Лирик против вермахта (СИ) - Агишев Руслан
— Я в прошлом… Охренеть… — шептал он одними губами.
Он все еще с трудом верил в то, что произошло. Его переполняла уйма вопросов, ни на один из которых у него так и не было ответов. Как он попал в свое собственное прошлое? Зачем? Почему переместился именно в своего двоюродного деда?
— Дед же рассказывал про своего брата. Говорил, что утонул он… Черт, получается, Михаил должен был утонуть, но на его месте оказался я… Все равно ни хрена не понятно. Почему?
Тут на улице раздалось мотоциклетное тарахтение. Кто-то медленно ехал по сельским ухабам. Сноп света от фары попадал на окна, рисуя на стене дома причудливые фигуры. И вдруг высветил настенный календарик.
— Б…ь, — только и смог выдавить из себя Старинов, разглядев дату. По спине побежали мурашки размером с кулак, а в виски так ударила кровь, словно рядом царь колокол подал голос. — Суббота 21 июня… Не-ет, уже 22 число… 41-ый, мать его…
Страх от порки разом улетучился, словно его и не было. Перед ним встал совсем другой страх — грандиозный, немыслимый, инфернальный. Через какие-то четыре часа на советские города начнут падать первые немецкие бомбы, а на пограничные заставы обрушится сокрушительный артиллерийский огонь. А страна мирно спит, даже не подозревая, что это их последняя мирная ночь и впереди целых пять лет страшной войны!
— Я… я…
В глазах сами собой выступили слезы.
— Я… Я же должен… Должен предупредить их всех…
Его дрожащие губы шептали, но он прекрасно понимал, что ничего, совершенно ничего не сможет сделать. Сейчас он простой винтик, самый крошечный винтик в этой огромной неповоротливой красной машине, которая завтра «встанет на дыбы».
— Я… же ни хрена не умею… Ничего не знаю…
Он всю свою жизнь был поэтом, немного учителем литературы. Какой из него военный а уж тем более спаситель отечества? Никакой, ясно же! Все говорило именно об этом, но внутри него что-то все же сопротивлялось.
— Я всего лишь поэт… всего лишь пишу стихи и песни… Как Лебедев-Кумач с его песней «Священная война»? Или как Галицкий с его песней «Синий платочек»?
Скрипнул зубами.
— Не-ет, не-ет! Я не всего лишь поэт… Я поэт! Поэт и мое призвание глаголом жечь сердца! Да! Да! Жечь так, чтобы все вокруг горело! Чтобы разжечь пожар! Огненное цунами!
Не сдержавшись от охвативших его чувств, закричал, вновь будя отца.
— Мишка, я же предупреждал! Сымай портки…
Глава 2
Большое дело начинается с малого
Надо ли говорить, что уснуть ему этой ночью так и не удалось. И дело, естественно, было не в горящих от порки ягодицах. Боль, пусть и довольно сильная, — это мелочи, даже если лежать приходилось на животе. Главное было в другом.
— Как, черт побери? С чего начать?
Ворочался, точнее пытался ворочаться. Больно все-таки.
— Через… черт, уже через три часа все начнется, а у меня конь не валялся. Из планов, вообще, ничего…
В голове творился настоящий бедлам. Тексты песен, какие-то напевы и просто разные мелодии звучали то в унисон, то невпопад. Безумие какое-то.
— А если написать письмо в Кремль? Дурак, какое письмо? Пара часов и всем будет не до писем… Тогда позвонить?
Снова и снова перебирал варианты, но толку все равно не было. Все мысли, что приходили в голову, никуда не годились. Ведь, он был самым обыкновенным лопоухим деревенским пацаном, каких сотни тысяч по всей стране. И как ему достучаться до верха? Из этой избенки из богом забытой дыры его стихи и песни точно никто не услышит. Тут до ближайшей железнодорожной станции почти сорок верст. В дождь дороги вместе с телеграфными столбами смывает, как и не было. Дыра, одним словом.
— Мне нужно как-то стартануть. Только как?
Часы тем временем пробили четыре, что привело его в еще большее возбуждение. Оставаться на месте просто не было никаких сил. Его переполняла жажда деятельности: нужно было куда-то бежать, что-то кричать, что-то делать, в конце концов.
Стал слезать с печи, но, как назло, задел ведро. В тишине грохнуло так, что даже уши заложило.
