Михаил Ахманов - Страж фараона
– Это верно, – согласился Семен, поднимаясь. Он расправил плечи, прищурился, глядя на солнце, опускавшееся за реку, и добавил на русском: – Верно, брат. Восток – дело тонкое…
* * *
Лодка, подгоняемая ударами весел, неторопливо скользила вверх по течению под мерный ритм, в котором плеск воды сменялся протяжными выдохами гребцов. Фармути был самым холодным месяцем в Та-Кем; от реки веяло прохладой, а в ее зыбком текучем зеркале отражался небосвод – тысячи мерцающих огней, что складывались в знакомые созвездия с еще непривычными именами: Бычья Нога – Большая Медведица, Бегемотиха – Малая, Сах – Пояс Ориона, Нерушимая звезда – Полярная… Небеса и воды сияли праздничным ночным убранством, а берег был уже темен и тих, только чернели в слабом лунном свете неясные контуры храмов: впереди – Ипет-ресит, а за приподнятой кормой, где устроились Семен и его молчаливый провожатый, – Ипет-сут. Когда-нибудь только они останутся здесь свидетелями прошлого, мелькнула мысль; город исчезнет, стены его зданий из непрочного кирпича рухнут, оплывут и превратятся в пыль, а ветры развеют ее над рекой и пустыней. А то, над чем не властно время, будет называться по-другому: южное святилище – Луксор, северное – Карнак…
Все – иллюзия, все – прах и тлен, и только камень сопротивляется неумолимой поступи тысячелетий. Камень надежен, думал Семен, и только камню можно верить, вложив в него свои чувства и страсть, боль и радость, надежды и помыслы; камень не обманет, не исказит их, как переменчивое слово, но пронесет нетленными сквозь бесконечный хоровод веков. И те, безмерно далекие, еще не родившиеся на свет, увидят запечатленное в камне и молвят: это прекрасно! Камень мертв, однако дарит жизнь или, как минимум, хранит ее мгновение, увековеченное резцом, – что может быть волшебней и чудесней? Лишь вера в то, что в изваянии живет частица человеческой души…
Мысль текла, как плавный неутомимый Хапи, стремящийся к Великой Зелени, пока не проскользнули мимо громада Ипет-ресит, а за нею – деревья и темные стены царской резиденции. Этот дворец Семен узнал даже в бледном свете нарождавшегося месяца: по четырем его углам стояли квадратные башни, увенчанные пилонами и шпилями из азема[20]. Металл облицовки переливался и сиял, будто в ночных небесах вдруг появились еще четыре луны – верный знак для корабельщиков, заметный даже ночью.
Сообразив, что лодка не сворачивает к берегу, Семен покосился на провожатого. Тот сидел, спокойно скрестив руки; голубая бирюза поблескивала на его запястьях.
– Разве мы плывем не сюда?
– Нет.
– Это – Великий Дом, – Семен кивнул в сторону шпилей, сиявших над черными кронами деревьев.
– Да.
– И ты – его посланец?
– Да.
– Но здесь мы не остановимся?
– Нет.
– А где же?
– В Доме Радости, – буркнул воин и запечатал уста, будто сосуд с драгоценным вином из Каэнкема.
Семен глубоко вздохнул. Дом Радости… Кажется, загородный дворец, подальше от Уасета, поближе к Южному Ону… Инени что-то рассказывал о нем… Построен лет десять назад, еще в правление первого Джехутимесу – роскошный сад, пруды, каналы и тростниковые заросли, царский охотничий заповедник… Дар фараона любимой дочери…
К ней, пожалуй, и везут, решил Семен, представив куклу в блистающем золотом платье и пышном парике. Ну что ж! Все-таки лучше, чем свидание с Хоремджетом, Софрой или, тем более, с Рихмером! Закрыв глаза, он постарался не думать, чем вызван визит к столь благородной и важной персоне. Он вспоминал ее будущий храм – белые колоннады, воздушные лестницы, темная зелень древесных крон, горный обрыв, подобный огромному медному слитку… Какой бы ни оказалась сама царица, ее святилище было прекрасным, и за это стоило многое простить.
Двурогий полумесяц поднялся в зенит, когда суденышко ткнулось в камни причала. Двое с факелами поджидали лодку; третий, коренастый седой крепыш в шлеме и кожаном нагруднике, повелительно махнул Семену – выходи! Блики огня отражались в украшениях его доспехов и золотой нагрудной пластине, изображавшей хищную птицу с распростертыми крыльями.
– Я – Хенеб-ка, Страж Великого Дома. Иди за мной!
