Вадим Сухачевский - Иная сила
— Ты, выходит, и в гробу не лежал без дела, — усмехнулся Бурмасов. — Ну и что тебе удалось подтвердить?
— Он сам признал, что три покушения на меня – действительно дело рук масонской ложи, так что одну из трех сил мы с тобой высчитали правильно.
— А я и не сомневался, — сказал князь. — Стало быть, одну силу знаем наверняка. Теперь, когда лишили ее головы, этой силы какое-то время можем не страшиться. Другую силу тоже знаем – офицеры, участвующие в заговоре. От этих уж как-нибудь отобьемся вдвоем. Куда больше меня, признаться, страшит третья сила. Отравленные дрова, ловушки всякие – этому, брат Карлуша, трудно противостоять. И руку свою тянет эта сила, как мы тоже высчитали с тобою, из твоего же Ордена. На сей предмет, скажу тебе, я имею один план. Давай-ка с тобой снова нагрянем к этим братцам орденским… как бишь их? К Жаку и Пьеру.
— Полагаешь, они все-таки причастны? — с большим сомнением спросил фон Штраубе.
— Душой чую, что к чему-нибудь причастны, — сказал Бурмасов. — Правда, к третьей силе – навряд ли, не тот у них, чувствую, заквас; однако ж кто-то выдал заговорщикам твое откровение.
— По-твоему – они?
— Ну не слепец же твой. Касательно комтура, правда, ничего сказать не могу, он для меня terra incognita54; но вернее всего, что все-таки они – трутся на всех сборищах, знакомства водят с офицерами. Готов поставить сто против одного, что именно они!
— Так зачем они нам, если об опасности со стороны заговорщиков и без того знаем? — спросил фон Штраубе.
— Не хочешь знать, что за птицы состоят в одном Ордене с тобой?
— С Жаком и Пьером я что так, что эдак знаться не особенно хочу, — сказал барон. — Узнаю, допустим, что они меня предали – и что изменится от того? Кары им я все равно не желаю, а если так, из любопытства…
— Вовсе не из любопытства, — перебил его князь. — Ты, Карлуша, мыслишь совсем не стратегически. Это, вероятно, оттого, что в Ордене своем ты больше все же монах, нежели военный человек.
— И в чем же она, твоя стратегия?
— А вот поехали! По дороге расскажу, чтобы зря время не терять…
— …А стратегия моя – она вот в чем, — объяснял князь, когда они уже ехали на извозчике к дому, где жили орденские братья. — Правило такое стратегическое есть: узреть слабую сторону противника и перво-наперво надавить именно на нее. О той стратегии еще древние римляне знали. Комтура твоего не придавишь, слепца тем более. Кто ж слабая сторона? Они, кто ж еще!.. К той «третьей силе» они, может, и непричастны, да что-то ведь могут случайно знать и о ней. А как мы их прижмем связью с заговорщиками – так они с испугу все выложат, в том числе и про «третью силу», коли хоть краем уха что-нибудь эдакое слышали. Только надо как следует прижать, но то уж моя забота.
Сходя с извозчика, ибо они уже прибыли к месту, Бурмасов сказал:
— Только ты, прошу тебя, не встревай – ты, вижу, в таком деле не большой умелец, все предоставь мне. А уж я нажму! Знатно нажму!..
С этими словами он вошел в дом и, послав к черту выбежавшую навстречу прислугу, сам изо всей силы, так что весь дом задрожал, начал колотить кулаком в дверь чертогов, занимаемых братьями.
Как и в прошлый раз, когда фон Штраубе нагрянул к ним с комтуром, дверь долго не открывалась. Наконец внутренняя задвижка пошевелилась, и тут же, не ожидая, когда откроют, Бурмасов распахнул дверь и вступил в комнату, а фон Штраубе – вслед за ним.
Все обстояло настолько в точности так же, как во время их прихода сюда с графом Литтой, что барону казалось, будто он снова перепорхнул в тот день, — точно так же брат Жак стоял в одном лишь запахнутом халате, так же зарозовелись его щеки при виде вошедших, и початая бутыль «Вдовы Клико» так же одиноко стояла на столе.
— Брат Штраубе?.. Князь?.. — проговорил Жак. — Весьма рад… Однако – чем обязан?..
— О, как я рад!.. — не особо искренне воскликнул брат Пьер, снова же, как и в прошлый раз, появляясь из соседних дверей.
— Господа, — сурово сказал Бурмасов, — дело чрезвычайное, и я не хочу изводить слова на обмен любезностями.
— Но – о чем вы?..
— Однако, князь, я решительно ничего… — разом забормотали братья.
— Господин Пьер, — оборвал их Никита, — я знаю, что накануне аудиенции у императора вы взяли в долг у подпоручика нашего полка Голубицына триста рублей…
— Но я же их не замедлил вернуть! — удивился такому обороту Пьер.
