Андрей Валентинов - Ола
Замолчал он, голову опустил, затих. Ну точно Дон Саладо, когда расстроится! Прямо-таки жалко мне его стало.
– Ты еще здесь? – наконец вздохнул он, головы не поднимая. – Если так хочешь геройствовать – иди! Шифр простой – «гимель» – «бейт» – «гимель»… Что, не понял? Три-два-три! Или старый человек должен еще выходить в коридор на сквозняк и показывать молодому неучу…
Получилось со второго раза. Кажется, вначале я «бейт» с чем-то другим перепутал. Скрипнуло дерево, скрипнули петли…
И тут их не смазывают!
Свечка моя совсем доходила, и я ее брать не стал – от греха. Все и так понятно. Обычный коридор, только дверь с хитринкой. А в коридоре – пусто вначале, затем дверь – справа, и лестница – вниз ведет. Шагнул я – и поморщился. Скрипят половицы! Или плотника позвать забыли?
…А может, и не забыли? Как войдет кто – слышно сразу, особенно если ночью.
Сел я прямо на пол, ноги скрестил, что твой мавр. Задумался.
Вначале казалось, что за дверью этой тайной – чуть ли не спасение. Пройду коридорчиком прямиком к Дону Саладо, потом – на конюшню, где Куло мой скучает…
Теперь понял – глупость это. Ход – для самых своих. А кто тут свои? То-то!
…Про стражу я недаром у деда этого спросил. На самый крайний случай, когда уже выбирать не придется, можно и на прорыв пойти. Стража Букв – дело, видать, серьезное, но кто знает? Ведь я – везучий!
Но пока – рано. И прорываться рано, и коридорчик обследовать этот – тоже рано. Сцапают – запрут, и хорошо, если в комнате, а то и в подвал загнать могут.
…А этот седой, в повязке полосатой, не иначе – колдун. Причем настоящий, такой и в жабу превратить может.
Но ведь не превратил! Видать, и ему тут несладко.
Посидел я, послушал. Тихо кругом – то ли нет никого, то ли двери плотные. И совсем уже было назад собрался…
Словно толкнул кто-то.
В спину.
И – сгинуло все. Словно петля-удавка на шее схлестнулась. Схлестнулась, вперед потянула.
Очнулся уже у двери – той, что направо ведет. От боли очнулся – будто что-то в шею мне впилось. То есть это потом уже я понял, что у двери стою. Темно вокруг, шея болит – а я во что-то твердое упираюсь.
Лбом.
Сперва я Адониса вспомнил – как он с дверью бодался. Потом шею пощупал.
Булавка! Та самая, с камешками синими! Накалилась, кожу печет…
И сразу же – как отпустило.
Фу-ты! Еще бы немного – прободал бы головой дверь… Точно – дверь! Ладонью провел, ручку дверную нащупал. Эге, а тут открыто!
…И еле-еле заметный свет просачивается. То есть не было его еще миг тому, а теперь – появился. Хотел я уже отступление сыграть, чтобы, значит, врассыпную, и – спасайся кто может. Но тут зло меня взяло. В гости ждете? Ну, считайте, дождались!
Толкнул я дверь…
Свечи, свечи – не из сала,
Восковые. Не скупятся!
Только воск не желтый – черный,
Словно сажи подмешали.
Огоньки идут звездою,
Пять лучей горят по полу.
В центре – ложе, покрывало —
Хвост павлиний гладью вышит.
А на стенах то ли буквы,
То ли знаки – паучками
По побелке разбежались.
В изголовье – как тарелка,
Медь горит, и глаз на меди
С белой выпуклой глазницей.
Ни иконы, ни распятья,
Пряный запах, как в таверне…
Возле ложа белым камнем,
Неподвижная, немая,
Их сиятельство стояли,
Наготой своей сияя.
Замер я, не в силах молвить,
Словно вдруг ударил кто-то
Белой кожей – по глазам!
Одурел я, очумел даже. Стою, глаза на ее сиятельство пялю, а мыслишки всего две: выжгут мне глаза за то, что сеньору маркизу в таком сраме увидел, да еще одна – про кожу. Белая кожа, гладкая, точно у девчонки, да только ненастоящая какая-то. Будто бы и вправду – из камня.
…И не пахнет ничем. А если и пахнет – то воском.
Схватил я мыслишку эту, про воск, за самый хвост и понял – готов. Спятить, в смысле, причем без всякой ворожбы.
Стою – молчу. Не говорить же «Доброй ночи, сеньора!». То есть, может, я бы и ляпнул, не подумав, да на взгляд ее наткнулся. И сразу язык прикусил. Пустой был взгляд, никакой – словно у Адониса-бедняги, когда он веер таскал да шакалом берберийским выл. Страшно так смотрит ее сиятельство, но не на меня, а как бы на дверь.
Насквозь.
Да она же меня не видит. Вот дела!
