Александр. Том 2 (СИ) - Шеллина Олеся "shellina"

— Братья проповедуют свободу и свободомыслие, — очень осторожно ответил Киселёв. — Я понимаю, куда вы клоните, ваше величество. Масоны настроены более всего против религии, и ложи являются самым большим прибежищем еретиков и вольнодумцев.

— А зачем? Чем им помешала религия? Причём заметьте, плевать, какая именно. На восток к магометанам они не сунутся, те более нетерпимы к подобным шалостям, но вот среди христиан вполне могут позволить себе резвиться. Чтобы что? Чтобы в итоге построить масонский Эдем на земле? Вот только есть небольшие препятствия: религии, многочисленные нации и самое большое препятствие — государственность.

— Они выступают за всеобщее братство, да, вы верно сказали, за масонский Эдем…

— С собой во главе, Павел Дмитриевич. Вы забыли самое главное: с собой во главе. Потому что невозможно само существование рода людского без определённых институтов власти. Так не бывает, чтобы все, как в Эдеме, тренькали на лютнях и питались манной небесной. И сеньор Макиавелли, да-да, тот самый, которого я хочу запретить, чтобы с его трудами ознакомилось как можно больше народу, это прекрасно понимал.

— Зачем вы мне это говорите, ваше величество? — Киселёв всё ещё хмурился. — Я не состою ни в какой ложе.

— Чтобы вы поняли одну вещь. Ваши любимые просветители были прекрасными людьми, я даже не сомневаюсь в этом, но они плохо понимали человеческую природу. В их иллюзорном прекрасном мире все были счастливы и довольны, но, повторюсь, так не бывает. Всегда найдётся кто-то, кому и манна небесная пресновата, и треньканье на лютне жутко раздражает. Они, скорее, романтики, чем философы. Во всяком случае, я их именно так вижу.

— А масоны? Не романтики при таком раскладе? — спросил Киселёв, немного осмелев.

— Нет. Они-то как раз прагматики до мозга костей. И их старшие отлично знают, какая конечная цель у этого движения. И поэтому оно запрещено вполне реально, и преступивших этот запрет ждёт очень суровое наказание. И это уже не просто фигура речи.

Киселёв беспомощно посмотрел на Розина, скакавшего чуть впереди. Наверняка он сейчас думает, как умудрился оказаться в подобной ситуации, и что помешало мне того же Филиппа Розина для «беседы» пригласить.

Тем временем мы подъехали к монастырю, и я наконец-то понял, что именно меня не устраивало в то время, когда мы ехали по улицам Москвы. Теперь я с нетерпением ждал, когда смогу поделиться своим открытием со Сперанским.

Соскочив с коня, я смотрел, как неподалёку останавливаются кареты. Шагнув к экипажу Елизаветы, протянул руку, помогая ей выйти. Одновременно с этим ворота открылись, и к нам вышла пожилая женщина, закутанная в чёрные одеяния. Мы с женой шагнули к ней.

— Ваше величество, двери нашей скромной обители всегда открыты для вас, — она наклонила голову, что можно было засчитать за неглубокий поклон.

— Мы счастливы здесь побывать, матушка, — за нас двоих ответила Лиза. Она же первая двинулась за игуменьей Марией, настоятельницей монастыря. Толпа же мужиков со мной во главе пошла следом.

Несчастный Киселёв шёл справа от меня, потому что я его не отпускал, а сам он не знал, может ли отступить хотя бы на шаг, чтобы дать дорогу тому же Кочубею.

— Я полагаю, вы сегодня решили обойтись без внезапного визита, ваше величество, — слева ко мне подошёл Сперанский, которого я кивком головы пригласил занять это место.

— Миша, я пока в своём уме, чтобы без уведомления заваливаться в женский монастырь, — негромко ответил я. — Скворцов послал нарочного, чтобы предупредить игуменью Марию о нашем визите.

— Зачем мы сюда приехали? — послышался за спиной слегка недовольный голос Макарова.

— А вам разве не интересно здесь побывать, Александр Семёнович? — спросил я, не оборачиваясь.

— Нет, ваше величество. У меня сейчас много гораздо более интересной работы, например, налаживание полноценной службы уже здесь, в Первопрестольной, — ответил Макаров, уже привыкший к моим закидонам.

— А вот мне очень интересно, — пробормотал я, притормаживая, потому что в этот момент остановились Лиза с матерью настоятельницей.

— Я бы хотела пройтись по монастырю, ваше величество, — сказала жена, вопросительно глядя на меня. — Матушка мне здесь всё покажет.

