Анатолий Спесивцев - Вольная Русь
— Раниш мене поняв, поганець, куды дило йде и про тебе, пьяндалыгу, побеспокоился, захистыв. А то давно б тебе на цьому свити не було. Слово, дане комусь другому я, може, як бы появылась така потреба мог порушиты, а обицянку йому… побережусь.
Смущённый Юхим некоторое время не находил достойного ответа на укор гетмана. Стыд окончательно смешал без того нестройные мысли, то ли от них, то ли ещё отчего, ко всем неприятностям у Срачкороба разболелась голова. Поняв, что никакой словесной борьбы с Хмельницким не получится, казак спросил, как отрубил: — Так на що ж ты до мене прийихав?
— Прыихав же сюды по проханню того ж Аркадия, спасаты тебе от твоейи же пагубнойи прыстрасти к горилци.
— Це як?
— С писнями! От доброты души выбир даю. Хочешь — идешь пид клобук, пид молитвенные песнопения, хочешь — женишься пид свадебные писни, дав зарок проти пыятства.
— А як що ни те и ни друге?
— Тоди сегодьни ночью ты сгинешь от рук лютых ворогив, ще не решив, яких. Може, панов-папёжников, може, пидлых шведив-лютеран. Ворогив у нас много, нихто сумниватыся не буде.
— А…
— На Ивана и куринь не надийся. Васюринский, хоть и твий друг, а супротив кошевого атамана на войне не пиде.
С огромным трудом преодолев желание взвыть и побить всё в хате, Юхим нашёл, как ему показалось, причину не делать ни того, и ни другого.
— В монастыр не пиду! Не мисто мени там! Силою пострижете — добра не буде, не выдержу монашеского життя и натворю чогось… зовсим… — казак не нашёл нужного слова, однако Богдан его понял, выразив это кивком. Срачкороб же продолжил: — А женихатыся — то полагается котам блудливым, а казак — птица вольная! Да и нема у менэ знакомых дивок, а як що не завтра, то пислязавтра нам у похид.
— Так, значить, у монастыр не хочеш?
— Хоть риж на мелки шматочки, не пиду!
— А женитыся не можеш, бо як дивок знакомых нема?
— Так нема ж!
— Зато в менэ е! И не дивка юна, ей тебе не удержаты, а вдовиця-красуня.
— Вдовыця?
— Для такого, як любыть говорыты наш общий друг, подержанного парубка як ты, молода литами вдовыця — у самый раз. Та й ще красуня-шляхтянка, эх, я б и сам… так в мене жена вже е, — с нескрываемым сожалением произнёс кошевой атаман.
— Эээ… — совсем «поплыл» казак от такого удара-предложения, не находя выхода их сложившейся ситуации.
— Ты мени не экай, а прямо говорь, согласен жениться, или хочешь быстриш святисть набуты?
— Не хочу у святи!
— Значит, будеш одруживатыся?
— А…
— Ни! Или, или. И не потим, а сьогодни.
— Одружусь, — тихо выдохнул Юхим.
— От и молодец! Я прямо сейчас пойихав за нареченою, вона недалеко, на хутори.
— А…
— Що, а?
— Випиты у последний раз можна? — жалостливым голосом, глядя глазами ни за что побитой собаки в глаза Хмельницкого, спросил Срачкороб.
Богдан брезгливо сморщился, махнул рукой.
— Пый, чорт с тобою. И що ця клята горилка с людьми творить… Тильки помни, що писля женитьбы…
— Клянусь! Писля — ни-ни!
Кошевой атаман вышел, а Юхим налил себе не в чарку, а в кружку, наполнив её почти до краёв, в несколько жадных, поспешных глотков осушил. С ужасом ощутил, что горилка не подействовала. Совершенно. Тут же набулькал ещё одну кружку и вылакал. Совсем было испугался, что хмельное на него перестало действовать, как по телу пошло привычное приятное тепло.
К приезду Хмельницкого с будущей женой Срачкороба, жених уже находился в состоянии полного отруба. Для церемонии его пришлось оживлять с помощью холодной воды и какой-то тайной характерницкой настойки, вонючей и крайне горькой, вызвавшей у бедолаги сильную рвоту. Стоять-то в церкви Юхим смог, но способность соображать, к нему вернуться не успела, будь там Аркадий, сравнил бы поведение жениха с повадками зомби. Разве кидался он не на людей, а на горилку, вследствие чего быстро выпал в осадок и ни церковной церемонии, ни свадебного пира, как ни старался вспомнить позже не мог.
«Из-за острова на стрежень…»Буг-Висла, апрель 1644 года от Р.Х.Таки из-за острова и именно на стрежень. Вот только не так, не там, не тогда и не с теми.
