Морье Дю - Стеклодувы
– Я поеду с тобой, – заявила я мужу. – Знаю, что ездить по дорогам опасно, но это все-таки лучше, чем час за часом сидеть дома в полной тишине – завод не работает, печь не гудит, а в доме ни одной живой души.
Франсуа запряг маленькую крытую повозку-шарабан, и я взгромоздилась на сиденье рядом с ним, совсем, как торговка, которая направляется на рынок. Если нас остановят бандиты, они ничего в ней не найдут, кроме нас самих, и худшее, что они могут с нами сделать, это перевернуть повозку и заставить нас возвратиться домой пешком.
Когда мы приехали в Ферт-Бернар, там все бурлило. Никто не работал, рабочие высыпали на улицу. Колокола на церкви Нотр-Дам де Мариас были набат. Я в первый раз в жизни слышала, как колокола вместо того, чтобы призывать к молитве, бьют тревогу, и их непрерывный звон волновал и внушал страх гораздо больше, чем барабанный бой или тревожный зов трубы.
Мы подъехали к Пти Драпо Руж, чтобы оставить там лошадь и шарабан. Хотя бандитов в округе еще не было, улицы были полны народа, и Франсуа согласился со мной, когда я заметила, что, кроме местных жителей, там было много чужих.
Внезапно в толпе произошло какое-то движение, она раздалась, и мы увидели, что подходит дилижанс из Беллема. Мы подбежали к нему вместе с остальными, охваченные той же страстной жаждой новостей, что и все, и, наконец, когда кучер придержал лошадей, и карета, дернувшись, остановилась, вышли первые пассажиры, которых немедленно окружила возбужденная толпа.
Мне бросилась в глаза фигура стройного мужчины, который на минуту задержался при выходе из кареты, чтобы помочь выйти ребенку.
– Это Робер! – закричала я, хватая Франсуа за руку. – Это Робер и Жак!
Мы стали пробиваться сквозь толпу, и, наконец, нам удалось подойти к пассажирам, стоявшим возле дилижанса. Это действительно был мой брат, он стоял и спокойно улыбался, отвечая одновременно на десятки вопросов, в то время как Жак сразу же бросился в мои объятия.
Робер кивком поздоровался с нами.
– Я скоро к вам подойду, – крикнул он. – Но сначала мне нужно кое-что сделать. У меня письмо от мэра города Дре к мэру Ферте-Бернара, я должен вручить его лично.
Толпа отхлынула, глядя на нас с Франсуа с уважением, возникшим, вероятно, благодаря нашему знакомству с этим важным путешественником, и мы вместе со всеми двинулись вслед за Робером, который направился к ратуше в окружении наиболее почтенных горожан. Жак, крепко вцепившись в мою руку, не отставал от меня ни на шаг.
От мальчика мы не могли добиться никакого толка, он только сказал, что в Париже сражаются уже два дня, и что на улицах есть убитые и раненые, поэтому нам пришлось узнавать новости от других пассажиров, которые рассказывали окружившей их толпе о событиях в Париже.
– Народ штурмом взял Бастилию. Начальник тюрьмы убит. Брат короля, граф д'Артуа, бежал, так же, как и кузен короля, принц Конде и Полиньяки, друзья королевы. Столица находится в руках Национального Собрания, за ним стоит гражданская милиция, которой командует генерал Лафайет, герой американских войн.
Франсуа смотрел на меня в полной растерянности.
– Мы их победили, – проговорил он. – Этого не может быть, но мы победили!
Окружавшая нас толпа разразилась приветственными криками, все смеялись, размахивали руками, и вдруг, откуда ни возьмись, появился кучер и стал раздавать розетки, сделанные из розовой и синей ленты, которые ему передали из Велемского дилижанса.
– Подходите! – кричал он. – Берите! Это цвета герцога Орлеанского, который с помощью народа разгромил в Париже аристоркатов.
И все старались пробиться вперед, чтобы схватить розетку. Мы тоже были захвачены всеобщим энтузиазмом. Франсуа, поскольку он был высок ростом, сумел дотянуться через головы стоявших впереди и схватить розетку, которую он со смехом тут же передал мне. Я не знала, смеяться мне или плакать, когда кто-то закричал: "Да здравствует Третье сословие! Да здравствует Национальное Собрание! Да здравствует герцог Орлеанский! Да здравствует король!".
Потом мы увидели Робера, который выходил из ратуши – его по-прежнему окружали выборщики и прочие важные горожане – но никто из них не отозвался на крики, раздававшиеся в толпе. Эти господа озабоченно переговаривались между собой, их тревога передавалась толпе, из уст в уста полетели слова: "Опасность еще не миновала… Борьба продолжается…".
Потом мэр Ла-Ферта вышел вперед и поднял руку, призывая к молчанию. Сквозь гул толпы мы с трудом могли разобрать, что он говорит.
