Кирилл Бенедиктов - Блокада. Книга 1. Охота на монстра
— Теперь ты все знаешь, — сказал Гурджиев, не поднимая головы.
— Так это все правда? — спросил Жером и тут же устыдился своего вопроса. Он знал, что это было правдой. — Значит, Иванович…
— Да, — кивнул маг. — Если бы он проучился у меня подольше, то наверняка смог бы сам получить ответы на все свои вопросы. Для такого способного юноши это не составило бы большого труда. Но он учился недолго, да и я был тогда слишком молод, и не обладал такими знаниями, как сейчас. Поэтому ему поневоле приходится использовать таких, как ты.
— Но разве он мне поверит? Я хочу сказать, что я ведь только промежуточная инстанция, почтовый ящик. Я, конечно, сообщу все кому следует… но это настолько необычно, что до него может и не дойти.
— Понимаешь теперь, почему я не хотел рассказывать тебе о предметах? — прищурился Гурджиев. — Для спящегоэто звучит, как сказка. Твоя задача заключается в том, чтобы тебе поверили. Это будет непросто, но у тебя получится.
— Откуда вы знаете?
— Просто знаю. У тебя есть голова на плечах, хоть ты и идиот. Подумай.
Жером осторожно пошевелил плечами. Боль в мышцах потихоньку отступала.
— Если бы у меня был предмет, который можно было продемонстрировать… Думаю, это убедило бы даже самых больших скептиков.
— Тут я тебе ничем помочь не могу, — вздохнул старик. — У меня никогда не было ни одного предмета, хотя я знавал людей, которые…
Он оборвал фразу и странно поглядел на Мушкетера.
— Что? — насторожился тот. — Вы что-то придумали?
Гурджиев аккуратно поставил шахматную доску на пол и поднялся с кресла.
— Пойдем, прогуляемся. Мари готовит ужин, но печеная баранина должна как следует протомиться в печи, так что время у нас есть.
Жером последовал его примеру и едва не упал — ногу свело жестокой судорогой.
— Что ты скрипишь зубами, как старая дева, мечтающая о гусарском поручике? — прикрикнул Гурджиев. — В твоем возрасте я бы уже прыгал, как горный козел!
— Не сомневаюсь, — огрызнулся Мушкетер. — Что вы со мной сделали?
— Всего лишь обучил тебя паре трюков. Особенно хорошо ты выглядел, когда стоял на мостике и пытался дотронуться мыском ноги до собственного затылка. Хватит болтать, пойдем!
Жером, преодолевая боль в затекших ногах, поплелся за стариком. Они вышли на заднее крыльцо — отсюда открывался великолепный вид на залитые июньским солнцем поля и окруженное раскидистыми платанами озеро.
— Чудесное местечко, — заметил Гурджиев. — Но для Пьера оно стало настоящим проклятием. Так как художник он довольно средний, то последние десять лет рисует только здешние пейзажи. Никакого развития. Я пытался подтолкнуть его, но без толку. Проснуться-то он может, а вот использовать полученные знания — нет.
— Вы говорили, что предметы служат для управления сновидением, — сказал Жером. — Это значит, что в реальном мире — в том, что вы называете реальным миром — они бесполезны?
— Нет, не бесполезны. Более того — я подозреваю, что они и есть частицы реального мира во всеобщем сне человечества. Но истинного их предназначения нам, боюсь, узнать не дано.
— И даже вам?
— Даже мне. Видишь ли, за всю мою жизнь я никогда не испытывал соблазна получить предмет… наверное, если бы я захотел, то нашел бы его, но я не хотел. Когда мы с Хаусхоффером были в тибетской экспедиции, у него даже руки тряслись — так он желал заполучить свою серебряную змейку… Бедный идиот! Можно подумать, Змея сделала бы его счастливее… Однажды я встретил человека, которому действительно удалось найти предмет. И уверяю тебя, счастливым он от этого не стал.
— И кто же это был?
— Советский студент. Это было в Средней Азии, в тридцать четвертом году. Мы как раз поругались с Карлом, и я оставил его искать свою судьбу в тибетских ущельях. Советская граница была недалеко. Мне захотелось поглядеть на страну, в которой я когда-то родился, и я перешел ее.
— И пограничники, конечно, вас не заметили? — усмехнулся Жером.