Не торжественно-песенно выплывали, а вынеслись, гребя часто и с силой. Без того шедшие быстро, завидев добычу, сечевики заметно ускорились, стремительно приближаясь к своим жертвам — двум большим, тяжело груженным, одноразовым — Аркадий бы назвал их баржами, большая часть участников рейда, посчитала насадами — несомым течением на север. Участился ритм барабанов, синхронизировавших греблю, вёсла чаще стали мелькать в воздухе. И не парадно-расписные челны это были, а внешне невзрачные чайки, успевшие потемнеть от времени, небольшие, но боевые кораблики, обложенные по бортам снопами высохшего, бурого камыша. Кто-то казаков хекал при каждом гребке, кто-то находил в себе силы ещё и выкрикивать нечто матёрно-ободряющее для других. Ну, и события разворачивались не на Матушке-Волге, а в месте впадения Буга в Вислу — баржи сплавлялись по вздувшейся от весеннего половодья Висле, как раз в момент их прохода мимо устья переполненного мутной водой Буга и появились там казаки. Шансов не то, чтобы отбиться или уйти на судах, даже сбежать на берег у поляков не имелось — при дувшем с умеренной силой встречном, северо-западном ветре зерновозы на резкие манёвры не способны. Да руководил налётом не прославленный Степан Разин, на момент происшествия ещё совсем юный, а не менее легендарный Иван Сирко. Впрочем, свой путь в сказания и песни Иван только начал.
Увидев несомые Вислой насады, наказной атаман, шедший на первой чайке, в первый миг глазам своим не поверил — слишком желанна была такая встреча, подумал — мара (мираж). Искоса глянул на вперёдсмотрящего, как раз в этот миг обернувшегося к нему с выражением радостного изумления на лице.
— Батьку, глянь! — сопроводил выкрик-обращение сечевик жестом, тыча пальцем вытянутой вперёд руки на неспешно несомые течением насады.
И только тогда Сирко позволил себе поверить. Не обнаруживая волнения, впрочем, внешне — разве лицо немного потемнело и сильнее выделилось на нём большое родимое пятно.
— А ну, хлопцы, частишь гребить, кажись, Господь видклыкнувся на наши молытвы.
— Як же, на наши, — не удержался от реплики один из записных острословов, Константин Пидкуймуха, которому и тяжёлая работа не мешала развлекать людей. Заткнуть ему рот мог разве что поцелуй прекрасной панны, из-за чего веселуна на разведку или диверсии никогда не брали. — Потим скажуть, шо це наш святый когось на неби вговорыв, чи у другому мисти… — шутник выделил интонацией последние два слова и сделал многозначительную паузу, давая возможность окружающим сообразить, в каком ещё месте, помимо рая, мог попросить или потребовать помощи Срачкороб.
— Вин може!
— Та чорты що хош зроблять, тильки б вин до них не попав!
— А мы, сирые и убогие, сколько лет рядом с ним живём…
— Зато потим в рай попадемо, за грехи на земли видмучилысь!
Барабан учащал ритм даваемый гребцам, и скоро от перенапряжения сечевикам стало не до юмора. Даже самые болтливые вынужденно перешли на односложные выкрики-подбадривания. До непосредственной атаки наказной атаман ничего больше сделать не мог и невольно предался воспоминаниям.
Война со Швецией, совершенно не нужная и опасно разорительная накатилась вопреки всем попыткам её предотвратить. Куда раньше, чем ожидалось, шведы повели наступление сразу тремя армиями. Кривонос разменял свою конницу на вражескую артиллерию и треть пехоты, но отступил к Бресту. Богун здорово проредил вражеские кавалерию и пехоту и также уничтожил всю артиллерию у Делагарди-сына, однако, узнав о расходе боеприпасов и подходе к врагу подкрепления, предпочёл отступить к Гродно. Зато Косинский подставил своё войско под удар Делагарди-отца и Радзвилла и был вдребезги разбит, потеряв две трети армии и собственную жизнь — на колу. Деморализованные остатки его армии отступили в Минск, где и попали под окончательную раздачу. Радзивиллу удалось договориться с кем-то в осаждённом городе и тайно заслать туда ночью большой отряд наёмников, сумевших захватить к утру ворота, через которые и ворвалась литовская конница. Злые на казаков литвины устроили в городе кровавую баню похлеще, чем армия католической лиги в Магдебурге, с самыми что ни на есть натуральными кровавыми ручьями по улицам.
Обеспокоенный этими событиями гетман, собиравший к лету большую армию, в срочном порядке организовал рейд на Гданьск. При этом откровенно недолюбливавший Сирка Богдан, славившийся своей хитрожопостью, сумел повернуть дело так, что Иван добровольно напросился на почти невыполнимое и смертельно опасное задание. Хмельницкий, имевший немалый опыт морских походов, посчитал затею уж очень рискованной. Характерник, которому в помощники навязали ещё одного колдуна, Васюринского, это прекрасно понимал, но взялся за дело уверенно. Он чуял, и другой Иван подтвердил, что имеет сходное предвиденье — поход завершится успешно. Однако чуять-то чуял, а мысли о смертельной опасности затеи из головы выбросить не мог. А, мало того, самому идти на верную погибель, да ещё вести за собой столько достойных казаков… тяжело. Молодой характерник раньше и не представлял, насколько тяжело, однако и не увильнёшь ведь, в случае удачи удар по врагу получался страшным.