— Я не против, — улыбнувшись Лизе, я посмотрел на игуменью, смотревшую на меня отнюдь не кротко. Её взгляд был твёрд, в нём горел так и не потухший огонь. — Это не ревизия, матушка. Мне просто захотелось посмотреть на знаменитый монастырь. Так что покажите её величеству всё, что необходимо, а мы пока осмотримся.

— Это будет не совсем уместно, ваше величество, — возразила настоятельница.

— Ну что вы, — я продолжал смотреть ей в глаза. Она когда-то была очень красивой и, судя по правильной речи, хорошо образованной. Что заставило её постричься в монахини? — Выделите нам проводницу и просто укажите на те места, куда мы не должны соваться.

— Вы шутите, ваше величество? — настоятельница вздохнула. — В этой обители нет таких мест, куда вам был бы запрещён вход.

— Тогда я хотел бы, чтобы нас кто-нибудь проводил к заключённым, — сказал я, посмотрев при этом на удивлённую жену. — Это не то зрелище, которое я хотел бы, чтобы ты видела, душа моя, — ответив на её вопросительный взгляд, я снова посмотрел на игуменью.

— Я пришлю послушницу, — настоятельница снова наклонила голову и повернулась к Лизе. — Идёмте, ваше величество. Мы как раз к службе успеваем.

— Не надо смотреть на меня, как на законченного безбожника, матушка, — прошептал я, глядя им вслед. Стоящий рядом Киселёв только покосился на меня, но ничего не сказал. Я же повернулся к Сперанскому. — Пока мы ждём провожатую, я хочу кое-что у тебя спросить, Миша.

— Да, ваше величество, — секретарь тут же стал предельно серьёзным.

— Мы когда указ о нумерации домов принимали, обговаривали, что каждый город получит данный указ точно в срок?

— Конечно, ваше величество, — Сперанский нахмурился, пытаясь сообразить, куда я клоню.

— И указ о том, что на каждом доме обязательно должна быть табличка с указанием улицы и этого самого трижды проклятого номера, тоже передали с курьерами всем губернаторам?

— Я лично отдавал данное поручение каждому курьеру, — у Сперанского по лицу пошли красные пятна. Он вообще очень болезненно воспринимал мои придирки, особенно когда я предполагал, что он не справился с порученным ему делом. — У вас возникли сомнения, ваше величество, в том, что губернаторы получили эти указы?

— Ещё какие сомнения, Миша, — с той стороны, куда ушла моя жена с настоятельницей, выскочила девушка, в чёрном платье и чёрном же платке. Она шла к нам довольно быстро, поэтому я поспешил закончить. — И знаешь, почему они меня посетили? Он медленно покачал головой. — Потому что я не увидел ни одной таблички на домах. Так что у меня сразу же появился вопрос: это ты что-то напутал или губернаторы, как обычно, проигнорировали какой-то там указ?

— Я всё выясню, ваше величество, — сжав губы так, что они превратились в узкую полоску, ответил Сперанский.

— Выясни, Миша, уж сделай доброе дело. Тем временем девушка подошла к нам, и я полностью переключил внимание на неё: — Сестра…

— Татьяна, ваше величество, — девушка склонила голову. Она нас не боялась. Также, как и настоятельница, смотрела спокойно, соблюдая достоинство. Но тут я не удивлён, сомневаюсь, что ко мне прислали бы кого-то, кто мог бы бросить тень на обитель.

— Сестра Татьяна, матушка-игуменья передала тебе, что я хотел бы посмотреть на то, как содержат заключённых в монастыре преступниц? — спросил я, внимательно разглядывая девушку.

— Да, ваше величество, пройдёмте за мной, — и она пошла впереди нас лёгким шагом. Я же смотрел ей вслед и снова подумал о том, что заставляет этих женщин отречься от всего земного? А также я знал, что никогда не спрошу об этом у сестры Татьяны.

Высокопоставленных преступниц было здесь немного, но меня интересовала лишь одна. Я довольно равнодушно смотрел на суровые условия, в которых содержались заключённые. Излишним гуманизмом я никогда не страдал, казнённые заговорщики не дадут соврать. Из сопровождающих меня мужчин только Кочубей смотрел на всё с нескрываемым отвращением, застывшим на лице. Остальным было почти всё равно. Возможно, кроме Киселёва, но тот всё ещё шёл рядом со мной, пытаясь понять, на каком этапе его жизни Фортуна отвернулась от него.