— Опять, поганец, за свое. Когда же ты угомонишься-то, — заревел, словно потревоженный медведь, отец с кровати. Чувствовалось, что сейчас можно не только ремня отхватить, но и кулака. — Ну, держись у меня!
Больше таиться уже точно не нужно было. Парень сиганул на пол и рванул к двери. Уже в сенях опять что-то задел — то ли таз, то ли кадушку. Загремело знатно, но он уже был на улице.
— Вот же, б…ь!
Косте бы бежать со всех ног со двора, но он вдруг столбом встал. Запрокинув голову, смотрел на небо.
— Началось…
Прямо над крышей сарая разливалась алая-алая заря, где-то над его головой переходящая светлеющую синеву раннего утра. На его глазах рождался новый день — предвестник страшного времени, словно заранее скорбящий о бесчисленных загубленных душах. Жуткое зрелище, метрономом билось у него в голове. Ведь, никто ничего даже и не подозревает.
— Вот же, мать его…
Свистящим шепотом вырвалось у него ругательство. Как тут сдержаться? Даже будучи убежденным циником, на котором пробы негде ставить, все равно ощущаешь это неотвратимо надвигающуюся волну ужаса, смерти, крови. И понимаешь, что многие из твоих близких и знакомых вскоре умрут — погибнут страшной смертью от пули или ножа, разрыва гранаты или мины.
И парень уже набрал в грудь воздуха, чтобы выразить еще сочнее все свои ощущения, как голове вдруг прилетел подзатыльник. Тряхнуло хорошо так. Кажется, даже звездочки перед глазами заплясали.
— Опять за свое! Мало тебя батька порол! — позади него на самом пороге двери стояла мама, с грозным видом уперев руки в бока. — Смотрю, взрослым совсем стал! Сейчас по губам-то надаю…
А Костя стоял и даже не думал бежать. У него вдруг так сердце при виде матери защемило, что слезы сами собой на глаза навернулись. Шмыгнул носом, а они еще сильнее потекли.
— Мама, мама…
Обливаясь слезами, он прильнул к ней, крепко-крепко обняв женщину. Та аж опешила от этого, не зная как и поступить.
— Ты чего, Мишка, как телок разревелся? Из-за батьки что ли? — похоже, решила, что он из-за порки так разревелся. — Да, отходчивый он. К утру и не вспомнит ничего. А тебе простоквашей помажем, все и пройдет…
Костя же никак не мог ее отпустить. Стоял и плакал. Все в его памяти разом всплыло, что так давно и основательно прятал глубоко внутри себя или топил в дорогом виски: и бабушкин ласковый голос, и ее неимоверно усталый взгляд во время тяжелой болезни, и мамину песенку перед сном, и ее поцелуй на ночь в ушко, и доброе «сынок» в телефонной трубке.
— Ну, хватит, хватит, — мамина рука потрепала его по вихрастой макушке, вновь даря те давно уже забытые ощущения и эмоции спокойствия и защиты. — Узнаю, засмеют ведь… С меня ростом вымахал, а слезы льешь похлеще какой девицы.
Негромко засмеялась, снова коснувшись его волос. Провела в одну, в другую сторону, словно хотела привести непослушные волосы в порядок.
— Эх, Мишка, Мишка, совсем баловником растешь, — укоризненно проговорила она, вздыхая. — Чего ни свет ни заря вскочил. Сегодня же воскресенье, в школу не нужно. Да и учеба же закнчилась… Или корову со мной доить пойдешь?
Парень в ответ мотнул головой. Какая еще корова, молоко? Война…
— Не-ет, мам. Думал, э-э-э… для школы… — сказать все равно нужно было что-то, вот он и ляпнул первое что пришло в голову раз о школе разговор зашел. — Стенгазету нужно сделать. Вот! Поэтому и встал пораньше.
Женщина, хмыкнув в ответ что-то неопределенное, пошла к сараю. У нее и так было полно дел, а утор ведь еще только начиналось.
— Газета… Газета, и на какой черт я это ляпнул? — почесал парень затылок. — Сдалась мне эта газета…
Поморщившись, покачал головой. Сейчас совсем не до школьных дел было. И тут Костя замер, боясь спугнуть внезапно пришедшую в голову мысль.
— Бл… — вырвалось было у него ругательство, но не успело. Он с клацаньем зубов закрыл рот. — Это ведь тоже ГАЗЕТА! — так и произнес, с большой буквы «Г». — Здесь можно публиковать стихи, тексты песен… Пусть и школьная, но это начало, реальная возможность выстрелить!
