Кодекс пацана. Назад в СССР (СИ) - Высоцкий Василий

— Занятно рисуешь, но вот… Ты помнишь такого литературного героя… Данко? — чуть помедлив, спросил Ковальков. — Помнишь его судьбу?

— Помню, — буркнул я. — Но если оставить всё, как есть, то будет только хуже.

— Гораздо хуже?

Я горько усмехнулся. Конечно гораздо хуже. Будет воспитано поколение, которое потом назовут потерянным. Поколение без идеалов и устремлений, способное только выживать и стремиться к выживанию.

Как показали 90-е, установки, что «мужчины не плачут», а в случае любых проблем нужно «сжать зубы и терпеть», успешно пережили советскую эпоху и сохранились в обществе даже без налета идеологии.

Однако существенная разница с советским временем в том, что в СССР при всех издержках и негуманности подобного воспитания дети понимали, что их все-таки воспитывают. Родителям 90-х зачастую просто некогда было заниматься детьми, поскольку они вынуждены были зарабатывать деньги. В итоге чувство того, что ты действительно не нужен и тебе на самом деле никто не поможет, встречалось довольно часто.

Да, зачастую только ты был способен изменить своё будущее. И если не хотел его менять, если не находил сил и стремления, то быстро скатывался в то самое состояние, из которого выбраться практически невозможно.

Дети из бедных семей быстро понимали, что суровые условия, в которые их ставят, носят не воспитательный, а реальный характер. Они знали, что следствием их ошибок может стать не только родительское наказание, а неспособность пробиться в жизни, заработать денег и содержать семью. «Суровость» и привычка не обращать внимания на собственные чувства для пацанов моего времени казалась реальной жизненной необходимостью — более того, единственным способом выжить.

Такие дети рано взрослели и еще раньше начинали чувствовать свою ответственность за родителей, зачастую не испытывая с ними настоящей близости. Многие с юных лет серьезно полагали, что «если я не поступлю в вуз, дома будет нечего есть», поскольку мы по собственному опыту знали, что дома действительно может быть нечего есть. И в этом заключается основной парадокс моего поколения: в то время когда некоторые представители позволяли себе все что угодно, не обращая внимания на других, многие пацаны, напротив, относились к себе чрезмерно строго и чувствовали свою личную ответственность и вину и за взрослых родителей, и за будущих детей, и даже за собственную сиротскую обделенность.

И в этом им отчасти помогала улица, но в большей степени вредила. Вредные привычки прививаются гораздо быстрее, чем полезные, поэтому в их сторону и склонялся уличный контингент. А за ними уже приходили задержания, суды, реальные тюремные сроки…

Люди моего поколения в большинстве своем действительно умеют выживать в экстремальных условиях, привыкли многого добиваться и самостоятельно решать свои и чужие проблемы, однако не слишком хорошо умеют расслабляться, радоваться жизни и верить в завтрашний день. Мы оказались способны на каком‑то уровне изменить свою жизнь, но так и не нашли в себе сил изменить мир.

А я захотел изменить если не весь мир, то хотя бы частичку его. Небольшую часть общества, где провел детство.

В этот момент в дверь бухнули, а влезшая голова сержанта возвестила:

— Тут следаки ивановские приперлись. В общем, сейчас к вам нагрянут…

Глава 19

Стоило только голове убраться, как почти сразу же дверь распахнулась и в кабинет Ковалькова без разрешения и даже намека на стук вошли две мрачные личности. Лица кирпичами, короткие стрижки, морщины на лбу и суровые цепикие взгляды. От них за километр несло канцелярщиной и наручниками.

— Добрый день, — поздоровался первым хозяин кабинета. — Чем обязан?

— Здравствуйте, товарищ Ковальков, — кивнул один из вошедших. — Не помешали?

— Вообще-то…

— Вот и хорошо. Тем более, что тут двое молодых людей, с которыми нам тоже не мешало бы познакомиться…

— Знакомились уже, — буркнул Гурыль.

Я тем временем заметил мастерское исчезновение пакета со столешницы. Только что он был тут, светил деньгами, а как только голова сержанта исчезла, так же и деньги растворились в одном из ящиков стола. Реакция у следователя была на неплохом уровне.

