Андрей Посняков - Зов Чернобога
— Эй, Корчема, губу-то подбери, потеряешь! — подначивали киевляне знакомцев. Плакали, прощаясь с любимыми, девушки, а вездесущие мальчишки, чтобы лучше видеть, забрались на деревья.
— Князь! Князь! — вдруг закричал кто-то, и вся пристань отозвалась одобрительным гулом. Жители Киева любили Олега. Хороший князь, сильный и, главное, справедливый, хоть и варяг. Налогами зря не примучивал, от хазар да печенегов оборонял, дружину водил в ромейские земли. Чего еще нужно от князя? К тому же в Киеве и подвластных землях навел строгий порядок, всех подчинил одному закону — «правде», волхвам хвосты поприжал. Уже мало кто и вспоминал, как страшно было жить при Дирмунде-Дире. Быстро забывают плохое люди, как, впрочем, и хорошее.
Под приветственные крики Вещий Олег сошел с белого коня, бросив поводья слуге, повернулся, поцеловал в уста супругу и малых детушек. Перед тем как подняться на крутой борт ладьи, поклонился славному граду Киеву. Хорошим князем был Олег-Хельги, давно такого не было. Подошли для прощания тиун Ярил Зевота в зеленом, обшитом золотой нитью, кафтане и воевода Хаснульф в красном плаще и блестящем шлеме, оставленный Олегом оборонять при нужде Киев. Сказав им на прощание несколько слов, Хельги взошел на корабль, почувствовал, как закачались под ногами крепкие доски на днепровской волне. Захолонуло сердце, почудилось вдруг, что ступил на драккар — пенитель морей. Хотя, конечно, не драккар то был, лодейка, хоть и вместительная, на тихоходная, с плоским, удобным для волоков, дном. Да, не перевалить драккару через волоки, да и реки — не Днепр или Волхов, другие — тоже не для него.
Сквозь разрывы облаков проглянуло солнце, засверкало в золоченых фигурах на носах ладей, на шлемах и копьях дружины. Взвились вверх златотканые — синие и красные — стяги, снова оглушительно затрубили рожки, и княжеский флот медленно отвалил от причалов под прощальные крики жителей Киева.
Стоявший на корме идущего вслед за княжеским судна Вятша оглянулся и тронул за плечо Твора — отрок все же упросил взять его с собой.
— Видишь те большие неповоротливые суда?
Твор кивнул.
— То ладожские купцы, варяги… Тоже отплывают. Вишь, потянулись за нами.
Отрок вздохнул. Купеческих кораблей набралось около двух десятков, и на каждом — на каждом! — вполне могла находиться похищенная Радослава. Если, конечно, не обманула ведунья. Вроде бы не должна — Твор поежился, — гадала на совесть.
— Ничего, — подбодрил мальчика Вятша. — Отыщем мы твою Радославу. Отыщем.
Подул попутный ветер — на ладьях поднимали мачты, ставили паруса. Потянулись по правому борту знакомые места, по левому — из-за дальности — и не разобрать ничего было. Суда медленно вышли на середину реки, поплыли быстрее, оставляя за кормой белые буруны. Закричали, закружили над мачтами чайки.
— Ну, да помогут нам боги, — уходя в разбитый на корме шатер, улыбнулся Хельги. — Лоцманам укажите — пусть место для стоянки выбирают загодя, пока не стемнело.
— Укажем, княже.
Хельги сбросил плащ и кольчугу. Лег в шатре на кошму и сразу же уснул под мерное плесканье волн, сказалась усталость — так и не спали в эту ночь, все говорили с Ярилом да Хаснульфом. Толстяк Хаснульф хоть и не великого ума воевода, однако ж в верности его были случаи убедиться. Да и решителен, случись что, не побоится прибегнуть к силе, для того и оставлена в Киеве почти треть дружины. В основном старые, заслуженные воины. Молодежь — гридей да «детских» — князь взял с собой. Пусть посмотрят на дальние края, пусть осознают — все это, от Киева до Ладоги, — теперь их, общая на всех, держава, которую надобно при нужде суметь защитить. Улыбаясь, спал в шатре князь. Ласково плескали волны. Разогнав туман, сверкало в синем небе ясное солнце. Кормчие на ладьях внимательно вглядывались в изломанную линию берега — коварен Днепр-батюшка, неровен час, мель или подводные камни.
За княжьей дружиной медленно плыли широкие корабли купцов. Где-то в середине затесался меж ними и «Черный лебедь» — судно Гнорра Ворона. Вместительное, с глубоким трюмом. На дощатой палубе, тщательно укрытые от непогоды рогожей, были разложены приобретенные на киевском торге товары — яркие восточные ткани, золотая и серебряная посуда, тонкое цветное стекло, пахучие пряшюти. В трюме же содержался товарец иного сорта — рабы, которые достались Ворону почти задаром — не считая того, что было уплачено Стемиду.
