Владислав Конюшевский - Все зависит от нас
Потом вспомнилось, с каким жадным интересом Колычев с Серёгой меня расспрашивали про будущее. Иван Петрович, после доклада «Михайлову»-Сталину, тут же заказал самолёт, но на аэродром сразу не поехали. Командиры у меня были мужики отчаянные и плюнув на все условности и режим повышенной секретности, стали выяснять, что же нас ожидает в грядущем. Только минут через сорок, полковник, сильнейшим усилием воли взял себя в руки и хлопнув по столу, приказал:
— Всё! Хватит! Мы так до утра тебя слушать будем! Пора ехать...
Гусев попробовал канючить, но командир рявкнул и Серёге пришлось обломиться. Вспомнив, поднятые домиком брови и удивлённо-обиженные майорские глаза, я улыбнулся а потом, понаблюдав, за проплывающей внизу и во многих местах уже прикрытой снегом землёй, незаметно для себя уснул...
***
Поправив натирающий шею жёсткий, стоячий воротничок мундира и испытывая лёгкий мандраж, шагнул в предупредительно распахнутую дверь знакомого кабинета. Колычев остался в приёмной, хотя я рассчитывал, что нас пригласят вместе. Но вот, позвали только меня. Зайдя внутрь, опять испытал удивление. Берии там не было и лишь один хозяин кабинета, стоя возле окна, издалека, молча разглядывал вошедшего. Я, поздоровавшись, продолжал торчать возле дверей, так как не получил больше никаких указаний. Сталин же продолжал молчать. Потом, наконец, подойдя ближе, указал трубкой на место, приказав сесть. Что-то вождь не пылает радостью, оттого, что всё уже разрешилось. Казалось, он даже чем-то недоволен. А я, усевшись на стул с высокой спинкой, уставился перед собой. Хотя, возможно, именно в эти секунды и решалась дальнейшая судьба, особенного волнения не испытывал. Просто за последний день столько всего случилось, что, наверное, уже перегорел. Сталин у меня за спиной закончил мерить шагами комнату и, наконец, с сильным, внезапно прорезавшимся акцентом, спросил:
— Почему вы могли позволить себе убийство члена Политбюро?
Я неторопливо встал, задвинул стул ближе к столу и, повернувшись всё так же неторопливо, спокойно ответил:
— Потому, что пока он был жив, я точно знал, кто запустит маховик развала страны, а так же достаточно точную дату своей кончины. Теперь, смерть, может и приблизилась, но, не зная её сроков, всё равно чувствую себя гораздо лучше.
Верховный, подойдя ко мне вплотную и придавив взглядом жёлтых глаз, поинтересовался:
— А если Я вам назову эту дату, что вы будете делать?
После этого вопроса, стало как-то не по себе, да и тон у него был очень многозначительный. Сейчас отвечу неправильно и как в песне — «Сегодня не увидеть мне зари, сегодня я в последний раз побрился». В том, что Виссарионыч может без дальнейших расспросов и вопреки всякой логике приказать шлёпнуть бесценного пришельца из будущего, после этого взгляда, сомнений не оставалось. Но вот что отвечать надо честно, чувствовал тоже. Этот зверюга, малейшую фальшь тут же унюхает. И если поймёт, что я хоть в чём-то душой покривил... Поэтому, пожав плечами, сказал:
— Наверное, ничего... Даже если и получится сбежать, то всё равно, это потеряет смысл, так как в одиночку изменить мир у меня не выйдет.
— Вам кажется, его надо менять?
Тон у Сталина несколько изменился, только вот непонятно в какую строну. Но то, что скользкую тему моей кончины он хоть на время сменил, не могло не радовать.
— Да, кажется.
— Что же в нём настолько плохого, что через...
Верховный на секунду задумался и продолжил
— через 55–60 лет, вас не устраивает ваше настоящее?
— Вас, Иосиф Виссарионович, оно не устроит ещё больше.
— Пф-ф!
Собеседник насмешливо раздул усы:
— Ты меня что, хочешь напугать?
— Какой мне смысл вас пугать? Если бы тогда всё было нормально, то вы бы про меня и не узнали. Для чего мне появляться — вдруг что-нибудь нечаянно изменю к худшему? Но я появился, причём так что...
Хотел сказать — хрен сотрёшь, но вовремя поймал себя за язык. Хорошо, усатый на эту запинку не отреагировал. Ну, во всяком случае, сделал вид, что не заметил.
— А там вас, что-то не устраивало? И что значат ваши слова, про то, что Хрущёв запустил механизм развала?
