Андрей Посняков - Зов Чернобога
— Некогда мне играть, — твердо сказал отрок. — Да и было бы время — не стал бы. Баловство это, совсем уж несерьезное дело.
— Люди выигрывают.
— Люди? — Твор презрительно усмехнулся и повторил слова Порубора: — Не люди это, а шпыни ненадобные. Нечто возможно счастье свое на таком неверном деле строить?
— Ну-у, — протянул волхв. — Ты этот… как ромеи говорят — философ. Тогда чего тут стоишь-то?
— Бабок ищу, ведуний, — честно признался отрок.
Войтигор удивился:
— А чего их искать-то? Эвон, кликнуть только… Вон, как раз и идет одна. Эй, Каргана, Каргана! Не проходи мимо, старая, есть тут до тебя дело.
Горбатая ведунья в черном платке — Каргана, тоже уже знакомая Твору, — остановилась и повела носом, ну точь-в-точь как почуявшая добычу ворона.
— Ну, Войтигоре, какое у тебя ко мне дело?
— Не у меня, — отмахнулся волхв, кивая в сторону Твора. — Вот у этого отрока.
— Ха, знакомец! — Каргана тоже узнала мальчишку. — Дружок Поруборов. Что хочешь?
— Догадать бы, — искательно улыбнулся Твор. Вообще-то он побаивался старух ведуний, помнил, как еще у радимичей шпыняли его жрицы — Чернозема, Доможира, Хватида, однако вот Карганы не боялся, знал, если что, можно будет прищучить ее потом через Порубора.
— Погадать — погадаю, — ведунья кивнула. — Чем только платить будешь?
— Вот! — Раскрыв ладонь, отрок показал маленький серебряный кружочек.
— Эвон что! — осклабилась Каргана. — Давай свою серебряшку сюда.
Твор быстро спрятал руки за спину.
— Э, нет, так не пойдет. Сначала погадай, а уж потом и плату получишь.
— Как же я тебе погадаю без птицы? — резонно возразила старуха. — Ее, птицу-то, еще ведь купить надо.
— Веди, купим, — кивнул осторожный отрок. Наслушался он уже рассказов про киевское торжище, где таких, как он, пачками в день обманывали.
— Что ж, пошли. — Каргана пожала плечами, повернулась и быстро зашагала к птичьим рядам. Твор едва поспевал за ней, а Войтигор, сказав, что с ведуньи кое-что причитается, так и остался ошиваться в толпе игроков, видно, искал напарника.
— Морду ему набьют колпачники, — пробормотала про себя старуха. — И правильно сделают — не мешай людям работать, не гляди алчно на богатство чужое, потом да умом добытое. — Эвон! — Остановившись у птичьих рядов, она повернулась к отроку: — Эвон, птица-то.
Твор посмотрел на живых кур и уток, томившихся в больших деревянных клетках.
— Какую купить-то?
Каргана повернулась к торговцу — молодому нахальному смерду.
— А ну-ка, красавец, покажи во-он ту курочку. — Она ткнула пальцем в самую жирную птицу.
— Три медяхи, — сквозь зубы процедил торговец.
— Что так дорого? — возмутилась бабка. — Три медяхи! Да она и одной не стоит. Пошли отсюда, отроче…
— Хорошо. Две.
Остановившись, ведунья незаметно подмигнула Твору, бери, мол.
— У меня только ногата, — предупредил он. Смерд усмехнулся:
— Уж найду, чем сдачу дать.
— Сдачу всю мне! — встряла Каргана.
— Потом, — твердо заявил Твор. — Держи лучше курицу, да смотри не упусти.
— За собой смотри, — осклабилась бабка.
Покинув торжище, они свернули на узкую улочку и направились в самый конец Подола, к Глубочице. Там, у реки, в маленькой, вросшей в землю хижине, окруженной старым плетнем, и жила бабка.
— Погоди тут. — Не выпуская из рук курицу, Каргана нырнула в дом. Твор с любопытством оглядывался. Двор ведуньи оказался вполне обычным, запущенным и полным разного мусора — каких-то костей, объедков, соломин. Вообще, ничего здесь не производило особого впечатления, скорее, наоборот…
— Ну, начнем. — Хозяйка выбралась наконец из хижины, и отрок, обернувшись к ней, непроизвольно вздрогнул. Вот теперь Каргана выглядела настоящей колдуньей! Страшная, с ожерельем из высушенных змеиных голов на морщинистой шее и лосиными рогами на голове, она посмотрела прямо в глаза мальчику жестким, пронзительным взглядом и, выхватив из-за пояса широкий острый нож, с завыванием взрезала курице брюхо. Птица закричала, забилась, разбрызгивая кровь, брызги попали и на старуху, и на лицо отрока. Тот попятился.
— У-у-у! — снова завыла старуха, забубнила какое-то заклинание, завертелась волчком, подпрыгнула и, поглядев в небо, вырвала из курицы внутренности, бросив их через правое плечо. Затем, выкинув курицу к хижине, провела по лицу окровавленными ладонями, оставляя на щеках багровые полосы, взглянула на притихшего Твора — чего, мол?