Не просто страж, а Страж с заглавной буквы, подумал Семен, следуя за коренастым. Во время пирушек, какие случались у брата, он слышал о Хенеб-ка; о нем отзывался с большим уважением даже Пианхи, сплетник и болтун. Хенеб-ка командовал царскими телохранителями, и не нашлось бы богатств – ни в Обеих Землях, ни за их пределами – способных поколебать его верность дому первого Джехутимесу. То есть царице, так как сын рабыни-сириянки был в этом доме незваным гостем.
Освещая дорогу, воин с факелом шел впереди, второй замыкал их маленькую процессию. Они миновали участок, засаженный фруктовыми деревьями – кажется, гранатами, от коих тянуло запахом свежей листвы и цветов. Этот аромат напоминал, что хоть фармути самый суровый месяц, но вовсе не зима, которой в здешних землях просто нет; морозы, снегопад и вьюги здесь заменяли свежий ветер и весеннее благоухание.
За цветущими гранатами стоял дворец, не очень большой и не слишком высокий, однако в полутьме не удавалось охватить его взглядом. Они взошли по лестнице; сверху нависали перекрытия балкона, подпертые каменными изваяниями, внизу нога ощущала ровный, чуть скользкий пол, а впереди, в отблесках масляных светильников, раскрывался обрамленный колоннами вход. Мелькнули кедровые двери, обитые бронзой – а может, золотом? – светильники вспыхнули ярче, и потянулись чертог за чертогом, с потолками, расписанными то под звездные небеса, то под древесные кроны, отягощенные плодами, то под цветочные беседки. Пол из блестящих квадратов, серебряных и золотых, сменялся глубокой тьмой черного дерева или сиянием розовых гранитных плит; тут и там выступали сиденья и ложа, обтянутые леопардовыми шкурами, столы и столики с инкрустацией костью, малахитом и лазуритом, фаянсовые чаши, расписанные синими узорами, и алебастровые сосуды-курильницы – от них тянуло приятным запахом кифи. Массивные колонны поддерживали свод, и их капители были украшены белыми лотосовыми цветами или орнаментом хекер – вырезанными в камне метелками тростника; от ламп, висевших между колонн, распространялись мягкие волны света.
Снова лестница; широкие ступени, светильники, точеные из хрусталя, вместо перил – сфинксы и изваяния богов с головами животных и птиц: льва, барана, шакала, сокола, ибиса… Большая статуя Хатор – женщины в ниспадающих одеждах, в венце с коровьими рогами, скрепленном солнечным диском… Слева и справа от статуи – арки, за ними – вытянутый зал, с тремя расписными стенами и колоннадой, отгораживающей балкон. Шагнув сюда, Семен застыл в изумлении. Под ногами его голубел мозаичный пруд с цветами и листьями лилий, среди которых плавали рыбы и утки; пруд окружали стены папирусов, переходившие в безоблачное небо – и в нем, в верхней части стен и на потолке, кружились птичьи стаи, гуси, цапли и журавли; по правую руку в зарослях плыла лодка с двумя гребцами и стрелком, натягивающим лук, и этот лучник был не из простых – воин с грозным ликом и сдвинутыми бровями, что как бы подчеркивало владевшее им напряжение. С шеи его свисал уджат, символ Гора, виденный Семеном у Инени – явный знак того, что лучник в лодке – сам фараон, Джехутимесу первый. Он выглядел очень представительным мужчиной с суровым нравом; похоже, ни один президент в двадцатом веке с ним потягаться бы не смог, а если бы попробовал, то получил бы промеж глаз стрелу.
Семен замедлил шаги, любуясь великолепным чертогом, но Хенеб-ка, властно подтолкнув его к балкону, произнес:
– Не заставляй царицу ждать, ваятель. Иди и преклони колени перед ее величием! Я останусь тут, с моими сэтэп-са. – И он красноречивым жестом погладил рукоять кинжала.
С трудом оторвавшись от чудесных изображений, Семен направился в дальний конец чертога. Там, за колоннадой, царили полумрак и тишина; крытый балкон выходил к реке и саду и освещался двумя языками пламени, пылавшего в гранитных чашах. Перед светильниками, выпрямившись и опираясь рукой о спинку кресла, стояла женщина, но он не различил ее лица – лишь темный силуэт в розоватом ореоле пляшущих огней.
Приблизившись, Семен опустился на колени, отвесил поклон, стукнувшись лбом о каменный пол, и замер, не поднимая глаз. Согласно придворному этикету ему полагалось сидеть в этой позе и молчать – как долго, зависело от взиравшей на него богини. Ее божественный статус являлся такой же реальностью, как пол под ногами и крыша над головой; по местным понятиям, ее отец был воплощением Гора, благого божества, и от него, естественно, тоже рождались боги, чистопородные или не очень, смотря по тому, кого фараон дарил своими милостями.
Но Хатшепсут была, несомненно, богиней самой чистой крови – не видя ее, Семен ощущал тот упоительный запах, какой возвещает пришествие бога или, как минимум, ангела.
