Владимир Бабкин - Новый февраль семнадцатого
Тут он, пораженный внезапно пришедшей в голову мыслью, потянулся за лежащей в кармане телеграммой и, уже не слушая лепет штабс-капитана, буквально впился в сухие телеграфные строки:
«Я знаю, что сегодня Вам предложат возглавить сводный карантинный отряд из трех бригад с одним карантинным аппаратом — соглашайтесь. Позже вам поступят еще 24 карантинных аппарата — заклинаю вас, перед тем как отдавать половину, убедитесь в том, что ваша половина нормально работает».
Подняв глаза на стоящие в ряд 24 пулемета Кутепов похолодел…
ГЛАВА 7. ВРЕМЯ РЕШИТЕЛЬНЫХ ПОЛУМЕР
В общем, все в моей предстоящей миссии было крайне непросто. Царь-батюшка со своими тараканами, заговорщики-генералы в Ставке, заговорщики-депутаты в Петрограде, революционеры всех мастей и пошибов, иностранные посольства и стоящие за ними европейские и заокеанские правительства — все они были моими личными врагами в сложившейся ситуации.
Естественно, самым очевидным решением было бы разделить врагов и столкнуть их между собой, как это красиво описано в любом фильме или умной книге на эту тему. Но, ведь совершенно точно подмечено, что чаще всего всякого рода напыщенные преподаватели и советчики никогда в жизни сами на практике не делали ничего из всего того, что так активно советуют другим.
Все эти профессиональные оптимисты, которые с непередаваемым апломбом и всезнающим лицом советуют всем вокруг как им жить и что делать, и которые никогда ни за что в результате не будут отвечать. И все эти эксперты, аналитики, видные экономисты и прочие маститые политологи в действительности чаще всего оказываются просто ничтожествами и несостоявшимися в реальной жизни напыщенными индюками.
Поэтому побоку всех этих эксперДов. Да и нет у меня столько времени, чтобы подготовить какой-нибудь вразумительный план и провернуть какую-то интригу просто-таки мирового масштаба. Лишь импровизация, неожиданные ходы и смелые решения, которые опираются на мои собственные знания истории. Ну и, конечно же, на Его Величество Случай.
Мои размышления были прерваны появлением в салоне Горшкова.
— Ваше Императорское Высочество, по курсу сплошной облачный фронт. Явно метель. Мы постараемся подняться выше, но могут быть проблемы с топливом. У нас его просто впритык. Вы уверены, что нам не нужно садиться? Мы пролетели Витебск и еще можем вернуться!
Витебск в мои планы никак не входил, и я прокричал пилоту:
— Нет, Георгий Георгиевич! Об этом не может быть и речи! В Могилев! Я в вас верю!
Тот озабоченно кивнул и удалился в кабину. Мы начали набирать высоту.
Вскоре началась болтанка. Машина влетела в облака, и видимость упала до нуля. Минут пять нас основательно трясло, и вот в иллюминаторы брызнул свет закатного солнца. Белоснежные облака покрывали весь низ и полностью скрывали землю. Даже не верилось, что внизу бушует пурга.
Итак, предельно ясно мне было только одно — если царь-батюшка все-таки отправится на поезде в свое последнее императорское путешествие, то сделать что-то для изменения ситуации мне будет очень сложно или вовсе невозможно.
В этом случае в действие вступят такие силы и механизмы, на которые я просто физически не смогу повлиять. И дальше у меня будет лишь ожидание того, как на какой-нибудь станции Дно история Российской Империи достигнет своего дна, и Император Всероссийский отречется от своего Престола за себя и сына своего, и того момента, как корона «совершенно неожиданно» свалится на мою бедную голову.
Или не свалится? А Бог его знает, честно говоря, наворотил я уже здесь столько, чтобы ход истории, каким я его знаю, что называется, поплыл или же все пройдет именно в таком порядке? А вот не знаю, да и в этой реальности голова моя находится вовсе не на Миллионной улице Петрограда, а будет (надеюсь) в Могилеве.
* * * ПЕТРОГРАД. 27 февраля (12 марта) 1917 года.— Браун!
— Слушаю, господин полковник.
— Лично опросите всех пулеметчиков. Отберите из них самых благонадежных на ваш взгляд и сформируйте 12 пулеметных команд. И отберите 12 самых исправных пулеметов.
— Но позвольте… — растерянно проблеял штабс-капитан, командовавший пулеметной ротой.
— Не позволю, — отрезал Кутепов. — Вашими стараниями боевая рота превратилась в стадо баранов! Где дисциплина? Где исправные пулеметы? Где, я вас спрашиваю?
— Но, дело все в том, что…
— Довольно! — Кутепов решительно махнул рукой. — Я отстраняю вас от командования ротой. Можете жаловаться кому хотите. Браун, распорядитесь прапорщику Кисловскому временно возглавить пулеметную роту. Мы забираем все 24 пулемета, уверен, что нам они пригодятся больше. Опросите всех солдат в наших ротах, необходимо выявить всех, кто хоть как-то умеет обращаться с пулеметом и заменить ими самые ненадежные команды. Далее. Даю вам полчаса на то, чтобы проверить все пулеметы, запастись водой и всем необходимым. Через 30 минут я хочу видеть в ближайшем дворе пробные стрельбы из всех пулеметов. Если найдутся пулеметы, которые не смогут стрелять их постоянные команды пойдут под трибунал. И передайте пулеметным командам — кто откажется выполнять приказ по открытию огня и вообще любой мой приказ, того я расстреляю собственноручно. Все понятно? Выполняйте!
Когда все разбежались выполнять приказы, Кутепов еще раз развернул телеграмму и задумался. Было уже ясно, что перед ним не ошибка и не бред сумасшедшего, а изложенная эзоповым языком военная депеша. Причем от лица, которое было явно в курсе происходящего и даже знало о том, что может произойти. Кто это лицо? Понятно, что «доктор» Романов Михаил Александрович, никакой не доктор. А кто? На ум приходил только один Романов — Великий Князь Михаил Александрович, да и сокращения «г. а, в.к.» скорее всего расшифровываются как «генерал-адъютант, Великий Князь». Ну, допустим. И даже допустим, что Великий Князь и брат Государя более осведомлен о происходящем чем простой полковник Кутепов. И что из этого следует?
Александр Павлович еще раз перечитал всю телеграмму. Так, значит можно предположить следующее. «Карантинный отряд» — это очевидно карательный отряд, который ему поручили возглавить. «24 карантинных аппарата» — это 24 пулемета. Правда предполагаемый Великий Князь пишет, что половину пулеметов нужно отправить, но тут уж Кутепов их не отдаст. Особенно с учетом того, что «Не спешите слепо выполнять распоряжения главного врача Петрограда — к вечеру эпидемия оставит столицу без всякого управления». Ну, «главный врач Петрограда» — это очевидно Хабалов и есть…
Тут его размышления были прерваны появлением на арене нового персонажа. Из подъехавшей коляски извозчика выпрыгнул путавшейся в длинных полах шинели полковник князь Аргутинский-Долгоруков и буквально побежал навстречу Кутепову. Тот удивленно пожал плечами и пошел ему навстречу.
Первым вопросом, который задал князь был:
— Александр Павлович, голубчик, вы не видели роту Лейб-гвардии Егерского запасного полка? Она должна была идти к вам навстречу.
Кутепов отрицательно покачал головой.
— Ах, видимо где-то потерялись… А я к вам по делу, Александр Павлович! — князь Аргутинский-Долгоруков явно был очень взволнован. — Дело в том, что вам необходимо срочно вернуться. Там взбунтовавшаяся толпа солдат и рабочих подожгла Окружной суд и движется в сторону Зимнего Дворца!
Кутепов не веря своим ушам поинтересовался:
— А у вас там что — мой отряд единственный?
Князь горестно вздохнул и, вместо того, чтобы вручить ему новый приказ, вновь принялся уговаривать:
— Дорогой мой, Александр Павлович, право, вам необходимо поспешить к Зимнему Дворцу. Положение просто отчаянное!
— Следует ли понимать, что предыдущий приказ генерала Хабалова, я должен считать отмененным?
Аргутинский-Долгоруков всплеснул руками.
— Так Хабалов меня и послал за вами! Поспешите, Александр Павлович!
Кутепов хмыкнул и ответил:
— Передайте генералу Хабалову, что я двинусь по Литейному проспекту, затем по Симеоновской улице, к цирку Чинизелли, откуда выйду на Марсово поле, где, вероятно, и встречу эту вашу толпу не допуская ее к Зимнему Дворцу.
Глядя вслед уезжавшему Аргутинскому-Долгорукову, Кутепов проговорил:
— Двинусь. Но не ранее, чем проверю и исправлю все пулеметы…
* * * ПЕТРОГРАД. 27 февраля (12 марта) 1917 года.Нестройное пение перемежалось с выкрикиванием лозунгов и здравиц, шум толпы время от времени перекрывался звоном разбитого стекла и хаотически звучавшими выстрелами. Возбужденная людская река текла по улицам столицы. Где-то били окна и витрины, какие-то подозрительные личности проводили «революционную экспроприацию» добра из подвернувшихся лавок и складов, выстрелы, как правило, не носили характера военной необходимости, а были неким выражением вседозволенности и долгожданной свободы от всего, что ассоциируется с такими старорежимными понятиями, как закон и порядок. Стреляли просто в воздух, разбивали выстрелами уличные фонари, пускали пули в окна домов, которые выглядели «крайне подозрительно».
