На самом деле (СИ) - Конфитюр Марципана

— Ну, сегодня можете продолжить. А со следующего занятия к России преступайте.

— Как к России? Это почему?

Начальница скривилась:

— Что тут непонятного? Ввиду последних фактов и разрыва отношений со странами Европы. В общем, сверху поступила директива: изучение западной истории отменить. Изучать только родную.

— Так ведь есть еще восточная. Китай, Япония. Восстание боксёров… — робко сообщила Анна.

Наверху об этом, видимо, не знали.

— Сказано: теперь только российскую! И, кстати. На историю теперь только один час, а не два в неделю.

— Так я и Россию не успею, — удивилась Сарафанова.

— Ну, вы все не изучайте. Только главное. Выбирайте патриотичное. Что в программе?

— Там реформы Александра Первого, потом война двенадцатого года, аракчеевщина, декабристы, Николай Первый, реакция, общественная мысль…

— Что за мысль?

— Ну, славянофилы, западники.

— Западников выкиньте. Восемьсот двенадцатый — давайте, а потом — к славянофилам. Все равно они всех этих декабристов не запомнят, — рассудила Клавдия Михайловна.

Расстроенная Анна успокаивала себя тем, что ей, по крайней мере, не придется перечитывать учебник по всеобщей истории. Сарафанова исправно задавала из него параграфы, но осилить хоть один из них так и не сумела. Первое время пыталась читать учебник перед уроками. Объем предлагаемых фактов был больше, чем спрашивал самый придирчивый преподаватель с истфака. Предлагалось помнить итальянских королей — всех до последнего, — английских политических ораторов и с десяток персонажей знаменитого индийского восстания сипаев. Для чего все это нужно, автор умолчал. Ребята порой спрашивали Анну, зачем им точно знать подробности восстания ткачей в какой-нибудь Силезии, а также дату битвы при Садове. Анна этого не знала. И не знал, наверное, никто. Работать без учебника было невозможно: подростки не воспринимали длинных лекций. Учебник, между тем, вываливал им гору всяких фактов, притворяясь, будто не навязывает чьих-то явных взглядов, а предлагает оценить материал самостоятельно. Но это было неправдой. Видимо, ленивый автор взял советское пособие и, не мудрствуя лукаво, выкинул оттуда все о классовой борьбе, о Ленине, о Марксе и отчитался, что его труд очищен от идеологии. Но подборка фактов оставалась советской: длинные и скучные параграфы о старой экономике с сухим перечнем цифр по выплавке металлов; информация о восстаниях — китайских, африканских, папуасских — с именами вождей, зато безо всяких данных о восточной жизни и религии; наконец, отделы по культуре представляли собой простой перечень имен писателей, художников и артистов.

«Все к лучшему, — подумала Анна. — И потом, Петра украли, это факт, это мое открытие! А значит, Европа действительно не заслуживает нашего внимания. Может быть, ребята легче будут понимать историю отечества, чем зарубежку? Может быть, если им не придется запоминать ихэтуаней и луддитов, если вместо Гладстона и Дизраэли будут Сперанский и Горчаков, успеваемость повысится?..»

Она вспомнила самую первую в ее учительской карьере контрольную работу, которую она провела у восьмиклассников. В нескольких тетрадях Анна прочла:«Наполеон был побежден австралийцами в битве при Липецке в 1814 году XVII века». Уф, такого читать больше не придется!

Анна будет героически бороться за гражданское сознание россиян — как и планировала! — а ведь это легче сделать именно на родном материале! Учительница с энтузиазмом начала готовиться к уроку, посвященному наполеоновскому нашествию. Учебник был тот же самый, по которому она сама зубрила в школе. Остроумные коллеги называли его между собой «свинцовой пустыней». В книге, предназначенной для девятиклассников, не было ни одной картинки. А занимались по нему теперь восьмые классы (в силу прогрессивной концентрической системы). Что такого? Кое-какие темы теперь изучали раньше не на год, а на два. Ведь учебник все равно был написан так, что его в состоянии усвоить разве что студенты или аспиранты, одержимые познанием. «Может, кто-то опасается, что дети увлекутся науками и будут читать книжки слишком много? Окулисты? Или вертебрологи?» — подумала Анна.

