Десятое Блаженство (СИ) - Большаков Валерий Петрович
— Хм… — задумался я. — Автор может и повозбухать…
— А если намекнуть автору, что эта роль достанется Маргарите Гариной? — хитро прищурился Гайдай.
— Бросится переписывать!
В тамбуре нас встретили улыбчивые стюардессы, и увели направо, в задний, чрезвычайно длинный салон. Слева по полету стояли блоки из двух кресел, справа — по три. Через несколько рядов светло-синяя обивка сидений чередовалась с оранжево-желтой. Закрытые багажные полки зрительно интегрировались с плафонами освещения, переходя в потолочный свод. Стилёво.
Мы с Ритой уселись вдвоем, а Наташа пристроилась напротив, подсев к Руте и Олегу. Обе кумушки тут же принялись шушукаться и хихикать — Видов улыбнулся, по-мужски снисходя до милых женских слабостей.
«Евины гены!» — подумалось и мне, пока я не прислушался. И не убедился, к стыду моему, что Рута с Натой не просто трепались. Шимшони пересказывала «Талии» свой последний разговор с Ципорой — они по-прежнему общаются и даже дружат.
Со слов Ливни, вербовка Наты реально стала трамплином в ее карьере, вознеся в депутаты Кнессета от партии Ликуд. А сам «казус Истли» явился той самой соломинкой, что сломал спину бедному «верблюду» — старому закону о гражданстве.
В результате он был с её, Ципоры, подачи полностью переработан. Например, там появился интересный пассаж: «возвращенцами» теперь считаются также иностранцы, не являющиеся иудеями по Галахе, если они «могут иным способом подтвердить свою историческую или культурную связь с народом Израиля».
Шимшони всё потешалась, как Рехавам загнал в угол главу миграционного ведомства вопросом, способен ли тот прочитать Экклезиаста с кумранского свитка. Чиновник в ответ, что, естественно, нет — это же архаическое наречие. А рабби ему: «Ага! Вы не можете, а вот та, что вами названа „девицей непонятного роду-племени“ — запросто! К тому же, благодаря ей, народ Израиля обрел самую древнюю из известных редакций данной книги. Так что еще неизвестно, кто больший иудей — вы или Талия Истли!»
Рита приткнулась сбоку, сбивая настрой, и украсилась улыбкой.
— Вспомнила сейчас, как Лея хвасталась! Сейчас, говорит, бабу Лиду в два раза сильнее люблю. И деда Филю. Больше-то нет! — подавшись ко мне, она тихонько спросила: — А Наташка тебе ничего про своих родителей не рассказывала?
Я покачал головой.
— Проговаривалась иногда… Я так понял, что Ната не секретничает, просто ей неприятно вспоминать семейную драму. А уж какую…
— Нет-нет, — заторопилась Рита, — я ей даже не напомню! Захочет, сама всё расскажет. Может, и полегчает…
Помолчав, она легко вздохнула.
— Опять съемки, опять вся эта суета… Но она меня радует! — поерзав, «главная жена» молвила задумчиво: — Может, Наташка и права… Надо было Инну взять. А то как-то на душе неспокойно. Миш… М-м… Наверное, я слишком часто об этом беспокоюсь… Скажи… Ты рад, что «тройной красотой окружен»?
Подумав, я с чувством сказал:
— Да!
— Мы как-то с девчонками разговаривали, — оживилась Маргаритка. — Ну, вот смотри. Мужчина женится на девушке. У них родится ребенок. Проходит год или два — пара расстается, он уходит к другой, выплачивая алименты первой. Еще ребенок — и снова развод! Не сошлись характерами. Наконец, мужчина с третьей… И это считается нормальным! Две молодые женщины одиноки, двое детей растут без отца, но греха в этом нет! Но вот если все четверо живут вместе, в любви и согласии, а у детей есть и папа, и мама… Ну, пусть три мамы! Вот это уже грешно! Вот это аморалка! Почему за нравственную принимается ситуация, когда счастье — табу?
— Знаешь… — я глядел в иллюминатор, где раскинулась сплошная плоскость крыла. — Однажды мне попалась книга… Хорошая книга… О далеком будущем. Там человечество не исследует космос — все люди очень любят друг друга, и боятся отпускать хоть кого-то в опасные полеты к звездам.
Я читал — и думал, что мы… я, ты, Инна с Наташей… мы как бы ячейка того общества из «прекрасного далёка», где возлюбить ближнего — не заповедь, а истина.
