Сэй Алек - Нихт капитулирен!
— Ну, — смутился Карл, — честно говоря — да. Особенно поначалу. А… можно вопрос?
— Да ради Бога.
— Скажите, герр Медор, вот вам уже тридцать шесть, вы в училище не первый год…
Как так получилось, что вы еще не офицер?
— Думаете, не предлагали пойти на курсы? — хмыкнул гауптбоцман. — Еще как, и едва ли не в приказном порядке. Я ведь из рядовых матросов в унтера с портупеей вышел. Только кто ж вас по плацу и спортзалу будет гонять, если меня куда-то переведут с повышением? Нет, кадет, вот отправят из училища по ротации, тогда и будет смысл думать об офицерских погонах. А пока я на своем месте и при своем деле. Кстати, мы приехали.
Автомобиль тормознул у КПП. Карл попрощался с Медором, которому еще предстояло получать со складов амуницию, и поспешил в кабинет командира роты. После обязательных уставных приветствия и доклада ("По вашему приказанию явился"), Геббельс поздравил командира с повышением в звании и получил предложение присаживаться.
— У меня для вас скверная новость, кадет. — без обиняков и экивоков произнес Шпильберг. — Пока вы находились на борту "Хорса Веселя" погибла вдова вашего дяди, фрау Эльза Геббельс, и все трое ваших племянников. Примите мои соболезнования.
— Как? — выдохнул Карл. Теперь он на собственной шкуре узнал значение слова «ошарашить» — ощущения были такие, будто бы по голове пришелся удар набитого песком мешка.
Юноша «поплыл» — он слышал и понимал все, что ему говорят, но как будто бы откуда-то издалека, с расстояния.
Конечно, он никак не мог испытывать особо теплых чувств ни к тетке, ни к племянникам — ведь он их совершенно не помнил (если уж быть точным, то он их никогда и не знал. Более того, люди это были совершенно нереальные, выдуманные, но Карлу-то сие было неведомо). Однако любому человеку, если только он не отшельник, не добровольный изгой, приятно и тепло осознавать, что есть, где-то там, близкие и родные люди, люди, связанные с тобой узами крови. Люди, которые придут на помощь, даже если и не очень хочется. Твои тылы, выражаясь военным языком.
И вот теперь Карл вдруг осознал, что он остался один во всем этом мире. Мире подлом, жестоком — один одинешенек.
Нет, "скупая мужская слеза", как любят выражаться романисты, не прокатилась по его щеке. И острого приступа жалости к себе он не испытал. Он был именно что «ошарашен» — растерян, пришиблен свалившейся новостью, но не более того.
— Пожар. — ответил корветтенкапитан. — Дом выгорел в считанные минуты.
Спастись не удалось никому.
— Мне… наверное… нужно съездить… — слова давались как-то с трудом, их приходилось из себя выталкивать, выпихивать наружу непослушным языком.
— Не стоит. — покачал головой Шпильберг. — Не стоит, поверьте опытному человеку. Похороны уже состоялись две недели назад, да если бы и нет — вы бы не смогли никого опознать. Во-первых, у вас амнезия, а во-вторых, обгоревшие трупы…
Да и не увидите вы там ничего, даже закопченных стен. Юридическое управление флота взяло на себя хлопоты по оформлению вашего наследства и продало участок и развалины под стройку.
— Простите? — помотал головой Карл. — Я не совсем понимаю.
— Ну что же тут непонятного? Ваш дядя в свое время приобрел небольшой дом на окраине Данцига. После его гибели дом наследовали жена и дети, а после их гибели — вы, как единственный родственник. Фрау Эльза была сиротой. Наследие Великой войны… Кроме того, как выяснилось, ваш дядя был крайне предусмотрителен и застраховал дом, в том числе и от пожара. Страховка еще не истекла, так что и страховая сумма подлежит выплате. Так как на момент открытия наследства восемнадцать вам еще не исполнилось, Кригсмарине, как ваш законный опекун — вы все же в военном заведении учитесь, — взяло на себя заботы по оформлению вашего наследства на себя. Ну, а поскольку двадцать девятого июня вам исполнилось восемнадцать лет, вы совершеннолетний и можете получить все причитающиеся вам денежные средства в финчасти — начальник ее предупрежден и ждет вас.
— Двадцать девятого? — как-то растерянно произнес Карл. — А я и не знал…
"Нехило ж мы мой день рождения отметили", мелькнула у него мысль.
— Амнезия, понимаю. — кивнул командир роты. — Еще раз примите мои соболезнования, а теперь прошу меня извинить. Дела.
— Да-да, конечно. — пробормотал Геббельс поднимаясь.
— И не забудьте посетить финчасть, кадет. Долго такую сумму мы в кассе держать не можем.
Монголия, 2 км. к востоку от р. Халхин-Гол 19 июля 1939 г., около восьми утра Задумавшийся о невеселых перспективах ВрИО командира бригады, майор Бохайский, порезался бритвой и чертыхнулся.