– В Париже Национальное Собрание взяло власть в свои руки. Но из столицы вырвалась целая армия бандитов, их не менее шести тысяч и все они вооружены. Каждый взрослый человек, все мы, как один, должны вступить в ряды гражданской милиции. Женщины и дети, старики и больные должны сидеть по домам и не выходить на улицу.
Тут радость уступила место панике, и люди засуетились, бросились в разные стороны: одни – записываться в милицию, другие – домой, третьи просто старались выбраться из толпы, сами не зная, куда кинуться, а колокола на церкви Нотр-Дам-де-Мариас продолжали гудеть, так что слова мэра тонули в море звуков.
Робер пробился от ратуши к нам, и мы все вместе добрались до Пти Шапо Руж, где стояла наша повозка. Там царила полная сумятица, поскольку многие другие тоже стремились добраться до своих экипажей, лошади беспокоились и били копытами, а Робер все призывал окружающих: "Предупредите соседние приходы и селения. Пусть бьют в набат. Предупреждение – то же бережение. Да здравствует нация! Да здравствует герцог Орлеанский!".
Его слова, казалось, только увеличивали всеобщую неразбериху, вместо того, чтобы вносить спокойствие, и я слышала, как люди спрашивали:
– Что случилось? Что, королем теперь будет герцог Орлеанский?
Наконец все мы благополучно погрузились в шарабан, Франсуа стегнул лошадь, и вскоре мы выехали из города и оказались в окрестном лесу, на дороге, ведущей к Монмирайлю.
Наступили сумерки, и дорога домой казалась темной и полной опасностей. Бедненький Жак. который все еще крепко держал меня за руку, то и дело повторял:
– А вдруг придут бандиты? Что мы тогда будем делать? Они нас не убьют?
Робер велел сыну замолчать – никогда раньше я не слышала, чтобы он так резко разговаривал с мальчиком, – и стал нам рассказывать, как штурмовали Бастилию четыре дня назад. В штурме участвовало около девятисот человек, они в конце концов захватили крепость и заставили ее коменданта сдаться.
– После этого ему отрезали голову кухонным ножом, – шепотом добавил брат. – Да, совершенно верно, среди аристократии существовал заговор, они собирались разогнать Национальное Собрание, однако им это не удалось, и тогда граф д'Артуа и принц Конде бежали за границу… прихватив с собой, как я слышал, все золото, которое было в королевстве, – говорил Робер.
– А бандиты? – спросила я, потому что боялась их не меньше, чем маленький Жак. – Что в действительности о них известно?
– Никто этого не знает, – отвечал брат с каким-то непонятным удовлетворением. – Говорят, около шести тысяч находятся в Дре, они вышли из другой части Парижа и соединились там с наемниками Питта. Вот почему я оставлял сообщение о положении дел в каждом городе, мимо которого мы проезжали, от Дре до Беллема, и кучер дилижанса получил соответствующие инструкции сообщать эти сведения на всем остальном пути до Ле-Мана.
Я подумала о Пьере, о его жене и детях, которые, возможно, находятся в Боннетабле, на пути следования дилижанса. Пьер, конечно, тут же отправится в Ле-Ман, чтобы предложить свои услуги муниципалитету или, вернее, комитету, который дал клятву занять его место. Впрочем, разве не в Боннетабле мы впервые услышали о бандитах?
– Робер, – обратилась я к брату, тронув его за плечо. – Как ты представляешь себе будущее? Чем все это кончится?
Он засмеялся.
– Зачем говорить о конце? – сказал он. – Все только еще начинается. Это, видишь ли, совсем не то, что ревейонский бунт. То, что сейчас происходит в Париже, прокатится по всей стране. Это революция.
Революция. Я подумала о матушке. Ведь она живет совсем одна на своей крошечной ферме в Сен-Кристофе, если не считать служанок и скотника с семьей, которые живут неподалеку. Кто ее защитит? Кто о ней позаботится?
Робер отмахнулся от моих страхов.
– Не беспокойся, – сказал он. – Там, в Турени, они все патриоты. Матушка первая приколет на платье нашу розовую с синим розетку.
– А как же бандиты? – настаивала я.
– Ах да, бандиты… – отозвался брат. – Я о них забыл.
Жак к тому времени заснул, положив голову мне на плечо, и всю оставшуюся дорогу я сидела прямо и не шевелилась, чтобы его не разбудить. Мы уже миновали Монмирайль и ехали через лес почти у самого дома, как вдруг из чащи выскочили какие-то люди и окружили наш шарабан.
Слава Создателю, это был Мишель со своими патрульными. Пришлось ненадолго задержаться, чтобы Робер мог поздороваться с братом и сообщить ему новости; мы уже готовы были снова тронуться в путь, чтобы ехать к себе домой на завод, но Мишель вдруг сказал:
