На своем месте (СИ) - Казьмин Михаил Иванович

Не успел я поделиться хорошей новостью с Шаболдиным, как Борис Григорьевич порадовал меня и сам. Он опросил не только соседей Крюковой, но и прочих жителей тамошних домов до самой Яузы, и нашёл-таки некоего вполне, по словам пристава, надёжного свидетеля, показавшего, что видел, как не сильно молодой мужчина помогал девице явно младше себя садиться в лодку. По словам очевидца, посадка осложнялась заметною хромотою девицы. Уже одно упоминание хромоты не оставляло особых сомнений в том, что речь шла именно о Фросе Крюковой, но и данное свидетелем описание как её, так и помогавшего ей мужчины, ложилось в ту же строку. Про лодку тот свидетель показал, что была она самая обыкновенная, четырёхвёсельная, без каких-либо украшений, надписей и яркой раскраски, о гребцах смог сказать лишь, что были это молодые парни, а кормщика не разглядел, потому как тот сидел к нему спиной. Главное же, свидетель самым уверенным образом показывал, что лодка, приняв пассажиров, двинулась вверх по течению.

— А свидетель этот не может быть подсадной уткой? — с некоторой опаской спросил я и, видя непонимание на лице пристава, пояснил: — Лжесвидетелем, которого нам подсунули, чтобы увести по ложному следу.

— Вряд ли, — Шаболдин покачал головой. — Человека я не первый год знаю, мне бы он врать не стал. Ежели о наведении на ложный след говорить, так скорее уж о самой посадке в лодку…

Спорить с приставом я не стал, ему уж точно виднее, кому на поднадзорной земле верить можно, а кому нельзя. То, что «Иван Иваныча» с Фросей могли высадить где-то неподалёку и перевезти куда тайным надо посуху, я тоже понимал, как и то, что такой вариант заметания следов вовсе не оставался единственным и при желании можно было придумать с десяток других, столь же правдоподобных.

— Однако же, ложный след или не ложный, а проверять места вверх по Яузе придётся, — вздохнул Шаболдин. И вновь спорить тут было не с чем. Ну и ладно, хоть какие-то подвижки в деле наметились, и то хлеб. Опять, правда, получалось, что работать будут Шаболдин и его люди, а мне вроде как и нечем заняться, но что поделать, подменить в одиночку машину губного сыска я не смог бы при всём желании. Если бы оно ещё у меня было — мне, знаете ли, и на своём месте забот хватает.

Вот в эти свои заботы я и погрузился. Справедливости ради должен сказать, что назвать заботами нынешние мои дела было бы неверно, скорее стоило говорить об успехах. Завод товарищества «Русский артефакт» вовсю трудился над недавно полученными большими заказами, Келин старательно искал заказы новые и имел в том известные успехи — пусть столь же крупных заказов, как от казны и от Антифеевых, пока не поступало, число заказчиков и покупателей помельче неуклонно росло. Александров исправно отгружал армии винтовки, карабины и револьверы, из Костромы по всему Царству Русскому расходилась колючая проволока, в Коломне благодаря переоснащению завода новыми артефактами тоже нарастили выделку паровых машин, сумки, портфели, ридикюли и рюкзаки по моим, а с недавних пор и по Оленькиным рисункам шили уже не только в Москве, и со всего этого мне поступали деньги. Теперь вот с наступлением лета пошёл в рост спрос и на детские коляски, а это тоже золотые, серебряные и тихонько шуршащие бумагою капельки в мой карман. Всё это, однако, требовало постоянного пригляда, каковым я и занимался, но уже вскоре в этих, чего уж скрывать, приятных занятиях пришлось сделать перерыв — через неполных две седмицы Борис Григорьевич навестил меня снова.

— Нашёл, Алексей Филиппович, нашёл! — торжествовал пристав. — Уж как и что там дальше выйдет, не знаю, но нашёл!

Под такое дело я налил себе и гостю вина да велел подать закуски — оно явно того стоило.

— Близ села Богородского у князя Свирского дача, — Шаболдин принялся излагать подробности. — Я как про то узнал, велел своим туда даже не соваться, всё одно же не пустят, но посмотреть внимательно и осторожно.