За девять дней боев от седьмой мехбригады осталась едва ли четверть, да и приданный ей батальон тяжелых танков из двадцати семи машин потерял уже пятнадцать. Четыре из них, правда, были вполне способны вести огонь, но вот передвигаться самостоятельно им в ближайшее время не грозило.
Самым неприятным было то, что вклинившиеся между бригадой и 24-м мотострелковым полком японцы сумели наладить прорыв и практически отрезали левый фланг корпуса от основных сил еще четыре дня назад, создавая угрозу окружения у высоты Палец и заставляя растягивать невеликие силы бригады по все увеличивающемуся фронту.
Принявший командование флангом корпусной комиссар Лхагвасурэн приказал отходить к Халхин-Голу — его 15-й и 17-й кавполки 6-ой кавалерийской дивизии также понесли значительные потери и не могли удерживать наступающего неприятеля.
Сейчас под контролем советско-монгольских войск оставался лишь предмостовой плацдарм, и то, что большую часть гаубиц 60-го и 82-го полков, а также 61-ой гаубичной бригады удалось не только спасти, но и переправить на западный берег, радовало мало. Еще немного, еще небольшое усилие, и стоящая южнее 9-я мотоброневая бригада, почти лишенная тяжелой артиллерии, не сможет удержать свой предмостовой плацдарм, и японцы перейдут через Халхин-Гол, отрезая весь корпус от тыла. Судьба левого фланга в этом случае была незавидна — окружение и полное уничтожение становились неизбежны. 24-й мотострелковый, 149-й стрелковый полки и 5-ю стрелково-пулеметную бригаду зажали между Халхин-Голом и Хайластын-Голом (попутно выбив все имеющиеся в их составе Т-37А), отчего отступить пришлось и остальным силам центра, оставив переправу через приток к Малой Волге врагу. Мост, конечно, взорвали, ну так японцы тоже не пальцем деланные — починить все можно.
Правда, на правом фланге 8-я кавалерийская дивизия маршала Чойбалсана, при поддержке 8-й мехбригады, успешно провела наступление, наголову разгромила смешанную японско-манчжурскую бригаду и грозила перерезать дорогу на Хайлару, да и с прибытием позавчера асов испанского неба, во главе с самим Яковом Смушкевечем (добирались они силами транспортной авиации, потому и появились в авиаполках уже на восьмой день боев), резко изменилась ситуацию в небе. "Генерал Дуглас" и его опытнейшие бойцы в первый же день так умудрились намекнуть японцам на необходимость умерить свои амбиции, что те уже третьи сутки безуспешно приходили в себя, и уже СБ-1 заходили в атаку на их позиции, а не Ki 31 и Ki 32 — на советско-монгольские.
Собственно этим, наверное, и объяснялось сегодняшнее затишье. А может быть самураи просто вымотались наступая? Или передислоцировали силы для решающего удара? Бохайский не знал.
— Командир! Командир! — к майору подбежал Хальсен.
Бохайский снова чертыхнулся, вытер полотенцем лицо от остатков пены и недружелюбно поинтересовался у своего начштаба (начальник штаба бригады, майор Лисовский, был тяжело ранен в первый же день боев, так что на эту должность назначили старлея, чему несчастный немец безумно "обрадовался"):
— Что, японцы сдаются? Чего орешь?
— Командир, приказ из штаба корпуса. Завтра утром начинаем наступление.
— Они что там, охерели?!! — взорвался Бохайский. — Чем я им должен наступать?
— Вот этим, наверное. — старлей кивнул куда-то за спину майору.
Бохайский обернулся в указанную сторону, и увидел на западной стороне реки, где-то еще очень далеко, облако пыли.
— Монголы? — мрачно поинтересовался он.
— Никак нет. — хмыкнул Хальсен. — Подкрепления наконец добрались, из тех, что еще до начала боев сюда направляли. БТ-5 и БТ-7 в количестве восьми батальонов, и четыре полка пехоты. Все, Егор Михайлович, конечно, нам не дадут, но…
Немец умолк, и с хитрым прищуром поглядел на командира.
— Знаешь что, Максим Александрович? — хмыкнул Бохайский. — А ведь, похоже, наша головная боль с командованием бригадой и ее штабом закончилась. Попроси-ка ты политрука довести до личного состава новости.
Кумерсдорфский танковый полигон 19 июля 1939 г., шесть вечера Несколько генералов, стоя на специально выстроенной трибуне, внимательно наблюдали за маневрами прототипа, передвигающегося по полю. Танк разработки Фердинанда Порше, здоровенный, и пока довольно неуклюжий, с трудом вскарабкался на пригорочек, повернул квадратную башню с 88-и миллиметровой "пушкой Арндта", и выстрелил по цели. Снаряд оставил в 50-и миллиметровом бронированном листе рваное отверстие.
