Новичок в XIX веке. Снова в полиции! (СИ) - Леккор Михаил

Он нехотя вспомнил последние минуты жизни. Того уже ушедшего бытия из «прекрасного далека» — XXI века. Ибо здесь-то он где-то как-то существует, а, значит, находится в новой жизни, но уже в XIX столетии.

Да уж. Умирать некогда не интересно, а тем более, вспоминать, как это было. И пусть тебя не жгли на костре, не сажали на кол, но все равно, хреноватенько, больно и как-то муторно.

В тот незабвенный теперь день он, как всегда, скучал. Медленно подходил серый осенний вечер. Он лежал на стареньком диване с недавно купленной книжкой о попаданце его лет в XIX век (так себе, хотя временами и интересно) и ни о чем таком не задумывался. Просто лежал, переживая остаток бесполезного дня. Сколько еще ему осталось? Оказалось, ни дня, ни даже лишнего часа. Ибо Господь вдруг приказал — умирать надо сегодня, прямо сейчас.

Он бы послал его к черту (интеллигентно, без матерщины), но ведь его даже не спросили!

Сердце вдруг больно остановилось, словно замерло, оказавшись под тяжелой гранитной стеной. И не острой болью, а тупой, когда заодно все кишки начинают вылазить из тебя. И все вокруг замерло, как в сломанном мире. Боль быстро превратилась в неимоверную, а сознание (душа) вдруг отделилось от тела. Аут, аллес капут!

Он даже увидел свое прежнее тело — старенького мужчину с остекленевшим взглядом и навечно открытым ртом. Таким, наверное, через пару дней и зароют. Смотреть никто не придет, а там земля все уровняет. Кому какая забота, как он будет гнить а глубине два метра?

Поплыл в серой мгле. Непонятно когда, как и почему он так решил, но медленно шел в неведомой могильной мгле.

А потом в непонятном времени взгляд как бы моргнул в земной реальности иного бытия. Георгий Васильевич снова видел, но уже в непостижимо где, пытаясь решить сразу несколько вопросов. Он умер или просто без сознания? А где он? А кто он? Нет, он явно не в гробу в могиле. Это, безусловно, точно.

Бредит? — покрылся он испариной в догадке, — у него предсмертная галлюцинация? Возможно, он так и лежит на диване, а ему все мерещится. У умирающих так бывает, ему безнадежно больные говорили.

Засунул палец в рот, что было сил куснул. Естественно, конечность его пронзила острая боль. Прикус ведь у него был, как у гиены. Сырые ости бы дробил, если бы в столовой давали их на обед.

Но от боли сознание заметно протрезвело (поумнело). Нет, он пока жив и как бы совсем не в могиле. И это совсем не безбашеная дурка!

Тогда, хотя бы, в каком он веке? Затем, в какой стране, или вообще а Земле. В какой параллели развития он находится? Квартира-то не бедная, хотя бы комната, в которой он находился. На стенах не бумажные общепринятые обои, а дорогие шелковые портьеры, стол, стулья, все изящные, явно дорогие. Ох!

Затем, переварив эти вопросы, он вдруг осознал, что жив. И даже какой-то попаданец! Смешно. А он еще боялся умирать. Вон оно как. Умер в одном теле. Переродился и снова живи, пока окончательно не согрешишь или осветишься. И все-таки, где он?

Послышались легкие мужские шаги, вспугнувшие несуразные мысли. Бархатный молодой голос негромко произнес:

— Ваше сиятельство! Константин Николаевич! Что с вами? Все хорошо-с?

Эти слова оказали на него волшебное влияние. Словно вдруг в каком-то информационном канале открылась заглушка и в мозг потекли текущие данные.

Как много информации! Он знает, как его зовут, свое социальное и, возможно, материальное положение. И, понятно, что оказался в XIX веке в тогдашней России в том же мире. Или в очень похожей параллели. Зовут теперь тебя, дружище, Константин Николаевич князь Долгорукий. Вот как! Сбылась мечта идиота!

Георгий Васильевич был несколько не в себе, как в прямом, так и в косвенном отношении и поэтому потихоньку издевался над собой. Потом его несколько обеспокоила нервная активность мужчины, который чуть ли не порхал около его постели (дивана? софы?), то что-то подтыкал, то поправлял одеяло. В общем, изображал бурную деятельность в ожидании странно уснувшего хозяина.

