Илья Те - Абсолютная альтернатива
Оставив часть свиты, я отправился в отделение связи вместе с Воейковым и отрядом охраны. Бонч-Бруевич не возражал и даже вызвался сопровождать. Мы толпой ввалились в переговорную, пригласили телеграфистов.
Старший офицер связи, старый усатый дядька в форме майора инженерных войск смотрел на происходящее с интересом — я мог бы поклясться, что в суть действий Рузского на соседней станции он вполне посвящен. Дядька представился мне фон Фауфеном и происходил, очевидно, из курляндских дворян. Полагаю, он одинаково равнодушно отправил бы телеграммы о подавлении заговора, и телеграммы о цареубийстве.
— Еще раз, от имени генерала Рузского и представителей Думы, дайте связь с командующим фронтов, — говорил я, стоя у него за спиной. — Повторите, что в Псков прибыли представители Думскдумского кКомитета, требующие отречения Государя. Император готов отречься в случае, если большинство генералов согласно с мнением Думы. Пишите — Рузский собирает мнения командующих. Однако, мне нужна связь не только с командующим фронтов. Отправьте запросы начальникам армий и корпусов, а также отдельных дивизий. Ну же, телеграфируйте!
Без лишних разговоров, фон Фауфен повиновался — человек он был уже пожилой, Старику перевалило за пятьдесят, и быстро меняющуюся политическую коньюктуруконъюнктуру он рассматривал философски.
Секунды поплыли. Аппараты отстукивали сообщения, сигналы скользили в эфир и по проводам. Вскоре, ответы с фронтов начали возвращаться. На бланки их наклеивать не успевали. Я читал послания генералов, прямо с теплой телеграфной ленты, отрывая ее кусками с бобины.
Как я и подозревал, Рузский врал. Брусилов, Николай Николаевич Романов, сам Рузский, командующий балтфлотом Непенин — действительно предали своего Императора. Однако командующий Западным фронтом Эверт, Румынский главнокомандующий Сахаров, адмирал черноморского флота Колчак оставались преданы мне, — Рузский и Алексеев даже не отправляли им известий о готовящемся на Дне отречении!
Еще более характерными оказались ответы командующих отдельными армиями и корпусами — в преданности клялись почти поголовно. Среди же командиров дивизионного уровня заговорщики отсутствовали вообще! Чем ниже был уровень командиров, тем яростнее клялись в верности и однажды данной присяге.
Собрав ленты, я с торжественной и, что уж скрывать, откровенно издевательской миной вручил их Бонч-Бруевичу.
— Почитайте, — сказал ему я, — потом идите на станцию и велите пулеметным командам убираться обратно в казармы. В том, что совершил на Дне Рузский, я вашей вины не вижу. Пока что не вижу. Вам ясно?
Бонч-Бруевич, надо отдать ему должное, взгляд мой выдержал. Сдержанно кивнул, отдал честь, и только затем отвернулся. Потом вышел из комнаты.
Я вытер со лба мокрый пот.
Итак, результаты опроса впечатляли. Большая часть Русской армии все-таки осталась с Царем. В реальной истории, Николай Второй, подавленный предательством ВСЕЙ АРМИИ не смог сдержать руку и подписал отречение от престола. В отличие от него, я знал теперь, что предательства армии не было. Был лишь заговор кучки высших военачальников.
А телеграммы все продолжали идти. Механический самописец, стучал по ленте чернилами. Сообщений пришли уже десятки, едва ли не сотни. Командиров частей и соединений коробила сама мысль отречения! Особенно меня поразили две самые короткие телеграммы.
Текст их обращался не к генералу Рузскому, как в прочих, а лично к царю Николаю, словно сообщавшие знали, что Император прочтет их, и не желали обращаться к клятвопреступникам вроде Рузского, являвшихся предателями хотя бы потому, что рискнули проводить этот позорный «опрос».
Первая телеграмма пришла с Кавказского фронта — от генерала Ххана Нахичеванского, азербайджанца, одного из знатнейших офицеров России. Текст гласил:
«До нас дошли сведения, Государь, о невозможных событиях. Прошу Вас не отказать повергнуть к стопам Вашего Величества безграничную преданность гвардейской кавалерии и готовность умереть за своего обожаемого Монарха. ГЕНЕРАЛ ХАН НАХИЧЕВАНСКИЙ».