Закусил я губу, отвел глаза. Не то чтобы глядеть на ее сиятельство неприятно было. Совсем наоборот даже – видная дама, таких встречать не приходилось (без одежи, в смысле). Да только дико это все – стоит голышом посреди свечек черных ее сиятельство Беатриса Мария Селестина Анна, маркиза де Кордова, пустыми глазами светит (и вроде бы не зелеными уже – желтыми), а на стене дрянь всякая, и по стенам – дрянь всякая. И распятия нет!
…Бывают, слыхал я, чудики такие – луньерос, которые от луны дуреют и по крышам ходят. Да тут, видать, без луны обошлось.
Попятился я назад.
– Иди… Скорее… Иди…
Даже рот не раскрыла, губами не шевельнула. Будто слова сами собой в уши воткнулись.
– Иди! Мой… Мой! Словно хлыстом по ушам!
– Мой!
Вперед подалась, руки подняла – медленно так, неспешно.
Оскалилась.
– Скорее…
Мне бы бежать, а я с места сдвинуться не могу. И не потому, что грех уходить. Хороша маркиза, слов нет, но в ту минуту не о прелестях ее думалось. Вроде бы как мертвец зовет. Или старуха древняя, кожу молодую нацепившая. Содрала кожу с кого-то…
…С сеньора Пеньи, к примеру.
А она руки тянет, а на пальцах ногти кровью горят, длинные такие. Чисто упырь!
Пропал, думаю.
А сеньора маркиза шаг делает – меня аж затрясло всего, – но возле свечей горящих, что звездой идут, словно натыкается на что-то. Как будто руки ее в железо ударились. Отшатнулась, зашипела кошкой – и снова ко мне.
И опять назад! Не пускает, видно, что-то.
Эге! Вот оно как, значит!
И тут не знаю уж, что на меня накатило. Может, байки про ведьм да про колдуний мавританских вспомнил – в каждом селении тебе такую байку расскажут. А может, и слова соседа моего – про слепую собаку да про тряпку.
Вынул я из уха серьгу (пропадай – не жалко!), сорвал с головы пару волосин да плюнул на все это дело. Слюной, в смысле.
– Вот я, ваше сиятельство!
И через свечи перебросил – прямо к ногам ее босым. Упала серьга, звякнула чуть слышно.
Н-на!
Тут ее сиятельство и повело. Дернулась, волчком крутанулась…
А когда повернулся уже, за ручку в дверную взялся, ударил в спину вой. Словно дагу мою ей в живот вонзили. И вроде бы слова даже какие-то слышны, а непонятно.
Да я и понимать не пытался. Болтом арбалетным в коридор меня вынесло. Да так, что только у своей двери перекреститься догадался.
А сзади – вой. Даже сквозь доски слышно.
…Когда уже отдышался, когда на кровать повалился, когда все молитвы, какие знал, прочел, странная картинка мне привиделась. Будто сижу я в заведении папаши Молинильо, что на полях Алькудийских, вокруг – парни из Месты в своих лохматых плащах-сайялях, и рассказываю я им все как есть, чего со мною за последние дни случилось. И про старого дона Хорхе, и про платок с семью узлами, и про их сиятельств. Рассказываю, а чернобородые перемигиваются, пальцами у висков крутят, кто-то уже за веревкой побежал, чтобы беднягу Начо Бланко, умом повредившегося, вязать. Живо так представилось!
А мы над Доном Саладо зубы скалили, когда он, калечный, про великанов с людоедами толковал.
Чего же это выходит?
Ясное дело, до утра глаз не сомкнул. Так у окна и просидел. Решил так: в дверь рваться станут (чего ж рваться, не на запоре она), так я сразу – в окошко. А там – будь что будет!
Не рвался никто. Тихо в коридоре было. За дверью, где старик в повязке полосатой, вроде как шепот, а из комнаты сеньора Пеньи – плач, жалобный такой. Не выдержал – в обе двери постучал, но – не открыли. К Адонису я и так войти мог – открыто у него, да только неловко как-то. Видать, совсем парня довели.
…А потом запалил я свечной огарок, ворот рубахи расстегнул да на булавку с камешками синими глаза скосил. Снимать, понятно, не стал – себе дороже. На месте булавка, но вроде как почернела. Потер – снова серебром блестит. Так и не понял, почудилось или вправду.
А у забора дуэнья круги пишет. То есть не круги, а как и в первую ночь: появится – и сгинет. Исчезла и тут же где-то в стороне вынырнула.
В общем, успокоился я только под утро, когда небо белеть начало. И уже спать собрался, как вдруг слышу – топот. Не в доме, хвала Деве Святой, на улице. Всадники – да не один, не два, чуть ли не десяток. Сон, понятно, сам собой пропал, и превратился я в одно большое ухо – растопыренное такое, словно у Дона Саладо. Точно – подъезжают. Куда – не видно, зато слышно – прямиком к воротам. А дуэнья черная уже там, а вот и стража, что на башенках мавританских, голос подала.
А затем – голоса, уже близко, во дворе. Высунул я голову – точно. Конные, у каждого лошадь заводная рядом.
Значит, гости – и не простые. Звон железный издалека слышно. А этот звук спутать мудрено. Ясное дело, с оружием гости. И оружия этого у каждого – полным-полно.
