Рудольф Баландин - Тайны завещания Ленина
У Сталина была мечта, которую он остерегся высказать публично в те годы. В 1921 году он сделал черновой набросок плана брошюры, впервые опубликованный 26 лет спустя в его «Сочинениях». Возможно, на него оказала влияние работа «Вопросы социализма» (1918) Александра Богданова, замечательного ученого-энциклопедиста, бывшего соратника и друга Ленина, сурово упрекавшего последнего в приверженности казарменному коммунизму.
Сталин в своих набросках отмечает, что военный период наложил свою печать на всю внутреннюю и внешнюю жизнь России. Но как перейти от казарменного коммунизма, стратегии обороняющегося города, к мирному государственному строительству? Кто сможет распоряжаться национальным богатством, регулировать потоки денег и товаров без каких-либо злоупотреблений, не говоря уже о крупных хищениях, казнокрадстве?
Конечно, будут укрепляться органы контроля, надзора. Однако нет никакой гарантии, что и они не начнут в личных интересах пользоваться народным достоянием. Господство одной-единственной партии, не имеющей политических конкурентов, создает для этого отличные перспективы.
Каким способом можно бороться с такой напастью? Значительно повысить заработную плату руководящим работникам, как советовал Богданов? Но тогда она станет приманкой для любителей получать максимум денег за минимальный труд. Да и вообще жажда материальных благ слишком часто растет пропорционально богатству.
И тогда Сталин записывает: «Компартия как своего рода орден меченосцев внутри государства Советского, направляющий органы последнего и одухотворяющий их деятельность». Это по сути религиозный «орден» он характеризует как «могучий» и «командный состав и штаб пролетариата».
Почему он не счел нужным публиковать эту свою идею при жизни Ленина? Может быть, считал ее второстепенной? Нет, конечно, иначе он в своей мистической клятве духу Ленина не поставил бы на первое место чистоту великого звания члена Коммунистической партии. В то смутное время ему не следовало высказываться так откровенно. И только после Великой Отечественной войны, когда он превратился в легендарную фигуру, можно было вспомнить о той давней его заветной мысли.
Не исключено, что тем самым он оправдывал — не столько перед другими, сколько перед самим собой — жестокие волны репрессий, которые обрушивались на партийных деятелей. Подобные кары не характерны для светских организаций, где вполне достаточны «мягкие» наказания: понижение в должности, штрафы и т. п. А вот в религиозных орденах отступников уничтожали без пощады.
Например, Джордано Бруно сожгли в Риме на площади Цветов вовсе не за то, что он верил в систему Коперника. Во-первых, за это не убивали, во-вторых, Бруно не считал, будто Солнце находится в центре Мироздания, утверждая вслед за епископом Николаем Кузанским, что центр мира везде. Но уже за одно только отречение от доминиканского ордена, что позволил себе Бруно, полагалась смертная казнь.
Можно как угодно квалифицировать жестокость Сталина по отношению к отступникам, предавшим коммунистическую идею (в его понимании), но в тех условиях международной напряженности, холодной и горячей войны против СССР, которая шла во весь период существования нашей великой державы, его подход к членам правящей партии был обоснован и даже, пожалуй, оправдан.
Сталин всегда предъявлял повышенные требования к членам партии, а к руководителям — вдвойне. Это коренным образом отличало период его правления от всех последующих. Если он и организовал, как пишут иные антисоветчики, большой террор, то почти исключительно по отношению к партийным руководящим работникам, представителям карательных органов и т. п.
В чем уж никак нельзя обвинить Иосифа Виссарионовича, так это в двуличии, лицемерии, расхождении слова и дела. В своих высоких требованиях к членам партии он не делал никаких поблажек, никакого снисхождения себе или своим близким.
Говорят, во время войны, когда ему сообщили о возможности обменять его пленного сына Якова на пленного немецкого фельдмаршала, он будто бы ответил: «Я офицера на маршала не меняю». Это неправда. Вообще, реплика не в духе Сталина.
В действительности, по свидетельству очевидца, когда Берия предупредил Сталина, что сын его может погибнуть, Верховный главнокомандующий ответил просто, честно и достойно:
— На фронте каждый день гибнут мои сыновья.