— Я тому свидетель – уже спустя два дня вернул, — заспешил подтвердить Жак.
— Ровно о том я и желаю вас спросить, — не сбавляя суровости, сказал Бурмасов. — За два дня до того у вас не было за душой ни гроша, и вдруг спустя два дня триста рублей появляются, да и поболее небось – иначе бы вы долг целиком не вернули. Между тем имений, из которых вам могли бы прислать, у вас, сколь я знаю, ни в России, ни где-либо еще нет. Государево жалованье для мальтийских рыцарей также поступило много позднее. Вот и спрашиваю: откуда взялись деньги, господин Пьер?
— Но в чем дело, князь?.. — пролепетал тот. — Не кажется ли вам, что ваш вопрос…
— Лишен деликатности? — докончил за него Никита. — Вполне сознаю. И ежели вы возжелаете вслед за тем сатисфакции, то я к вашим услугам – на шпагах или на пистолетах, как вам будет угодно. Однако прежде, клянусь, вы ответите на мой вопрос!
— Но – чем он все же вызван? — вмешался Жак. — Уж не думаете ли вы, что Пьер у кого-то похитил эти деньги?
— Вовсе нет, — отозвался князь. — Дабы похитить кошелек, требуемы навыки, коими вы, уверен, не обладаете. Но существует и другой способ обретения денег, не менее, а много более преступный.
— Преступный?..
— Преступный?.. — округлив глаза, в один голос выдохнули братья.
— И много более, чем воровство, у нас в России караемый, — невозмутимо продолжал князь. — Если за воровство у нас полагается всего лишь прилюдное битье кнутом, отрезание ушей, вырывание ноздрей, выжигание клейма на лбу и затем отсылка в сибирскую каторгу…
— «Всего лишь»?! — воскликнул Жак.
— Sur, lepayscruel!55 – воскликнул Пьер.
Бурмасов, не слушая их восклицаний, все с той же невозмутимостью продолжал:
— …то за действия, кои я разумею, у нас тут, согласно Уложению о наказаниях, принято лишь одно – виновных четвертовывать. Вам пояснить, господа, что сие означает?
— О, нет, нет… — пробормотал Жак. — Mon Dieu! Quelle sauvagerie!..56
— Но что за преступление вы имеете в виду? — решился спросить немного более храбрый Пьер. — Неужели наша с Жаком…
— Наши чувства друг к другу… — подсказал Жак.
— Да, наши чувства… Неужели они тут караются столь варварски жестоко?
— При чем тут ваши… ладно, назовем «чувства»? — сказал князь уже несколько с меньшей твердостью. — За чувства, даже за эдакие, у нас ничего не предусмотрено. В российском Уложении о наказаниях про подобные «чувства» не сказано ни полслова, за крайней редкостью у нас подобных «чувств». Такое тяжкое преступление у нас лишь одно – это злоумышление против особы государя.
Братья перестали дрожать, было сразу видно, что от сердца у них отлегло. Жак даже с облегчением улыбнулся, а Пьер сказал:
— Но в таком преступлении мы, клянусь вам, князь, совершенно…
— Отчего вы могли заподозрить нас? — встрял окончательно пришедший в себя Жак.
Твердость в голосе Никиты чуть поубавилась.
— Да оттого, — сказал он, — что вы имели неосторожность водить дружбу с лицами… точнее, с лицом, причастным именно к тому, о чем я упомянул.
— Вы, вероятно, имеете в виду поручика… — начал было Пьер, но Бурмасов перебил:
— Не надо лишний раз называть имен. Да, разумеется, мы имеем в виду одно и то же лицо.
— Mon Dieu! — воскликнул Жак. — Такой милый, такой щедрый человек – и вдруг заговорщик?!
— Да нам все ваши российские заговоры… — лишь отмахнулся Пьер.
Теперь князь был явно в смущении.
— «Милый и щедрый»… — проговорил он. — Так что ж, у вас и с ним тоже… тоже чувства?
Братья лишь потупили глаза.
— И те триста рублей – это он вам от щедрот своих подарил? — догадался Бурмасов.
Снова только потупленные взоры были ему ответом.
— А вы случаем – в порыве ваших чувств – не передали ему слова, произнесенные бароном в карете?
— У нас что же, по-вашему, князь, других тем для разговора с поручиком не было?! — с такой неподдельной искренностью воскликнул Жак, что от былой решимости Никиты не осталось и следа.
— Да и зачем нам было говорить ему то, что для нас же во вред? — прибавил Пьер.
— Отчего же во вред? — не понял Бурмасов.
— Да оттого, — сказал Жак, — что в таком случае нам пришлось бы объяснять поручику, как мы очутились в одной карете с братом Штраубе.