Вторая телеграмма поразила меня еще более.
Она прибыла от генерал-графа Келлера, лихого украинца, почитаемого в войсках «первой шашкой» Империи, корпус которого стоял сейчас на Румынском фронте.
В отличие от генерала Хана Нахичеванского, бывшего восточным человеком, а потому имевшим склонность к витиеватому слогу и позе, Келлер был краток и прост.
Телеграмма его буквально ударила меня в лоб:
«Мой конный корпус не верит, что Ты, Государь, добровольно отрёкся. Прикажи, Царь, придём и защитим Тебя. КЕЛЛЕР».
Прочитав телеграмму, я почувствовал, как сердце затрепетало. «Измена, трусость и обман», — говорил Николай Второй о событиях своего последнего Февраля. О нет, прошептал я себе. Пожалуй, стоит сказать иначе: Преданность, Мужество, Долг.
Русская армия не предала своего монарха. Не предала — это была еще одна скотская уловка заговорщиков!
— Телеграфируйте циркулярно, — приказал я, с огромным трудом сдерживая в горле волнение, — всем фронтам, армиям, дивизиям и корпусам:
«Командирам армий, корпусов и дивизий. Русским солдатам и офицерам. Заговор Рузского подавлен. Думские предатели — Родзянко, Гучков и Шульгин расстреляны за измену. Клятвопреступникам, поступившимся присягой и честью, наказание будет одно — немедленная расправа. Военным руководителям всех уровней предписываю проявить полную энергию при подавлении любых антиправительственных действий или высказываний с применением к изменникам Родины самой решительной репрессии, вплоть до расстрела на месте любых лиц, в том числе вышестоящих офицеров и представителей высшей государственной власти, призывающих к крамоле, заговору или измене против священной особы русского Императора. НИКОЛАЙ».
Закончив основную телеграмму, я перевел дух. Однако мне требовалось как минимум еще две. Я продолжал диктовать:
«Генералу Хану Нахичеванскому. Безграничную преданность — принимаю. Приказание одно — реквизируйте поезда и двигайтесь на столицу. Жду в Юрьеве через три дня. НИКОЛАЙ».
Самую последнюю телеграмму я решился отправить графу Федору Келлеру, чьи слова поразили меня до самой глубины души. В отличие от двух предыдущих, я отправил ее без подписи и без указания адресата, зачитав текст предельно коротко:
«Давеча ты писал мне: придем и защитим. Говорю тебе: ПРИДИ ЖЕ И ЗАЩИТИ!»
— Тчк, — закончил диктовать я.
— Это все? — удивился телеграфист.
— Этого даже больше чем надо!
Всего через час, как доложил мне Воейков несколько позже, Третий кавалерийский корпус генерала графа Федора Келлера выступил на столицу.
Обедня «С нами Бог!» (девиз на Большом гербе Российской Империи) __________________________________________________________________________________________
Заняв череп царственного Николая, я стал обладателем его личных воспоминаний. В глубине этого довольно обширного «склада», хранился ценный для меня эпизод.
В начале января все того же злосчастного одна тысяча девятьсот семнадцатого года, Николаю Второму поведали удивительную историю, которая не заинтересовала венценосного реципиента, но крайне волновала сейчас меня.
В тот далекий день, в кабинет Зимнего Дворца, отделанный деревянными панелями и зеленым сукном, вошел приземистый человек в гражданском мундире, с явными повадками жандармского служащего. В чем именно проявляются подобные повадки, сказать точно нельзя. Возможно, в коротких точных движениях, умных, пронзающих насквозь глазах, в пружинной походке, будто идущий сдерживает клокочащуюклокочущую внутри бешеннуюбешеную энергию — описать такое невозможно, поскольку заключается оно не в совокупности признаков, но в общем впечатлении, производимом сотрудниками государственной безопасности. Не знаю, поражал ли Глобачев своей внешностью царя Николая, однако то, что шеф жандармского отделения произвел впечатление на меня, не поддавалось сомнению.
Как прочие руководители ведомств, Глобачев явился в тот день на доклад. Первая фраза, произнесенная царедворцем от контрразведки, и услышанная мной при ознакомлении с памятью Николая, повергла мой хронокорректорский разум помощника хронокорректора в шок.
