Второй полет Гагарина (СИ) - Матвиенко Анатолий Евгеньевич
А как стирать и сушить пелёнки? В холодной комнате, в ледяной воде? В Советском Союзе умели делать космические ракеты, а вот производство подгузников наладят только после распада государства.
Знания об этих невзгодах где-то гнездились в уголках памяти, почерпнутые из книг о гагаринском отряде космонавтов, многие авторы элементарно старалось умолчать, пропустить рассказ о первых днях в Москве, обойти позорный эпизод стороной, не бросать тень на организаторов полёта на околоземную орбиту. Попович, кажется, и ещё кто-то, не помню, не стали утаивать правду.
Нашёлся всё же человек, вытащивший первопроходцев космоса из положения бомжей, здоровья ему и детям, генерал Василий Клоков, замполит начальника Института авиационно-космической медицины. Поэтому когда о политработниках говорят: рот закрыл, рабочее место убрано, я ни в коем случае не соглашаюсь, встречаются исключения.
Моссовет и правда выделил временные квартиры в девяносто пятом доме на Ленинском проспекте. Не каждому, держи карман шире, лишь шесть, по двухкомнатной на две семьи. Обустроиться не дали, космонавты получили приказ убыть в Энгельс на парашютную подготовку. Я всего одну ночь провёл в новом доме на железной солдатской койке под чёрным одеялом, вывезенной из того барака, другой мебели — ноль. Даже ящиков натаскать не успели… Меня утешала Зина Нелюбова, обещая, что поможет Алле с ребёнком, у их семьи детей не случилось ни тогда, ни после.
Глаза моей жены, державшей Ксюшу, даже дома замотанную в платки и одеяльце, запомню надолго. Вот он, каков, вожделенный перевод в Москву! Пока не успели залепить мокрыми газетами щели в деревянных оконных рамах, по квартире гулял холодный ветер.
Всё же удачно вышло, что у нас имелись северные накопления, я обещал Григорию — на обжиться хватит. Нелюбов тоже из морской авиации, но с Чёрного моря, где не получал никаких особых надбавок, они не сумели скопить. Уезжая в Энгельс, не оставил супруге практически ничего.
Зато Зина, сама с авиационной специальностью и не обременённая ребёнком, могла устроиться на работу, Алла продолжала сидеть в декрете. Как только северные запасы у нас кончатся, труба.
— Знаешь, — спросил меня Григорий под стук вагонных колёс, — когда первая комиссия меня допрашивала, капитан спросил, женат ли я. Прямо намекнул, что нужны исключительно холостые. Я точно не знал, для чего отбирают. Чувствовал, поспело что-то важное, жизненный шанс. Хорошо, не включил задний ход.
Мы стояли в коридоре, он курил в открытое окно под шелест ветра. Ничего про космос и прочие секретные вещи, естественно, упоминать не могли. Так, одни намёки.
— У нас на Севере были другие купцы. Думаю, твой просто проверял психическую стойкость. Человек чего-то хочет и с ходу получает отлуп. Как отреагирует? Кого-то сразу и отсеяли.
— На Севере… Я в Крыму служил. Природа — сказка. Но платили меньше.
— У нас тоже сказка, местами страшноватая. Зато после вьюг и полярных ночей даже Москва не производит впечатления столь непригодной для жизни!
Нелюбов рассмеялся незатейливой шутке. Такой прямой, открытый человек… Обречённый на отчисление из отряда космонавтов и скорую смерть. Деталей я не удержал в памяти, знал только, что ему предстоит стать дублёром космонавта номер раз, потом случится какое-то бытовое ЧП, и дальше его жизнь покатится под гору, вплоть до самоубийства.
Если история едет по тем же рельсам, я дал себе слово не рыпаться до первого полёта, из запланированных судьбой жертв следует непременно спасти Комарова, он — прекрасный человек, да и крушение первого «Союза» подорвёт лунную программу СССР. С Нелюбовым… посмотрим. Очень хороший парень. Чуть выше меня ростом, здоровье столь же отменное, конкурент, но в то же время замечательный товарищ. Понимаю, что успехи каждого из дюжины в первой группе снижают мои шансы на полёт двенадцатого апреля. Оно не вызывает ни малейшего желания подставить ножку или сделать какую-то иную подляну.