Во даёт! Да если бы я встретился с пришельцем из будущего, то сразу начал бы выпытывать подробности и желательно в хронологическом порядке. А этот человек, моими взглядами интересуется. Не что будет происходить, а что меня в этом происходящем устраивать не будет. С другой стороны, хорошо хоть про Хрущёва он мимо ушей не пропустил а то я волноваться начал. Подумает ещё, что Лисов из шкурных интересов Никитку завалил, а мне этого совершенно не надо, да и чревато последствиями. Поэтому вздохнув, стал отвечать на первый вопрос:
— Значит, интересуетесь, что не устраивает? Не устраивает то, что моей страны больше нет. Что на её останках, сейчас живут, в основном, нищие люди. Закон практически не действует. Продаётся и покупается совершенно всё. Медицины нет, образования нет, зато, под видом приобщения к свободам, идёт активная пропаганда всех извращений, которые только возможны. Только в последние несколько лет, появился правитель, который хоть чуть-чуть начал исправлять ситуацию. Но нет никакой гарантии, что с его уходом всё не пойдёт ещё дальше. Тогда сегодняшние немцы, с их планом уничтожения всего двадцати пяти-трибцатимиллионов человек, покажутся сопливыми толстовцами...
Сталин на эту речь отреагировал спокойно. Молча набил трубку, долго её раскуривал и, наконец, спросил:
— Была ещё одна война?
— Война?
Я сначала удивился этому вопросу, но потом, видно, напряжение беседы сказалось и сообразив, почему вообще меня спросили про войну, начал ржать. Вот здесь, прямо в кабинете у одного из самых страшных людей в истории, закатывался так, что даже слёзы выступили. Успокоился только минуты через две.
— Война... не было никакой войны. Страну сдали правители. Верхушка коммунистическая. Сначала начал один — с очень правильными и хорошими лозунгами. И на партсъездах, ему все очень активно аплодировали... Тогда весь телеэфир был этими съездами забит. А потом правитель поменьше так захотел власти, что под шумок скинул первого. И чтобы его самого тут же не скинули, просто распустил страну. Как первоклашек после урока.
Хруп. В руке у Верховного, хрустнула трубка. Он аккуратно положил её в пепельницу и, оттряхнув руки, медленно спросил:
— И что, не нашлось не одного человека, который бы мог это остановить? Ни одного из многих миллионов?
— Человека? Да откуда бы он взялся этот человек? Все, кто хоть чуть-чуть выделялись из общей массы и осмеливались на поступки, были уничтожены ещё в ваши времена. Во всяком случае, так потом Хрущёв говорил — мол, людоедский режим палача всех народов, сильно ослабил страну и теперь надо начинать всё с начала. Вот преодолеем последствия культа личности — будет вам коммунизм. Когда жрать стало совсем нечего, коммунизм решили отложить и объявили перестройку. Захотели устроить капитализм, под руководством партии. Но силы слегка не рассчитали и рыба, как обычно начала гнить с головы. Каждый мало-мальски значимый партийный функционер, тут же начал ковать деньги. Ну а за ним и остальные потянулись, по мере возможности. Партия моментально стала непопулярна. Все первые, вторые, третьи и последующие секретари, устроили шоу с выкидыванием партбилетов и заделались бизнесменами. Причём, все поголовно — верующими. Церковь сразу приподнялась. Выбила себе льготы на ввоз спиртного из заграницы и тоже начала рубить свою копеечку. И ведь, блин, ничем не брезговали — казино освящали, машины крутые, только что не публичные дома. Хотя может и их тоже, только по телевизору этого не показывали... А человек... Никто коммунистам не верил ни на грош. Декларировать одно и делать другое, у них в плоть въелось. Поэтому все дружными колоннами, пошли за демократами. Вот только они, вообще, оказались пятой колонной. Часть работала на западные страны, а часть была идеалистами с таким завихрением в мозгах, что лучше бы они были предателями. Тогда может и вреда от них вышло б меньше.
Я выдохся и, махнув рукой, замолк. Терзало смутное ощущение, что понесло меня куда-то не туда. На хрена, спрашивается, было про всех этих партийцев говорить и коммунистов обвинять? Можно ведь и по другому сказать — помягче. А то сейчас взъярится Учитель Народов — я ведь и его попутно приплёл, и писец.
Но, правда, думал про всё это без особой боязни. Вовсе не из-за того, что особо смелый или сильно глупый, просто неожиданно навалилась какая-то тупая усталость. Думал-то, меня встретят как обычно, с распростёртыми объятиями, но разговор сразу пошёл не туда, вот меня и нахлобучило. Да и курить хотелось страшно. Решив, что терять особо уже нечего, набрался наглости и попросил на это разрешения. Сталин только кивнул и, очередной раз пройдя по кабинету, вызвал Поскребышева. Бессменный секретарь через секунду появился в дверях, ожидая указаний.