Это да, дача, она потому и дача, что дана вельможе царём, дабы жил как в имении, но к Москве и месту службы поближе, [2] и числится она не за тем, кто там живёт, а за государем, потому и губным туда хода нет, в отличие от любого имения, хоть дворянского, хоть боярского, хоть даже княжеского. Если, конечно, нет на то особого распоряжения, согласованного с Палатой государева двора. У Шаболдина, ясное дело, такого распоряжения не было. Вот интересно, кстати: Леонид, помнится, говорил, что тайные с Палатой государева двора не ладят, а тут, стало быть, сам главнозаведующий Палатой тайных дел на даче, подведомственной Палате государева двора, живёт. Впрочем, если царь что решил, дело Палаты решение царское исполнять.

— Обывателей тамошних расспрашивать я им тоже не велел, — продолжал Шаболдин, — у тайных там, как я понимаю, ушей более чем хватает. Подумал, да к вечеру всех вообще оттуда убрал от греха подальше, но кое-что высмотреть они успели. Три маленьких домишки стоят отдельно от господского дома, для прислуги, надо полагать, или для охраны. И вот что я, Алексей Филиппович, придумал, — пристав прервался на глоток вина и попытку устроиться в кресле поудобнее.

— И что же, Борис Григорьевич? — простимулировал я разговорчивость гостя вопросом.

— Про его светлость князя Свирского говорят, что к поведению людей своих он строг, — поведал пристав. — Служба у них, конечно, такая, что не всегда по заповедям Божиим поступать приходится, но в частной жизни князь такого не терпит. Вот я и послал, — Шаболдин хитренько усмехнулся, — в Богородское одного только Куркова, да строго по розыску Ефросинии Крюковой, да чтобы к даче княжьей приближаться даже не думал. А вот в Спасо-Преображенский храм Степан Данилович сходил, да церковную книгу там поглядел…

Кажется, зря я Шаболдина с Альбертом знакомил. Недолгого общения с прусским графом приставу, похоже, хватило, чтобы заразиться от моего старого приятеля не лучшими его привычками — тем же пристрастием к театральным паузам, например.

— … где и нашёл запись о венчании и сочетании в законном браке раба Божия Анатолия, сына Николаева, прозванием Тихонова и рабы Божией Ефросинии, дщери Матвеевой, прозванием Крюковой с получением ею прозвания по супругу своему Тихоновой! — торжествующе завершил Шаболдин.

Я полез в ящик стола за списком служащих присяжного поверенного Карцева, но Шаболдин меня остановил:

— Не стоит, Алексей Филиппович. Я уже посмотрел, нет среди служащих Карцева такого человека.

Сильно горевать по этому поводу я не стал — ну нет, и нет.

— Однако же, — пристав заметно погрустнел, — ни в каких списках Московской городской управы ни Анатолия Николаевича Тихонова, ни Анатолия Николаева Тихонова тоже нет. Запрос в Палату внутренних дел на поиск по всему Царству Русскому я отправил, но ответ получить — дело, сами понимаете, не скорое.

А вот это уже хуже. Намного хуже. Спасибо князю Свирскому с его строгостью, теперь мы знаем настоящее имя «Иван Иваныча», но какой с того толк, если и под этим своим настоящим именем нигде он не значится? Неужели он настолько ценный для тайных человек, что они озаботились полной зачисткой записей о нём? И если так, в чём эта его ценность состоит? А ведь ценный, раз князь Свирский на своей даче его держит. М-да, не первый уже раз сталкиваемся с тем, что ответ на один вопрос порождает сразу несколько вопросов новых, не первый… Но что делать, так уж устроен розыск.

Ладно. В любом случае есть в этих новостях и хорошее. Фрося, например, мало того, что жива, так и замуж наконец вышла — хоть кому-то стало лучше. Оленьке, правда, я о переменах в жизни доброй кухарки говорить пока не стану, чтобы не сболтнула случайно, где не надо, а вот что сказать отцу? О том я пристава и спросил.

— Строго-то говоря, Алексей Филиппович, розыск Ефросиньи Крюковой, виноват, Тихоновой уже, мы по заявлению Филиппа Васильевича проводим, так что сообщить отцу вашему следует, — задумчиво начал Шаболдин. — Но и все выявленные нами подробности рассказывать Филиппу Васильевичу было бы пока что несвоевременным, — пристав вопросительно посмотрел на меня, я ответил согласным кивком. — Стало быть, скажу лишь, что сбежала девица да вышла замуж, а за кого — сошлюсь на тайну розыска, дескать, пока ничего поведать не вправе.