Глеб Дойников - Возвращение «Варяга»
Конечно, адмирал знал много больше нас, какая должна была быть охрана и прочее, и тут, увидев сплошное надувательство, взорвался. После он назвал г–на Стюарта титулом: «Главный начальник кражи русских денег в Красном море».
В Джибути мы простояли благополучно четыре дня, а затем двинулись дальше. Выйдя из пролива в океан, мы пошли на Малаккский пролив. Настроение у всех было приподнятое, у меня остались лучшие воспоминания об этом времени. Артур еще держался, мы верили, что он додержится до нашего прихода и, таким образом, мы, войдя в состав 1–й Тихоокеанской эскадры, в виде подкрепления, настолько усилим ее, что перейдем в наступление и загоним японский флот в свои порты, если он только не пожелает вступить в бой и быть разбитым. Скептиков в это время на счет вашей миссии пока не было еще, и настроение было уверенное и спокойное.
На переходе несколько раз в день отряд совершал эволюции и маневрирование, различные учения и даже пару раз стрельбы артиллерийские, практическими снарядами.
Весь переход прошел блестяще, — при почти полном штиле; временами, хотя и шла довольно крупная зыбь, но все–таки, несмотря на размахи броненосца «Сисоя» до 15 градусов, она не мешала во время остановок погрузке угля с транспортов баркасами.
Сначала казалось, что нет возможности грузить на такой зыби; прямо–таки страшно становилось в ожидании погрузки, но потом оказалось все возможным и не таким уж страшным, как показалось; уголь грузили почти без несчастных случаев на судах. Во время одной погрузки был случай на «Сисое», что паровой катер, стоял у борта, во время размаха броненосца, был захвачен пяткой стрелы за борт и моментально затонул, но люди все спаслись. По этому поводу был отдан соответствующий, очень хлесткий приказ по эскадре.
Скорость погрузки угля была разная, но в среднем можно было считать, что даже на зыби баркасами можно грузить по тонн 30 в час.
Благодаря остановкам для погрузок угля, переход затянулся до одного месяца, так что в Камран мы пришли в начале октября.
Войдя в Малакский пролив, мы встретили пароходик под русским консульским флагом, который передал какие–то бумаги адмиралу, так как эскадра не останавливалась. Спросив по семафору, нет ли от консула каких–нибудь известий, нам передали, что есть сведения, что японский флот стоит в Лабуане, в Зондском архипелаге, а в Зондском проливе нас ждали миноносцы и подводные лодки.
Выходя из пролива, было приказано сигналом приготовить корабли, к бою, а ночью ежедневно ждали минных атак.
Почти все верили этому известию, но оказалось оно ложным, и мы без всяких инцидентов дошли до Камрана. На этом переходе командир стал вести себя все хуже и хуже, а когда ждали боя и атаки, он ежедневно напивался почти «до положения риз», что, по моему мнению, рекомендовало его не совсем лестно для его храбрости.. Наконец, даже наш спокойный старший офицер не выдержал и заявил ему, что он немедленно доложит адмиралу о его безобразном поведении и потребует его смены. Командир просил прощения, стих и перестал пить, так что мы вздохнули спокойней. Во всяком случае же, если ночью случилась бы атака и в это время командир был бы не трезв, было решено, что его арестуем и в командование вступит старший офицер.
Подходя к Камрану, произошел факт крайне важного значения, характеризующий, до чего могут дойти люди, любящие только показную службу, а именно случаи с «Александром III». Адмирал, как потом говорили, решил идти прямо в Порт–Артур, рассчитывая дойти с запасами угля на наших транспортах и на судах. К тому же не пришли зафрахтованные с углем пароходы Гинсбурга и не было об них никаких известий.
Для всего этого адмирал сигналом потребовал показать точное количество угля на судах и, о ужас: «Александр III» показал на 600 слишком тонн меньше, чем по утреннему рапорту. После этого ходили слухи, что именно из–за «Александра» — идти прямо во Порт–Артур не представилось возможности, и адмиралу поневоле пришлось отказаться от этого. Кто знает, чем бы тогда окончилось дело — неизвестно. Весь переход Индийским океаном суда прошли будучи страшно перегружены углем, так например, «Александр III», вместо положенного наибольшего запаса 1500 тонн, уходя из Джибути имел 3000 тонн; «Сисой» вместо 1000, имел 2000 и т. д. Уголь был насыпан везде, где был» возможно: на юте в мешках, во всех палубах, в отделениях подводных аппаратов, в офицерских отделениях и даже в кают–компаниях и командирских салонах, — одним словом почти не было свободного от угля места, — но действию артиллерией, минами, подаче — он не мешал.
