Андрей Посняков - Битва за империю
Доносившиеся из столовой фразы навевали на Алексея такой сон и скуку, что он даже зевнул и не раз.
– Ну, ну раззевался, – открывая пиво, усмехнулся повар. – Не выспался, что ли? Нам еще на танцах дежурить. Тебе в стакан или из горлышка будешь?
– Из горлышка.
– …в то время, как вся страна готовится встретить Олимпиаду выдающимися трудовыми успехами, некоторые комсомольцы…
– Господи! И как им не надоест эта говорильня?
– Надоест. Да ты не вникай, тут так положено. Отговорят, потом плясать будут. Так вот их на собрания и заманивают, кнутом и пряником. Кнут – выговор, пряник – естественно, дискотека. Да скоро закончат уже… Видишь девочку? Во-он ту, что в президиуме выступает.
Алексей приподнялся, посмотрев через окно раздачи пищи в зал.
– Красивая!
– Это Машка Сорокина, комсорг ихний. Красивая – не то слово! Ты только посмотри: какие губки, щечки, глазки, а грудь? У-у-у-у! Из-за нее полдеревни сюда на танцы сбежится.
– Неужто только из-за нее?
– Ну есть тут еще пяток красоток… может, даже и десяток наберется. Но Машка из них – самая лапотулечка!
– …все как один рапортуем: планы партии выполним, докажем своим трудом… происки… закрома родины…
– Да уж, красивая девочка. Что же она несет-то всякую чушь?
– Э! Должность обязывает.
Танцы начались как-то сразу – вот только что было собрание, кого-то нудно и долго прорабатывали, в чем-то кому-то клялись, и вдруг резко погас свет и…
Синий-синий иней
Лег на провода-а-а…
Ну и так далее.
Допив пиво, приятели вышли на крыльцо. Емельян закурил свой всегдашний «Мальборо», и Алексей вдруг подумал – а как же он так быстро научился курить? Впрочем, дурное дело нехитрое.
– Угостите, дядя Емельян? – льстиво заулыбались выглянувшие на улицу дежурные-комсомольцы.
Повар не стал отказывать, протянул всю пачку, да не так уж много в ней и оставалось – три-четыре сигареты, от силы – пять.
Отбежав за угол – подальше от глаз начальника лагеря, – подростки довольно задымили. Протокуратор посмотрел на них и усмехнулся – наверное, уж такими большими и взрослыми казались сейчас сами себе эти смешные парни. Ишь, как затягиваются – по очереди, небось, одну сигаретку пустили по кругу, остальные припрятали – перед девками хвастаться. Молодежь… Чего с них взять-то?
Из-за кустов показалась стайка местных – так, тоже лет по четырнадцать-пятнадцать. Вели себя вежливо, не курили, да и не было заметно, чтобы пьяные.
– Дядь Емельян, можно мы это… на дискотеку?
Емельян вальяжно выпустил дым:
– Валяйте!
Парни вошли в вестибюль, за ними потянулись и накурившиеся дежурные. На втором этаже, в столовой, ритмично мигали лампочки.
Сегодня никуда
От спорта не уйти
От спорта нет спасения-а-а-а…
– Наших сегодня крутить будут, – сплюнув, пояснил повар. – За иностранщину Аркадьича вчера в райкоме пропесочили, теперь, говорит, никаких «Чингисханов». Вот, Тынис Мяги, Леонтьев, Алла Пугачева – женщина, которая поет. О!
Из распахнувшегося наверху окна послышалась песня «Солнечный остров».
Емельян улыбнулся:
– Не зря они у меня «Машину времени» спрашивали! Э! Молодые люди, подойдите-ка!
Эта теплая компашка, с лихими матерками взобравшаяся на школьное крыльцо, ничуть не напоминала тех, первых, вежливых. Во-первых – нахалы, даже не поздоровались, во-вторых – явно под хмельком, да и возрастом где-то ближе к двадцатнику. Здоровенные такие детинушки – косая сажень в плечах. Нет, здоровенные все ж таки не все, от силы двое, остальные так себе ханурики, волосатики в черных кримпленовых клешах… вышедших из моды уже лет как с пяток, а то и с десяток назад.
– Че, Емельян, своих не узнаешь, что ли? – жестом придержав своих, один из хануриков в клешах и приблатненной кепочке повернул к повару свое вытянутое книзу лицо, длинное, мосластое, серое, словно бы припорошенное не самой высшей марки цементом.
– Узнаю, – негромко произнес Емельян. – А потому говорю честно – валите! Мне тут проблемы не нужны.
– Да я… да мы… – начал было ханурик, но тут же осекся под пристальным взглядом бывшего палача. – Ну ладно, ладно, Емельян, уходим… Эй, пошли, парни!
– А может, все-таки пойдем попляшем? – цыкнув, выпендрился один из амбалов.
– Я тебе попляшу! – приблатненный ханурик, похоже, был в этой компании главным.