Единоначалие
«Уходя от нас, товарищ Ленин завещал нам хранить единство нашей партии, как зеницу ока. Клянемся тебе, товарищ Ленин, что мы с честью выполним и эту твою заповедь».
Безусловно, таков был едва ли не главный ленинский завет. До самой последней возможности Ильич призывал, доказывал, убеждал в необходимости избежать раскола в руководстве и вообще в партии. Но как это сделать?
Разногласия в партии неизбежны. Единство мнений в тех или иных важных вопросах даже в небольшой группе людей сохранить нелегко. А тут речь идет о сотнях тысяч членов партии, десятках руководителей, имеющих собственные, порой выстраданные в тюрьмах и ссылках убеждения, пристрастия, теоретические взгляды. Тем более что общество вступило на неизведанный исторический путь.
В армии единство сохраняется благодаря, прежде всего, принципу единоначалия. Троцкий и его сторонники упрекали партию большевиков — еще при жизни Ленина — в жесткой армейской системе подчинения начальству. На первый взгляд, этого требует строжайшая партийная дисциплина, установленная в ВКП(б).
Сталин, опровергая троцкиста Рафаила, пояснил отличия армейской дисциплины от партийной. Первая принудительна, вторая добровольна. Высшая мера наказания в армии расстрел, в партии — исключение из ее рядов. Военнослужащий материально полностью зависит от своего начальства, в партии — наоборот, а руководство не назначается, а выбирается.
«Разве не ясно, — пишет Сталин, — что наша партия, проделавшая три революции, разбившая Колчака и Деникина и потрясающая ныне основы мирового империализма, — что эта партия не вытерпела бы и одной недели… военного режима и приказного строя… что она мигом разбила бы их и поставила бы новый режим?…
Но страшен сон, да милостив бог… Рафаил спутал партию с армией и армию с партией, ибо он, очевидно, не знает толком ни партию, ни армию».
Сталин в таких вопросах разбирался прекрасно. Только вот дисциплину в партии он постепенно вводил не менее строгую, чем в армии. Это проистекало из его понимания «передового отряда рабочего класса» как религиозного ордена. Такова была поистине партия нового типа.
Сторонники буржуазной демократии полагают, что в России после трех революций и Гражданской войны победившая партия могла позволить себе сомнительную, но весьма выгодную роскошь быть парламентской. Такая организация, стоящая во главе государства, быстро бы распалась на фракции, группы, которые, в свою очередь, стали бы образовывать вокруг себя сторонников, превращаясь в альтернативные партии.
Теперь им уже было бы не до государственного строительства. Будь они хоть пролетарскими, рабочими, крестьянскими или какими-то другими по названию, их главной целью, как полагается в буржуазных демократиях, стала бы борьба за первенство, за власть, за увеличение числа своих сторонников. В национальных республиках местная элита постаралась бы обособиться, чтобы превратиться в единовластные структуры…
В результате, как нетрудно догадаться, сначала СССР, а затем и РСФСР потерпели бы полный крах, последовательно разваливаясь на куски. Этим не преминули бы воспользоваться окружающие хищные государства, привлекаемые природными богатствами и людскими ресурсами России. Сталин понимал, что без опоры на монолитную партию, как на спинной хребет, новое, во многом еще неоформленное, рыхлое, ослабленное и терзаемое противоречиями общество не устоит.
Странно, что такие простые соображения не приходили в голову оппозиционерам, в частности, Троцкому. Он-то, казалось бы, являлся идеологом и приверженцем строжайшей армейской дисциплины как в армии, так и на трудовом фронте. Почему он вдруг затеял внутрипартийные дискуссии, выступая, не всегда открыто, за допустимость фракционной деятельности?
Одно из двух. Либо таким образом он стремился захватить власть и на свой лад установить общественный порядок. Либо его мог устроить и вариант расчленения страны на части и начала новых междоусобиц.
* * *
Троцкий — фигура во многом до сих пор остающаяся загадочной. Не потому, что у него были какие-то трудно понимаемые мудрые идеи (таковых у него не было и в помине). И не из-за каких-то необычайных, не поддающихся разумению личных качеств. На мой взгляд, он всегда был тем самым «парламентским» деятелем, с которым его сравнил Зиновьев, более или менее хорошо и достаточно близко его знавший. Лев Давидович с молодости привык провозглашать одно, а думать другое. Так было, безусловно, не всегда, но достаточно часто.