Продать их в Упсале или Скирингсалле — вот и окупится плаванье. На севере любят красивых дев, правда, там такая одна, зато красавица! За такую не жаль отдать и последнее.
Гнорр потянулся. Поднырнув под поставленным парусом, прошел на нос, посмотрел на идущие впереди ладьи, ухмыльнулся. Хоть и не дошел до ромейских земель, как планировал, да и все ж не без выгоды возвращался. Кроме нежноволосой красавицы, еще четверых дев, помладше, вез на продажу варяг троих отроков. За живым товаром Ворон строго следил самолично, чтоб не задохнулись, откидывал с люка рогожку — проветрить, да так выгадывал, чтоб поблизости ни одного корабля не было. Все предусмотрел Гнорр — даже посудину невольникам для малых надобностей, в иных случаях все одно ночью к берегу приставать. Улыбался варяг, качал длинным носом, потирая руки, подсчитывал выгоду.
А в вонючем трюме грустила Радослава. Вернее, уже не грустила — как могла, утешала остальных, особенно девчонок. Да и отроки — Гастеня, Пирагаст, Здрав — малы еще были.
— Ничего, ребятушки, — приговаривала девушка. — Милостью богов, проживем, выберемся. Вот бы знак какой подать, оставить? Может, заметит его кто-нибудь, передаст знакомцам моим, да брату, да и вашим родичам.
— Какой такой знак? — поднял заплаканные глаза одиннадцатилетний Здрав. После Радославы он здесь был самым старшим.
— Подумаем, — улыбнулась девушка и, звякнув сковывавшей руки цепью, ласково погладила по голове одну из девчонок. — Не плачь, не плачь, маленькая.
Знак… Радослава вдруг просияла, сорвала подвеску с виска, — обычное колечко, медное, потому и не польстились на него варяги, оставили. Покосилась на Здрава — тот кивнул, понял, зачем подвеска. Радослава снова на него глянула.
— Грамоте ведаешь?
— Плохо, — смущенно улыбнулся отрок. — Тятенька с маменькой начали было учить, да так и не закончили. Лето на дворе, работать надо — мы ведь горшени, да двух стельных телок держим. Работы хватает — глины с оврага привезти да сенца подкосить по косогорам. Зимой только и учил буквицы.
— А я так вообще их не знаю, дура. — Радослава вздохнула. — Хоть и обещали научить, да не успели еще. Послушай-ка, Здрав, а ты имя мое написать сможешь?
— «Радость», «добро», «слава», — загибая пальцы, перечислил Здрав. — Я эти буквицы помню, изобразить смогу. Только где? И чем?
— Здесь. — Девушка показала подвеску. — А вот чем… — Она задумчиво оглядела ребят. — Пряжечки никакой нет ли?
— У меня сразу пояс сняли, — развел руками Здрав. — Может, у малых кого? Эй, Гостеня? Пояска нет ли?
Восьмилетний Гостеня — улыбчивый веснушчатый паренек — заворочался, протер глазенки.
— Поясок? Есть, вот он… Маменька подарила, с пряжкой. А почто вам мой поясок?
— Да поясок-то не нужен, пряжку давай. Да вернем, не бойся!
— Точно вернете?
— Давай, сказано!
Гостеня тихо заплакал.
— Да не кричи ты на него. — Радослава погладила мальчика по голове. — Не плачь, не плачь, Гостенюшка, вернем мы твою пряжку, а коли будет на то милость богов, так, может, и домой возвернемся.
— Скорей бы, — серьезно ответил Гостеня, протягивая девушке поясок. Маленький, тоненький, детский, с небольшой узорчатой пряжечкой.
Взяв ее в руки, Здрав с силой провел острым краем по мягкому металлу подвески.
— Рисует!
Высунув от усердия язык, он выцарапал четыре буквицы — сколько уместилось — Р. Д. С. Л. — «Радослава».
— Вот и славненько, — тихо порадовалась девушка. — Большое дело мы с вами сладили. Теперь бы только оставить ее где, да так, чтоб и варяги ничего не заметили, и отыскать легко было.
— Может, в песок, на мель, кинуть?
— Занесет песком-то… Ничего, придумаем что-нибудь. Чай, ведь выведут к ночи на берег.
— А не выведут? — Вскинул глаза Здрав. — Тогда как?
— Выведут. — Радослава усмехнулась. — Как придут кормить, пожалуемся на животы, болят, дескать…
К вечеру встали на ночлег, приткнулись к низкому, заросшему ивняком берегу на полпути от Киева к Любечу. Хельги выпрыгнул из ладьи одним из первых, быстро организовал охранение, хоть, казалось бы, и не его это дело было, однако ж тем не менее показывал молодой князь, что есть ему до всего дело.
— Князь с нами, — заметив видный издалека алый плащ, одобрительно судачили воины. — Значит, не оставят нас милостью своей боги.
Причалив, принесли жертву — несколько белых петухов. Разложили костры, затянули песни.
