лампочки светили тускло. Тогда приносили свечи или керосиновые лампы.
Андрею хотелось подняться к себе, вымыться, переодеться – и исчезнуть до ночи.
В вестибюль вошел шикарный Сурен Саркисьянц, петухом прошел к дивану, поклонился Андрею, как старому, но не очень нужному знакомому, и сел на другой конец дивана, вытянув ноги в пыльных штиблетах и опершись о трость отставленной рукой.
Затем он откинул голову и смежил веки – негоциант отдыхал.
За дверями остановился автомобиль. Зазвенели бисерные нити. Вошел подполковник Метелкин, с ним незнакомый Андрею высокий худой офицер с жестким тонким лицом – в этом лице тонко было все: и губы, и нос, и щеточка усов.
Метелкин не заметил Андрея – он шел на полшага сзади незнакомого офицера, и торс его был чуть наклонен вперед.
– О нет, господин полковник, – услышал Андрей, когда офицеры проходили мимо. – Не извольте беспокоиться, неприятности я беру на себя.
Портье нюхом почуял, что происходит, отложил телефонную трубку и вытянулся по стойке «смирно», пока Метелкин и приезжий полковник прошли мимо.