На уроке о войне тысяча восемьсот двенадцатого года одна из девочек читала книжку «Как стать стервой» (мальчики потом отобрали ее и кидались книжкой друг в друга), один из мальчиков кричал про французов: «Фашисты! Гитлерюги! Эсэровцы!» (Почему-то многие мальчишки часто упоминают фашистов и Гитлера, просто так, в качестве анекдотических персонажей; просто их ужасно это забавляет.) А Смирнов, «трудный ребенок», явившись в школу в третий раз за год, промучился минут пять над заданием выписать из книги даты с фактами и сказал:

— А давайте, Ан-Антоновна, я вам подарю корабль с парусами. И мы поплывем… И весь мир будет перед нами…

Анна, не сдержавшись, улыбнулась, хотя, может, следовало крепко рассердиться. Парень радостно добавил:

— Дети появятся.

— Да кому ты нужен, двоечник, детей с тобой рожать! — сказала философски девочка с другого ряда.

Кстати, карта наполеоновских войн, пережившая Вторую мировую и трагически погибшая недавно, в качестве учебного пособия отсутствовала. Учительница очень надеялась, что дети усвоят материал без карты. Тем более наличие этого пособия их порой возмущало не на шутку.

— Мы тут на истории или где⁈ — говорили они, когда учитель предлагал им изучить карту.

— А спрашивать о том, где находится Москва, вы права не имеете! Совсем другой предмет!

— Вы, что, знаете географию? Откуда? А почему ее не преподаете?

На следующем уроке, как и было велено, Сарафанова приступила к изучению Хомякова, Киреевского и Аксаковых. Вот тут-то начались большие трудности. Как только она произнесла слово «славянофилы», как народ гаденько захихикал.

— Что случилось? — спросила Анна. Ей не ответили. Только девочка, пришедшая на прошлый урок с «познавательной» книгой, весело завизжала, демонстрируя сегодня соседке новенькие трусики, которые осторожно достала из пакета.

Другой восьмой класс, услыхав «славянофилы», заржал в полный голос. Объяснений учителя о том, кто такие славянофилы, он слушать не желал. «Слышь! Славянофилы!» — повторяли и шепотом, и громко; смех никак не мог затихнуть.

Анна не могла понять его причину до тех пор, пока один из восьмиклассников, наверно, самый смелый, не спросил:

— Анна Антоновна! Славянофилы — это, что ли, вроде зоофилов?

От прямого называния слова, связанного с «этим», все схватились за животики и не могли успокоиться до звонка.

Смирившись с тем, что для подростков любое слово может нести эротический подтекст, учительница успокаивала себя тем, что ей, по крайней мере, не надо рассказывать про Японо-китайскую войну XIX века и Симоносекский мирный договор.

В восьмом «Г» Анна просто сообщила, что ученики должны конспектировать учебник. Назвала параграф, посвященный патриотически настроенным мыслителям. Полкласса, разумеется, привычно развлекались, тем не менее кое-кто конспект все-таки сделал. Со звонком на стол учительницы легли тетрадок десять. В них подробно говорилось, что славянофилы были важные помещики, ходившие в халатах и любившие рыбачить. Именно об этом было ⅚ страницы, посвященной авторами учебника данному философскому направлению.

Что творилось в следующем классе, Анна потом вспоминала долго. Славянофилы, как ни странно, были в этом не замешаны. Едва прозвенел звонок к началу урока, как влетевшие в класс мальчишки начали кидаться продолговатым розовым предметом. Учительницу пронзила неприличная и совершенно немыслимая догадка. Развращенное воображение и женская невостребованность подсказали ей, чем именно может являться этот предмет. Потом один из учеников, решив хулиганить на всю катушку, поймал предмет и поставил его перед собой на первую парту — во всей красе. Анна была права. Это был он. Он самый.

— Чей протез? — строго спросила учительница. — Твой, Андреев?

Андреев засмущался, остальной же класс лишь сильнее возбудился от столь смелого предположения Анны Антоновны. Спасла учительницу завуч. Клавдия Михайловна шла по коридору, услышала шум и заглянула в класс.