Рита мило покраснела, и прижалась легонько, как будто молча соглашаясь с моими выводами.
— Уважаемые пассажиры, командир корабля и экипаж от имени «Аэрофлота» приветствуют вас на борту сверхзвукового пассажирского самолета «Ту-144», выполняющего рейс по маршруту Москва — Берлин. Полет будет происходить на высоте семнадцать тысяч метров со средней скоростью две тысячи двести пятьдесят километров в час. Время в пути — один час пять минут. Рейс выполняется экипажем Шереметьевского объединенного авиаотряда, командир корабля — инженер-пилот 1-го класса товарищ Верещагин…
Стюардесса, облитая синим костюмчиком, щебетала, не скупясь на улыбку. Снизу ровным хором запели двигатели, работающие на малом газу. Товарищ Верещагин погонял их — звук всё набирал и набирал мощи, восходя к обвальному грохоту взлетного режима.
Самолет стронулся рывком — нас тут же вжало в спинки кресел. Скорый разбег промелькнул, лишь краешком задевая сознание, и вот в иллюминаторах завились туманные струи — махина «сто сорок четвертого» неощутимо оторвалась от земли.
А ускорение не меньшало — ревущий лайнер набирал высоту с колоссальным углом тангажа. Ноги выше головы!
Минуты три не спадала перегрузка — мы будто в космос стартовали!
Постепенно меня перестало вдавливать в спинку сиденья, а тучи промахнули под крыло. Самолет обгонял звук, и на равномерный гул двигателей наложилось довольно громкое шипение — это воздух обтекал фюзеляж.
За борт было страшновато смотреть — облачный слой не клубился в иллюминаторе, а сверкал далеко-далеко внизу.
Светло-голубые оттенки небес вблизи горизонта плавно переходили в фиолетовый цвет стратосферы, а еще выше проступала натуральная чернота.
— Миш…
— М-м?
— А в Израиль… Ты тоже с нами поедешь?
Я невольно улыбнулся.
— Погоди, мы еще Эшбаха не уговорили!
— Вы не уговорите, — Рита вздернула носик в великолепной уверенности, — так мы с Наташкой уболтаем!
Вязкая волна задумчивости окатила меня, заливая, как букашку в янтаре. Никуда я, в принципе, не собирался, ни в какую пустыню. Я и в Берлин-то вылетел без особого умысла — так просто, загулять на выходные, окунуться в иную среду. Может, и пользу Гайдаю принесу. Но Израиль…
Нет, съездить-то могу, отпуск накоплен изрядный. Но что мне делать в Эрец Исраел? За девчонками присматривать?
— Ну, не знаю… — затянул я.
— Поехали! — горячо зашептала Рита. — С тобой нам будет спокойнее, правда-правда! А за Леей, за Юлей мои папа и мама приглядят. Они обещали заехать на недельку… Чего б тогда и не на четыре недельки?
— Ну, не знаю, — повторил я. — Но подумаю.
— Подумай, подумай!
В принципе… Почему бы и не съездить? Марчук неплохо раскрутился, почувствовал вкус к политике. Уже кандидатом в члены Политбюро заделался, обойдется как-нибудь без зама, у него помощников куча…
И в Институт Времени меня не сильно тянет — рутина, текучка. Новых идей — ноль, наука лениво булькает на медленном огне…
Я еще не забыл кипенья страстей в позатом году, когда мы юбилейный рубль забросили в прошлое.
И чё, как Изя говорит? А ничё…
Корнеев где-то в Серпухове нашел объем с чулан величиной, замурованный в прошлой пятилетке, и решили мы перенести на пять лет назад стандартный образец — бронзовый брусок в три кило весом. А фиг…
Трансформатор в лаборатории весело горел, а хронокамеру разнесло инверсным излучением. Загадка природы.
«Если что, Киврина оставлю за себя, — прикинул я. — Побудет ВРИО, ничего ему не сделается. Не ленился бы, давно б уже докторскую защитил…»
Тут мои скучные мысли вымело — стюардессы разносили завтрак. Бутерброд с черной икрой, стопка нарезки, салатик и чай с пирожным подняли мне настроение.
Я задремал, даже тень сна повидал, но высокий, звонкий голос вернул в явь.
— Уважаемые пассажиры, наш самолет приступил к снижению. Просьба всех застегнуть ремни, убрать столики и привести спинки кресел в вертикальное положение…