Я лежу с открытыми глазами неподвижно и даже мертвенно-бледен, — догадался Георгий Васильевич, -незнакомец же просто немного испугался. Это же его личный слуга, — пояснила сохранившаяся часть Константина Николаевича.

— Сон мне приснился. Будто я куда-то легко лечу-лечу! — пробовал он говорить вслух. Получалось, в общем-то, неплохо. Он оживился и начал врать слуге про несуществующее будущее. Потом признался: — проснулся и пытаюсь вспомнить, что я видел. А тут ты копошишься.

Он внимательно посмотрел на незнакомого мужчину, даже парня, напомнил себе, что это всего лишь непутевый слуга Гриша. Что он с ним заговорил? Придет же такое в голову!

— Ну, поди, поди прочь, — ласково, но нетерпеливо сказал Константин Николаевич, — не мешай мне. Я еще посплю немного, что-то слаб сегодня стал.

— Не могу-с, ваше сиятельство, ваш папА очень настоятельно зовет-с. Хочет поговорить о вашей работе с завершением учебы-с, — извинительно, но очень твердо сказал Гриша. Статус папы (или папА на французский манер) был у слуг гораздо выше своего хозяина. Явно ведь не отстанет, паразит.

«Я же учусь, черт побери! — озарило Георгия Васильевича, — вот тебе раз. Как в пословице — десятый раз в первый класс. Но с отцом поговорить надо. Глава семейства, в конце концов».

Учусь — это, в принципе, ничего хорошего. Хотя, вроде бы, уже закачиваю и вроде бы юридический факультет МГУ. С другой стороны, юрфак снова выведет меня на следственно-розыскную работу в полиции. Ура товарищи, то есть господа!'.

— Тогда скажи папА, я через некоторое время приду. Буквально через минуту, — настоятельно приговорил Константин Николаевич. Ему обязательно было нужно хотя бы незначительное время покоя. Но как его найти, даже выскоблить? Не мог же он сказать, что новое сознание еще не освоилось в новом теле в новой жизни и ему нужно чуть-чуть осознать себя. Он даже говорит с трудом!

Две его половинки — Георгий Васильевич из XXI века, переброшенный сюда волей природы (бога?) и Константин Николаевич из XIX века, частично оставленный вместе с телом, сейчас объединялись, как физически, так и духовно. И ему было нужно время. Совсем немного, но нужно.

Гриша, не понимая этого, огорчился, — отец же зовет, его сиятельство (!) — но все-таки ушел. Георгий Васильевич мог хотя бы две-три минуты полежать в спокойствии, понять и принять свое преобразование из пожилого пенсионера ХХI века, простого человека из простого слоя в молодого князя XIX века со своим пониманием социальной простоты и уровня богатства. Такой пинок получил, что физический, что ментальный, просто пером не описать!

И на проблемы уровня сознания накладывались трудности «новорожденного» тела. Потерявшее душу, пусть и в самый краткий миг плотской жизни, оно заметно сбоило. Лихорадило сердце, болел живот, то и дело проходили по всему телу нервные волны. Два сознания — одно новое, еще неокрепшее, другое прочное и старое, но уже только в оставшихся остатках — очень разные по чувствам и по времени существования, периодически выдавали различные команды телу.

Впрочем, все это были существенные мелочи. Георгий Васильевич здесь, в XIX веке, оказался в виде сознания, сложного переплетения высших рефлексов и мыслей, а Константин Николаевич лишь в виде простейших реакций и нетрудных рефлексов, дошедших от тела. Думаете, желудок или, например, почки думают? Нет?

Вы будете смеятся, но они думают! И имеют собственное сознание. Но, конечно, гораздо простое, чем у мозга.

Проблемы «вещи в себе» Канта или вольного перевода библии Гегелем на тему богоизбранного народа желудок не решит. На это есть мозг с его высшим сознанием. А вот все остальное они с радостью перетрут.

И эти простые сознания вместе со своими органами (немного даже включая мозг) и образуют личность Константина Николаевича. Несколько ущербную и не имеющую глубоко размышлять. Зато она (личность) контролирует рефлексы тела и подсказывает сознанию Георгия Васильевича воспоминания этой жизни. Объективная и субъективная половинки легко соединятся.