— Сестрица моя пропала, Радослава… Скажи — жива ли?
— Красива ли сестрица твоя?
— Красива, — кивнул Твор. — Очень.
— А когда пропала?
— Вчерашнего дня… У нас, на Копыревом, пошла к оврагу с ручьем — с тех пор и не видели.
Отвернувшись, Каргана внимательно осмотрела разбросанные по двору куриные потроха.
— Жива сестрица твоя, — усмехнулась она. — Не сомневайся.
Твор заулыбался — ну, хоть жива, и то дело.
— А где же она тогда, чего домой не явится?
— В неволе, в узилище темном плачет, — глухо завыла ведунья. — Деревом обшито узилище, а за ним — вода, вода… Волны речные плещут.
— Значит, и вправду, на корабле! — азартно задрожал отрок. — А на чьем, где?
Каргана вздохнула;
— То не говорят боги… Хотя…
Она нагнулась, подобрала красное куриное сердце, показала Твору.
— Вишь, кровоточит… Кровь — война. Ромеи не воины, воины — варяги. У варягов сестрица твоя, так говорят боги. А у кого точно — не скажут. Все! — Старуха вдруг вытянула руки, словно хотела схватить мальчишку за горло. — Ступай отсюда, не гневи богов своими расспросами. Утомились боги!
Отрок попятился.
— Эй, эй! — прыжком подобралась к нему Каргана. — Плату-то оставь. Не любят боги, когда просто так… Гневаться будут. Тут и до смерти недалеко… Смерть, смерть… — Старуха закружилась волчком и Твор, бросив на землю медяхи, выбежал со двора ведуньи. Отрок находился под большим впечатлением от гаданья и с радостью в душе ему верил. Да и как было не верить? Мысленно поклявшись никогда больше не встречаться с Карганой, Твор ускорил шаг и, не оглядываясь, направился к усадьбе Любимы.
Каргана проводила его долгим взглядом, хмыкнув, сполоснула в деревянной кадке лицо, отнесла в дом курицу и принялась тщательно собирать потроха, разбросанные на специально постеленной рогожке. Из куриных потрошков-то ого-го какой суп можно сварганить! Наваристый, сытный, жирный… Да и курицы этой на целых три дня хватит.
— Эй, бабуся! — послышался вдруг из-за плетня чей-то громкий голос. — Не угостишь курочкой?
— Тьфу ты! — сплюнула ведунья, углядев в кричащем молодого волхва Войтигора. — И шатаются же тут всякие!
— Так как насчет курицы? — нахально оперся на плетень волхв.
— Отойди, пес! — разозлилась старуха. — Забор повалишь.
— Не забор и был, — обиделся Войтигор. — С твоих-то доходов могла бы и получше оградку сладить.
— Ла-адно, — махнула рукой бабка. — Вечером зайди, ужо угощу похлебкой.
Невыгодно ей было ссориться с Войтигором, изредка — да хотя бы и изредка — все же поставлявшего клиентов.
— Вот и славно. — Волхв повеселел. — Поди, наврала парню с три короба?
— Ничего и не наврала. — Старуха закашлялась. — Обсказала все как есть, чистую правду.
— Ага, знаем мы твою правду, — с усмешкой поддел Войтигор. — Ну, тогда до вечера, Каргана. Не пойдешь уж больше на торг?
— Не пойду, — хмуро отозвалась задетая за живое старуха. — Как пойдешь на похлебку, лепешек там прикупи, не пекла я лепешек, не с чего.
«Не с чего тебе, как же!» Волхв скептически ухмыльнулся, но вслух ничего говорить не стал, опасаясь, как бы бабка не передумала и не лишила его обещанной похлебки. Простился до вечера, да и зашагал себе прочь, к торгу, мало ли, еще чего-нибудь запромыслить удается? Эх, колпачников бы раскрутить… Но — опасно, да и напарника пока нет.
После ухода Войтигора старуха еще долго не могла успокоиться. «Наврала»! Как же! Все обсказала, как было… Вернее, как догадалась сама, пообщавшись вчера в корчме с пьяным варягом Стемидом, давним своим знакомцем.
Ранним утром над Днепром клубился туман, почти полностью скрывавший готовые к походу ладьи. Молочно-белый, плотный, он окутывал пристань настолько плотно, что идущим к судам воинам приходилось внимательно смотреть под ноги.
Стройными, закованными в светлые кольчуги рядами шла княжья дружина — вначале старшая, бояре, затем гриди и уж потом только «отроки» — «детские». Гремели дудки и бубны, и множество киевлян, несмотря на туман, высыпали с Подола к — пристани посмотреть и проститься с дружиной.
— Эй, Корчема, губу-то подбери, потеряешь! — подначивали киевляне знакомцев. Плакали, прощаясь с любимыми, девушки, а вездесущие мальчишки, чтобы лучше видеть, забрались на деревья.