— Конечно, нет. Послушай, дорогой, я перехожу границы с четырнадцати лет. Когда я был молод, я пешком исходил всю Азию от Китая до Аравии. Если нужно, я могу стать тенью самого себя. Короче говоря, я оказался в Советском Туркестане. Неподалеку работали археологи, и я прибился к их отряду. Среди них был один парень, который показался мне забавным. Он все хотел понять, что движет народами, когда они идут войной друг на друга, откуда берутся великие правители, почему одним дано повернуть колесо истории, а других это колесо безжалостно давит… И еще он писал стихи. Гурджиев задумался, припоминая. Потом поднял палец и начал читать по-русски:
Дар слов, неведомый уму,
Мне был обещан от природы.
Он мой. Веленью моему
Покорно все; земля и воды,
И легкий воздух и огонь
В одно мое сокрыты слово,
Но слово мечется, как конь,
Как конь вдоль берега морского.[15]
— Однажды я сидел у костра и разговаривал с землекопом из далекой горной деревушки. Он почти не знал русского, и мы беседовали на фарси. Мы говорили о поэзии. Даже неграмотные памирцы хорошо знают и любят стихи — Фирдоуси, Руми,
Хайям… И тут этот парень подошел к нам, присел и стал цитировать «Шахнаме». На отличном персидском. Я удивился. Я знаю семь языков, но я много путешествовал, и к тому же я говорю на них с акцентом. А парень говорил так, будто родился в Тебризе.
— Сколько ему было лет?
— Лет двадцать, не больше. Я спросил его, откуда он знает фарси, а он засмеялся и ответил, что знает все языки в мире. Я, конечно, не поверил ему и заговорил с ним по-армянски. Он ответил — и опять очень чисто, без малейшего акцента. Так же хорошо он говорил на грузинском, на немецком и на пушту. Больше я не стал его проверять. Я пригляделся и увидел, что когда он говорит, то все время держит левую руку в кармане брюк. Тогда я перешел на русский и мы какое-то время болтали о разных пустяках. Потом я закурил трубку, а он достал папиросы. Чтобы зажечь папиросу, нужны обе руки, и он вытащил левую руку из кармана. В этот момент я неожиданно спросил его по-армянски «кто были твои родители?». 4 Он посмотрел на меня недоуменно, и хотел снова сунуть руку в карман, но я удержал его. Я задавал ему один и тот же вопрос на разных языках, и только когда я перешел на немецкий, он кое-как меня понял. В общем, я его перехитрил. У него был секрет, и этот секрет помогал ему говорить на всех языках земли. В конце концов я уговорил его показать мне то, что он прятал в кармане брюк. Это оказалась фигурка попугая, сделанная из серебристого металла. 4
— Тоже предмет?
— Конечно. Попугай давал своему владельцу дар глоссолалии,[16] только его надо было обязательно сжимать в руке или хотя бы дотрагиваться пальцами. У некоторых предметов есть такая особенность — у некоторых, но не у всех.
— А откуда он его взял?
— Нашел в одной из черных башен. Помнишь, я рассказывал тебе легенду о Башнях Сатаны?
Жером кивнул.
— Шутка в том, что это не совсем легенда. Одна из этих башен находится как раз в Туркестане, и моему студенту посчастливилось на нее наткнуться. Сначала он хотел отдать попугая начальнику экспедиции, но вовремя понял, что эта штука совсем не так проста, как кажется. Я не знаю, как он догадался о глоссолалии. Умный был парень, вот и додумался. Но дальше его ожидало жестокое разочарование. Он-то хотел использовать попугая для того, чтобы разгадывать тайны прошлого, читать древние тексты. А дар попугая относился только к живой речи! Мертвые языки, на которых никто не мог произнести ни слова, оставались для студента такой же загадкой, как и для всех прочих людей. Он ужасно переживал, поверь мне. Тогда-то и написал это стихотворение…
Я вижу — тайна бытия
Смертельна для чела земного,
И слово мчится вдоль нея,
Как конь вдоль берега морского
— А что с ним стало потом? — спросил Мушкетер.
— Не знаю, — Гурджиев метнул на него острый взгляд. — А почему ты спрашиваешь?
— Если бы удалось его найти… и если предмет все еще у него… это стало бы убедительным доказательством существования других предметов.
— А ты сообразительный идиот, парень, — одобрительно сказал старик. — Что ж, вот тебе и ответ.
— Вы случайно не помните, как его звали?
— Случайно помню. Его звали Лев Гумилев. Он был сыном поэта Николая Гумилева, которого большевики расстреляли в восемнадцатом году в Петрограде.
Некоторое время они шли молча. Жером подобрал где-то палку и со свистом срубал желтые головы подсолнухам. Не дойдя до озера, старик вдруг решительно повернул обратно к дому, как будто вспомнил о каком-то важном деле. Жером, попрощавшись с надеждой искупаться, неохотно последовал за ним.
