Иван Апраксин - Гибель богов
Но по-человечески для меня гораздо важнее было увидеть Любаву-Сероглазку и соединиться с ней. Пусть даже об этом не напишут потом в учебниках по истории отечества…
Свенельд и Фрюлинг пытались отговорить меня ехать в город и поселиться там.
– Наверняка в Корсуни осталось много греческих воинов, которые захотят убить тебя, – говорили они. – Не все же оружие до последнего меча они сдали. Мы все видели их лица и знаем, как они взбешены. Либо оставайся в лагере, князь, либо пусть все наше войско войдет в Корсунь. Тогда уж грекам станет не до того, чтобы убивать тебя.
Конечно, они были правы, мои опытные военачальники. Только они не знали о Любаве и о том, как я хочу поскорее увидеть ее. Поэтому я принял промежуточное решение.
– Вся моя ближняя дружина войдет в город вместе со мной, – сказал я Фрюлингу. – Собери людей и двинемся. В окружении ближней дружины мне ничего не страшно. А всем войскам я приказываю оставаться в лагере и ждать завтрашнего дня. С утра начнут привозить выкуп. Делить его будем вечером следующего дня.
Было ясно, что мой отъезд в Корсунь раздражает не только моих сподвижников, но и всю нашу рать. Зачем это и почему великий князь вдруг захотел ночевать в городе сам, если не пустил туда всех?
Поэтому нужно было задобрить людей, по крайней мере, занять их делом. Пусть смотрят, как перепуганные жители возами свозят сюда драгоценности – это хорошее занятие, веселящее сердце.
Во главе сотни ближних дружинников я въехал в распахнутые по такому случаю ворота Корсуни.
Перед этим Алеша перетряс все содержимое обитого железом сундука, который был привезен из Киева. В сундуке этом хранилась праздничная одежда князя. В обычное время я ходил в такой же одежде, как все остальные. На мне была длинная рубаха из крашеного льна летом или из шерсти зимой. Она подпоясывалась кожаным ремешком. На ногах были штаны, заправленные в невысокие сапоги.
Вообще правилом жизни в этом мире была аскетичность. В княжеском тереме – никакой мебели, кроме лавок и сундуков. Самая простая одежда, не отличающаяся от одежды ближнего дружинника. Еда – вместе с дружиной и тоже не блещущая изысканностью. Как я понял впоследствии, пышность и богатство, выставляемые напоказ, появились у киевских князей уже потом, в подражание быту византийских императоров. А в моей эпохе великий князь вел себя как главный дружинник – первый среди равных.
Но по случаю торжественного въезда в побежденный город следовало специально приодеться – это было ясно. Вид у великого князя должен был быть воинственный и великолепный. Он должен поражать воображение побежденных!
Алексей подал мне длинную рубаху из ярко-красного шелка. Судя по объяснениям моей ключницы, этот шелк был привезен из Персии. Вместо обычного кожаного ремешка я подпоясался наборным серебряным – трофеем, привезенным из похода в Хазарский каганат. Только там умели делать такие изящные серебряные вещи.
Сверху я натянул короткую кольчугу. Колечки были сделаны из светлого металла, и Алеша так начистил их песком, что кольчуга блистала на солнце.
На голову мне надели корону из золота, обильно украшенную драгоценными камнями. Говорили, что эту корону привез из дальнего похода еще легендарный князь Святослав. Уж не знаю, с какой царственной головы он снял это украшение, но, судя по нраву Святослава, сама голова вряд ли осталась на плечах…
Алексей настаивал еще на синем плаще, но тут я категорически отказался – было слишком жарко. Летняя крымская жара уже достаточно истерзала всех нас за время стоянки в боевом лагере.
Хотел отказаться и от толстой золотой цепи, которую Алеша протянул мне напоследок. Мне показалось, что это будет уже слишком. Красная рубаха, блестящая кольчуга, золотая корона на голове. Куда же еще золотая цепь?
Но оруженосец настоял. Он смотрел на меня так убедительно, что я понял – он лучше знает местные нравы. Пусть будет не слишком стильно и элегантно, зато богато, а это устрашает. Великий киевский князь должен был поразить взоры корсунских греков!
Принарядились и мои ближние дружинники. Судя по их сверкающим в лучах вечернего солнца головам, они еще раз выскребли себе головы острыми ножами – до блеска, оставив лишь длинные чубы, заброшенные за ухо. В сочетании с тяжелыми серьгами в каждом ухе это производило нужный эффект…
Впереди выставили взятый с собой из Киева оркестр. Я сел на лошадь, рядом со мной шел Фрюлинг. С другой стороны – изнывающий от жары и усталости херсонесский архонт. Дружинники двигались вокруг меня и позади, в колонне по четыре. Позади процессии тянули, поднимая пыль, салазки с уложенными на них шатрами и скарбом.