Двое вошедших в кабинет по-хозяйски устроились на немногочисленных стульях у стены. Что-то мне подсказывало, что на этих стульях порой сидели люди, среди которых высматривали подозреваемых на очной ставке, но я мог и ошибаться.

— Да, Евгений Александрович Гурылев, мы с вами уже познакомились, — кивнул один из ивановских сотрудников. — Но ещё пару вопросов хотелось бы задать, чтобы окончательно удостовериться в вашей невиновности перед отъездом…

— Я вроде бы всё рассказал, что знаю, — пробурчал Гурылев.

— Впрочем, нам уже не так важна ваша невиновность. Дело уже раскрыто, виновные полностью сознались и написали явки с повинной, — ухмыльнулся второй.

— Что? Так быстро? — моргнул глазом Ковальков.

— Ну да… Это вы в своём болоте разводите тину. У нас всё быстро. Где-то надавил, где-то продавил, где-то отдавил, где-то придавил, — скороговоркой ответил первый и улыбнулся. — Пятеро сознались в совершенных преступлениях. Наше дело сделано, бумаги на руках. Дальше уже местный суд вынесет решение и назначит сроки наказания. Дело-то плевое, пацаны подрались… Могли бы даже и не вызывать нас…

Мы переглянулись. Или это нас так на понт брали, или в самом деле уже назначили виноватых, и теперь суровая рука возмездия раскидает молодых людей по новым местам проживания?

— Кто? — просипел Гурыль, а потом откашлялся и уже нормальным голосом произнес: — Кто?

— Вот как, — хмыкнул первый следователь. — Вообще-то это мы привыкли задавать вопросы, но раз ты спрашиваешь, то можем и ответить. Двое с Вокзальной, Коротков Михаил и Малышев Денис, ещё трое уже с улицы Серова, это Колокольцев Евгений, Сухов Сергей и Ланцов Михаил. Так-то я должен был их имена до упора в тайне держать, но какая же тайна в таком маленьком городке? Ещё один в могиле оказался, ну да вы не хуже моего знаете — ведь вы же там были…

И все эти слова были сказаны с ощущением цепкого взгляда, который впился в наши лица и не отпускал — ловил даже самое малейшее дерганье. Я постарался сохранить спокойствие, но вот Гурыль не смог:

— Как же так? Малыш-то тут при чём? Он вообще не виноват. Махаться махались, но чтобы убивать… Мужики, вы чего?

— Мужиком Малыш на зоне станет, если возле параши раньше место не займет, — оборвал его первый следователь. — Всё уже подписано, всё уже запротоколировано. Даже на выезд успели съездить. Он всё показал, как было на самом деле. Всё! Дело закрыто… Или вы хотите что-то добавить?

Последняя фраза была произнесена вкрадчивым голосом, словно удав Каа из мультика приглашал бандерлогов приблизиться к нему.

— Ничего мы не хотели добавлять, — ответил Гурыль, взглянув на меня. — Вы же сами сделали, а добавит уже прокурор…

Его взгляд призывал к молчанию. К тому самому молчанию, которое не выдает своих. Ну да, мы и так не должны были сейчас находиться у Ковалькова, а уж тем более не должны были вступать в душевные разговоры с ивановскими следаками. Если Ковальков каким-то чудом смог выгрызть Гурыля из-за решетки, то вот ивановским любое признание будет «в кассу».

— Да-да-да, пацанский кодекс, — усмехнулся первый следователь. — Вечная молчанка и вечная круговая порука. Что мент по факту враг, а кругом все только уроды и лохи. Слышали-слышали, вот только эти все понятия идут по…зде, когда прижимает и когда впереди маячит нех…вый срок. Знали бы вы, как распевали все пацаны, которых тягали к нам. Сдавали себя даже в том, что подправляли оценки в школе и заглядывали девчонкам под юбки. Да-а-а, пацаны только на словах герои, а когда прижмет…

— Навешали пацанам по самое не балуй? — пробурчал Гурыль. — Поставили галочку?

— Работа такая. А ты что-то хочешь добавить? — тут же подхватился второй. — Может быть есть что-то такое, о чем мы не знаем? Вдруг Малыш и Коротыш вовсе не виноваты? Может быть, они сами на себя наговаривают?