Прикрикнув, он прогнал своих с крыльца и, опасливо покосившись на повара, помахал кепочкой:
– До свиданья, дядька Емельян! Злой ты чувак, как я погляжу.
Ухмыльнулся.
И тут же, почти без перехода, резко понизив голос:
– Это… поговорить бы. Отойдем?
– Давай… тут пока побудь, Алексий.
Гопник и Емельян разговаривали не долго, не больше пары минут, но вернувшийся на крыльцо повар выглядел после этой беседы до крайности озабоченным.
– Обэхээсника в поселке видели, – сплюнув, пояснил повар. – К председателю заходил, еще куда-то… Вот теперь думаю – не по мою ли душу?
– Ты ж говорил, у тебя покровитель высокий!
– Высокий-то высокий… но и он не все может. Вот что, друже, ты тут один пока подежурь, а я джины с лейбками вывезу да припрячу. Береженого, как говорится, бог бережет!
– Давай, Бог в помощь. А этот парень, ну что с тобой говорил, кто?
– Паша Ветошкин – деловой, по деревенским меркам. Остальные так, шелупонь.
Ушедшие гопники так больше и не появились, так, приходили обычная деревенская пацанва, которых Алексей спокойно пропускал, тем более что танцы, судя по времени – стрелки на «Луче» показывали пол-одиннадцатого, – уже совсем скоро заканчивались. И так-то Аркадьич дал своим комсомольцам послабление, вполне ведь мог, исходя из утвержденного режима, закончить всю катавасию ровно в двадцать два ноль-ноль.
Пофланировав немного по коридору да посмотрев, как жмутся друг к дружке танцевавшие медленный танец комсомольцы и комсомолки, Алексей вновь вышел на крыльцо, едва ли не нос к носу столкнувшись в каким-то совсем уж мелким пацаном лет, может, десяти или одиннадцати – таковой скелочи здесь было, понятно, не место. Однако скелочь приставал к дежурным довольно нагло!
– Меня Сашок послал, вот! А ну, пустите…
– А ну, кыш отсюда, сопленосый! – живо навел порядок протокуратор.
– Да ла-адно, – разочарованно протянув, малолетний нахал спустился с крыльца и потопал к кустам. Потом, на полпути обернулся, крикнул дежурным:
– Так Машке и предайте – не придет, хуже будет.
– Не придет, не придет, – ласково крикнул Алексей, а про себя решил все же присмотреть за девчонкой – хоть и комсорг, а ведь в голове-то еще ветер!
В двадцать три ноль пять танцы кончились, затихли гитарные аккорды, вышли на улицу деревенские и местные, лагерные комсомольцы – видать, попрощаться с дружками. Увещевая, забегали вокруг воспитатели – бальзаковского возраста дамы:
– Отбой! Дети, отбой! Девочки, побыстрее!
Дети… Девочки… Это для них они девочки, а для местных ухарей – телки, которых очень даже можно…
Протокуратор поискал глазами комсорга. Не нашел и тут же поинтересовался, схватив за шкирку первого попавшегося пацана:
– Ты Машку Сорокину не видал?
– Машку? А, кажись она во-он туда, к забору, пошла. Прощаться.
– К забору, говоришь?
Отпустив парнишку, Алексей быстрым шагом направился в указанную сторону, явно предчувствуя что-то недоброе… Предчувствия его обманули! Машку он увидел сразу, правда, в компании тех двух амбалов и хануриков… вот Емелиного знакомца делового Паши Ветошкина среди них уже не было, и, наверное, от этого, а может, и от присутствия красивой девчонки, амбалы чувствовали себя намного раскованнее, один из них, картинно упав на левое колено, даже читал стихи, приложив руку к сердцу.
Я помню чудное мгновенье,
Передо мной явилась ты!
– Маша, это я сам сочинил! Для тебя!
– Ага, – смеясь, фыркнула девчонка. – А «Гиперболоид инженера Гарина» – тоже твоя работа?
– Почти! Почти! О королева моих очей! Да я для тебя тысячу гиперболоидов напишу, скажи только! – гопник передернул плечами. – Но за каждый попрошу поцелуй!
– Ах, вот оно в чем дело!
Алексей разочарованно отвернулся – вроде бы умная девка, а ведется на такие пустые слова! Впрочем, кто их, девок, поймет, особенно – в таком вот возрасте, когда еще ни мозгов и житейского опыта, а только мамкина юбка да папкин ремень? А ведь так хочется – ну, хочется же! – чувствовать себя большой и взрослой.
– Предлагаю вам, мадемуазель, прогуляться в саду при луне! – вскочив на ноги, галантно поклонился гопник.
Тоже еще, Казанова выискался – морда круглая, щекастая, красная, словно свекла… да к тому же парень-то явно выпивши, для куражу да для храбрости.
– Ну, пойдем же, свет очей моих! Я буду петь тебе… эти… ммм…
– Серенады, наверное? – озорно улыбнулась Маша, и в этот момент кто-то из хануриков передал «Казанове» букет, который тот тут же вручил девушке.