Под душераздирающие звуки оркестра, блистая золотом и начищенной боевой сталью, киевская рать вошла в замерший от ужаса Херсонес.
Людей на улицах не было, город словно вымер. Только приглядевшись, можно было заметить множество человеческих глаз, испуганно глядящих на нас из прикрытых оконных ставень, из щелей в воротах. Покоренный Херсонес ждал своей участи.
Конечно, архонт объявил жителям о том, что киевский князь согласился за выкуп не разорять город, не убивать мужчин и не насиловать женщин. Но кто же знает этих победителей? Это ведь не христиане, а дикие орды с далекого севера. И кто такой киевский князь, как не главный разбойник, вечно держащий в страхе соседние народы? Опустошительные походы Ингвара-Игоря и Святослава надолго стали страшилками у жителей византийских владений.
Мы двигались по улицам медленно. Под завывания музыки, под бряцание оружия вокруг я всматривался в архитектуру Херсонеса. Типичный греческий город, каким он был построен еще до Рождества Христова первыми колонистами с греческого архипелага. Наверное, за истекшие века тут что-то изменилось, но главное осталось неизменным. Каменные дома с портиками и колоннами, отделанные мрамором общественные здания. Вот главная площадь, от которой лучами расходятся улицы. Теперь на площади стоит кафедральный собор, а когда-то во времена античности наверняка был храм богини Артемиды или Зевса.
Проезжая по улицам Херсонеса, я испытывал странное ощущение. За тысячу с лишним лет очень многое изменилось, и мне как человеку двадцать первого века этот греческий город казался куда ближе и понятнее, чем те города, которые я видел на Руси.
Прямые улицы, каменные дома с колоннами и собор с крестом на куполе – это было для меня куда роднее и привычнее, чем Киев, Чернигов и Эрзямас – хаотическое скопление деревянных построек с окнами в землю, топящихся «по-черному», и установленные на углах грубые резные и раскрашенные идолы.
– История еще не повернулась, – говорил я себе в ту минуту. – Моя родина станет еще покруче Византийской империи. И поворот этот должен совершить я. Точнее, я избран для того, чтобы совершить его.
– Вот дом нашего епископа, – сказал архонт, шаркавший ногами, обутыми в сандалии, рядом со мной. – Дом небольшой, но ты сам захотел остановиться здесь, великий князь. В моем доме тебе было бы удобнее.
Дом Анастата и вправду оказался невелик. Хотя зачем большой дом одинокому человеку? Он находился прямо на главной площади, напротив кафедрального собора. Перед входом имелся портик с двумя дорическими колоннами, но в целом постройка и впрямь оказалась скромной.
– Располагайтесь лагерем здесь, – указал я Фрюлингу на площадь. – Тут много места для шатров.
Жителям это будет неудобно, но ничего – придется потерпеть.
Анастат вышел встречать нас у порога своего дома. Он стоял с непроницаемым лицом, опираясь на епископский посох.
– Веди меня, – громко сказал я. – Покажи мне свой дом, старый жрец! – И, наклонившись к уху старика, тихонько спросил: – Николай Константинович, с Любавой все в порядке? Она в доме?
– Анна ждет вас, – с достоинством ответил епископ Анастат. – Я предупредил, что она может понадобиться.
О, боже, зачем он это сделал? Глупый старик! Ведь Любава может страшно испугаться! Она ведь думает, что в город вошел тот князь Владимир, которого она знала!
– Скорее, – попросил я, беря Анастата под локоть. – Пойдемте в дом и позовите ее.
Мы прошли несколько небольших комнат и оказались во внутреннем дворике с бассейном посередине. Мраморный бассейн не был предназначен для купания, но зато в нем среди красивых темно-зеленых водорослей сонно плавали золотые рыбки с медно-красными хвостами.
– Садитесь, – указал мне епископ на каменную скамью. – Сейчас я позову Анну.
– Выйди, – велел я Алексею, сопровождавшему меня до самого дворика. – Пойди посиди в соседней комнате. Со мной тут ничего страшного не случится.
Оруженосец посмотрел на меня с тревогой, но я решил успокоить его.
– Пойди, пойди, – сказал я. – Мне предстоит любовное свидание. В таких делах свидетели только мешают.
Здесь, во внутреннем дворике епископского дома, царило удивительное спокойствие. Шум с улицы, где мои воины разбивали лагерь, почти не доносился. Кругом была тишина, только изредка слышался легкий всплеск воды в бассейне – это всплывшая на поверхность золотая рыбка ударяла хвостом.