Гриша ушёл к другим офицерам, а у меня шевельнулась тревожная мысль. До этого момента я не уступал настоящему Гагарину и чётко шёл по его стопам, имея, пожалуй, некоторое преимущество: опытнее, вследствие чего гораздо лучше пилотировал истребитель, и чуть меньше травил тело, полностью отказавшись от курения и почти не употребляя спиртного, даже в тех количествах, что принималось за норму. Комсомольскую активность проявил, в партию вступил… И дошёл до рубежа, где должен освоить ранее неведомое.
Начальные навыки пользования парашютом совершенно не катят в ситуации с космонавтом, если место посадки относительно расчётной точки приземления отстаёт «всего» на десять-двадцать километров, и это большое счастье. Сотне и двум сотням километров тоже можно не удивляться. То есть в Центре подготовки сочли, мы должны быть готовыми опуститься практически в любой точке планеты, спасибо, если не в жерло вулкана. Естественно, попытаться свалить в бок, завидев под ногами линию электропередач и подобные ей негостеприимные объекты.
Как нас ободрил генерал Каманин, напутствуя перед стартом, каждому предстояло не менее сорока прыжков, большинство — максимальной сложности, не сдавший парашютный зачёт отчисляется. Ну, спасибо… Факт, что прежний Гагарин осилил прыжковую программу, ничего мне не гарантирует. Достаточно крепко подвернуть лодыжку, пусть без перелома или разрыва сухожилий, привет, от дальнейших занятий освобождён. Думаю, не отчислят, но мимо первой шестёрки, тем более первой тройки — пролетел гарантированно.
Как шутили курсанты в Чкаловском училище, не глупо ли вверять жизнь куску тряпки над головой? А я вверяю свою жизнь, свою карьеру и, самое главное, надежду изменить очень многое.
С первого же дня прыжков, когда открылся люк в борту самолёта, и далеко внизу показалась земля в серой предрассветной мгле, нам, всей группе из двадцати человек, стало ясно: принцип «тяжело в ученье, легко в бою» здесь не действует. Его заменил другой: «в бой пойдут лишь те немногие, кто выжил в учении».
Нас поднимали в три утра и выбрасывали из самолёта до рассвета, когда не видно ни зги, и понятия не имеешь, что под тобой: поле, вода, лес или торчащие вверх остриями крестьянские вилы. Прыжки с раскрытием парашюта на большой высоте, а мы покидали борт на четырёх тысячах метров, чередовались с затяжными. Родная советская земля лупила по ногам, пытаясь вбить их в задницу, позвоночник предупреждал: ещё один такой раз, и высыплюсь тебе в трусы. Но ещё хуже было падать в воду при её температуре четыре-пять градусов, когда обмундирование тотчас пропитывается насквозь. Понятно, что организаторы учений перестраховывались, реальный космонавт, угодив в воду в скафандре, останется сухим. По идее. Позже узнал, что скафандры первого поколения добросовестно текли, быстро заполняясь водой.
В отряде царила железная дисциплина, никто даже не помышлял сбегать в самовол, купить водки и снять стресс. Вернувшись в расположение, мы использовали единственную возможность: поужинать и скорее спать. Товарища инструктора порой хотелось первым выкинуть из самолёта и без парашюта, но каждый понимал: его садизм исходит не от вредоносности натуры, и не по злобе он шипит на нас «в Москву пешком пойдёте», такова была программа. Насколько я знаю, с переходом на корабли «Восход» и «Союз» столь пыточных прыжковых упражнений для космонавтов не практикуется. Как и с кораблём «Федерация/Орёл», проектируемым едва ли не десятилетиями, чей запуск планировался на две тысячи двадцать первый, сдвинулся минимум на двадцать восьмой с перспективой не успеть даже к этому сроку.
В одной из книг читал, что после напряжённых парашютных экзерсисов будущие космонавты садились в кружок, пели народные песни, что-то там из Утёсова… Не верьте. Три недели в таком темпе выбили всякое желание культурно развлекаться. Инструкторы хмурились, придирались, высказывали массу замечаний после каждого прыжка. У меня лишь одна старая песенка крутилась в памяти: «пешеход, пешеход — замечательный народ». (Я. Халецкий). Потому что, не пройди парашютное испытание, быть нам пешеходами, а не космонавтами. В Энгельсе нас не только учили десантироваться с большой высоты, но и лишний раз испытывали на прочность.