Жить было безумно тяжело: днем солнце накаливало железные части кают так, что нельзя было тронуть рукой, а ночью борта и железо кораблей отдавали свое тепло, но так как с захода солнца велось приготовление к минным атакам, то иллюминаторы, двери, горловины задраивались наглухо броневыми крышками, вентиляции в жилых помещениях по этому случаю не было никакой и в каютах и в палубах было жарко, как на полке в бане — спать, даже голым, было немыслимо, происходила как бы варка в собственном соку; пот лил градом, и в особенности большие страдания испытывали те, кто болея тропической сыпью, которая от попадавшего пота зудела нестерпимо. Единственным лечением от сыпи должно было бы быть частое облившие холодной пресной водой, но, так как для сохранения угля, воду не опресняли, то запас воды пополнили, пользуясь ночными дождями, и выдавали воду в ограниченном количестве, недостаточном для частых обливаний. Приходилось как–нибудь ловчиться, а именно самому собирать воду во время дождя для лечения.
Спать ночью наверху тоже было не особенно приятно, — всюду лежал уголь, да и народу размещалось так много, что не было места даже яблоку упасть, — почти вся команда спала наверху. Офицеры спали — часть в верхнем офицерском отделении, где было, благодаря входным с палубы трапам, несколько холоднее, чем в каютах, в шлюпках, на мостиках, на компасных площадках. Все это сопровождалось неожиданными сюрпризами вроде дождя. Но несмотря на это, публика крепилась и хоть обливалась потом, но уныния заметно не было.
Во время этого перехода все офицеры как–то ближе сошлись друг с другом, ссор не было. Собирались каждый вечер на юте, где велись мирные дебаты о нашем будущем, делались предположения, и хотя на «Сисое» почти у всех офицеров было убеждение, что во время боя погибнут слабейшие суда, а именно «Сисой» и «Мономах», а остальные, быть может, и выйдут благополучно из боя, однако никто не хандрил и не унывал, считая это необходимостью. Часто во время этих вечерних бесед старший доктор Подобедов выносил свою цитру, на которой он чудно играл, и звуки мелодичной музыки родных и известных нам напевов как–то хорошо ложились на сердце среди тишины тропической ночи и заставляли спокойно и с покорностью смотреть на грядущую судьбу, а еще вероятнее на смерть, которая нас ожидала. Среди команды уныния не замечалось также, и мак–то странно было, стоя на вахте вечером, слышать ежедневно хоровое пешие на бака, видеть танцы под звуки гармоник, и прочее; казалось, что судно идет не на войну, а просто совершает мирное плавание, что все эти поющие и танцующие люди словно забыли, что быть может через несколько дней они найдут могилу и идут на смерть, а не на веселую стоянку в порту.
Все это объяснялось одним словом — полной определенностью: мы идем в бой, в решительный бой, и никто не в состоянии этого предотвратить, кроме судьбы, а значит нечего волноваться и прочее.
Один только командир, вероятно, не имел полного спокойствия или фатализма, а потому ежедневно пил, доходя иногда до полной невменяемости, возбуждая мало–помалу к себе недоверие, и только после случая со старшим офицером, который, как я писал выше, не выдержав, заявил ему, что доложит о нем адмиралу и будет просить о смене командира, случая, после которого командир опомнился и сразу бросил пить, опять доверие офицеров вернулось к нему, доверие в его храбрость, хладнокровие и опытность управления судном.
В Камране отряд стоял несколько дней угля. Наконец, уголь пришел, сначала на двух пароходах. Вместе с угольщиками пришел из Сайгона зафрахтованный князем Ливеном пароход с провизией. Там была всякая провизия, масса вина и прочее.
Во время этого промежутка был очень острый момент: явилось предположение, что угольщики захвачены японцами, и хотя суда и подгрузились углем с двух своих пароходов, но стоянка все время требовала угля, запасы таяли медленно, но верно, и через несколько дней ожидалось, что если угольщиков не придет, то угля едва хватит до Артура. Поэтому адмирал решил не ждать этого момента, а через два дня уйти во Артур, не ожидая больше пароходов.
Через некоторое время в Камран пришел французский адмирал, командующий эскадрой, и передал приказание своего правительства покинуть бухту, так как японцы заявили протест.
