Змеелов в СССР (СИ) - Дорнбург Александр

На автомате шаркая я быстро нашел туалет, самое оживленное место в коридоре, где народ так и шмыгал хаотически в ту или другую сторону. Чувствовал я себя по-прежнему гадостно. Сделав свои дела, подтягивая спадающие кальсоны, я прошел к умывальнику. Включил воду, намочил полотенце, окатил свою бедную рожу пригоршней воды и примостил мокрое полотенце на свой пылающий лоб. После проведения этих процедур я все же соизволил посмотреть в мутное зеркало. И испытал культурный шок!

Оппа! Вот так сюрприз! Что за галлюцинация? Да ну нахер! Такое объяснить было невозможно. Так как вместо знакомой мне до одури благообразной физиономии на меня смотрела из отражения плутовская рожа. Которая прямо-таки сияла от непонятного счастья, как начищенный самовар, несмотря на явные страдания от отсутствия опохмела. Молодая, да. И это плюс. Но какая-то смуглая и чернявая. Я бы сказал цыганская. Или еврейская. И это минус. Большой. Дела! Это безумие!

«Я что — цыган? Или еврей?» мысленно я задал вопрос неизвестно кому. И к своему удивлению, так же мысленно ко мне пришел ответ:

— Да успокойся ты, дуралей! Русский ты, русский. На три четверти. Михаил Устинов, студент двадцати лет, то есть 1916 года рождения. Учишься в Киевском университете. На биофаке. Предпоследний курс. Вчера ты сдал последние в этом году экзамены. Скоро преддипломная практика, а затем, через год произойдет выпуск молодого дипломированного специалиста."

И тут же последовала глупая шутка из глубин космоса:

— В общем, как пишут в популярных романах конца 19 века, классическое начало: «молодой человек без копейки денег». Как обычно, подобное бедственное положение дополняется незнакомством с окружающей средой, отсутствием друзей и знакомых, бессмысленной поденной работой, которую герой должен выполнять, чтобы выжить. В данном случае работает клише " нищий, полуголодный студент".

Я далее уже перестал воспринимать информацию, так что вернулся к истокам.

«А почему же, если я русский, то у меня такая смуглая морда? Как-то концы не вяжутся?»

— Ну ты придурок!- тут же последовал ответ. — Это потому что ты уродился в маму, Валентину Прокофьевну, а та унаследовала свою внешность от твоей бабушки, Елизаветы Исааковны, урожденный Тельфер.

Где-то с края сознания мелькнула старая шутка, что нет такого предмета из которого еврей не смог бы скроить для себя фамилию.

Но вместо этого я с ходу возмутился: «А без оскорблений нельзя? Я вот сколько запросы в Яндексе или в Гугле делал, какую бы лютую хрень там не спрашивал, в ответ никогда ругань не получал. Можно мне получать информацию так же, без дополнительных комментариев?»

— Можно, — ответил внутренний голос, и, оскорбленный в своих лучших чувствах, затих.

Я все же страдальчески нашел в себе силы умыться, небрежно почистить пальцем зубы, и погладить щеки, чтобы убедиться, что один день они без бритья еще протянут.

А потом вновь начал вникать в текущую обстановку:

"Постой-ка, 1916 год плюс 20 это что же у нас получается… Это получается… 16+20…

Да уж, в таком положении у кого угодно голова пойдет кругом!

— Сейчас конец марта 1936 года — любезно пояснил мне внутренний источник информации.

— Слава богу, хоть не тридцать седьмой, — вспомнив старое присловье начала перестройки, счастливо выдохнул я.

Но тут же мысленно себя одернул. Что это я в самом деле? 1937 год будет черед год. А через пять лет начнется Великая Отечественная война. И оказаться в Киеве в это время с моей еврейской рожей смерти подобно. Что я буду заявлять карателям в Бабьем Яре? Что я русский на три четверти? Просто внешность такая? Думаю, эта тема не прокатит. Выдавать себя за цыгана? Хрен редьки не слаще.

Ладно, время еще есть. Как говорила литературная героиня Скарлетт О’Хара: «Я подумаю об этом завтра». Сегодня я в слишком уж разобранном состоянии. Это явно выше моих сил.

Глава 2

На обратном пути в комнату меня окликнули мои соседи и позвали на общую кухню. Завтракать. Севка и Митька успели сварганить яичницу из трех яиц в чугунной сковородке. Особых разносолов, разумеется, не имелось, но еще у них был хлеб, сорт которого я бы определил как «Домашний» и несколько ломтиков соленого сала. И пара порезанных на половинки луковиц.

От вида еды мне стало тошно. Я испытал сильнейшие приступы отсутствия аппетита. Поэтому сразу категорически отказался от завтрака, но с удовольствием выпил какого-то подозрительно пахнущего веником чая. А впрочем, он был горячим и прекрасно выводил лишние токсины из организма.

В это время мои товарищи, будущие пролетарии умственного труда, за едой вели степенные разговоры про муку, про дороговизну и про распределение на преддипломную практику.

После завтрака мне хотелось еще полдня поваляться в кровати, но оказалось, что нам всем нужно тащиться в университет. На распределение, и что-то еще связанное с темой дипломов. Ничему не удивляясь, автоматически я одел парусиновые штаны, украинскую вышитую рубаху с «петухами», затем какой-то сиротский «пинжак», с лоснящимися рукавами, сверху серое парусиновое пальто, длинный шиковатый шарф в стиле «фабричный шантеклер», картуз на голову и на ноги водрузил разбитые ботинки. Отчего-то я твердо знал какие вещи мои. И вскоре был готов выдвигаться.

Из экономии мы довольно долго шли пешком. «Здравствуй, страна героев! Страна мечтателей, страна ученых…»

Удовольствие от прогулки было ниже среднего. Граждане, поеживаясь от влажного весеннего холодка, бодро спешили по своим делам. У Иосифа Виссарионовича сильно не забалуешь! Солнце золотило крыши домов. Клочья облаков, буйно неслись к северу, гонимые пряным южным ветром.

Воробьи охотились за навозом, ставшим в последнее время в городе в дефиците. Оставшиеся на балансе городского коммунального хозяйства лошади с чувством собственного достоинства гордо цокали копытами по мостовой, шевеля ушами от удовольствия. С барабанным топотом по улицам проходили отряды красноармейцев и октябрят. Великая эпоха, великие люди. Все метят в фельдмаршалы. Строем ходят.

Многочисленные собаки и кошки прогуливались без своих своих хозяев на «свежем воздухе». Коза меланхолично жевала театральную афишу с тумбы. Из всех домов тянуло запахом «домашних обедов». Пахло и разваренным бельем. Расслабленно брел по своим делам кустарь-одиночка, с взятой в починку мясорубкой.

Хотя привычной рекламы было мало, но улицы украшали сплошная речь шершавых языков плакатов:

"Все за непрерывную рабочую неделю! Долой воскресенье — день попов и лентяев!

Социализм спас миллионы крестьян от нищеты и бесправия! Покупай облигации госзаймов!

Будь в каждой мелочи подобен Ленину! Рукопожатия — отменяются!

Долой бывших родителей!

Сифилитик, не употребляй алкоголя! Все излишки — в сберкассу!

Всем руководителям удвоить бдительность и непримиримость к враждебным вылазкам!

Да здравствует товарищ Делла-Маджоре — первая жертва фашисткой смертной казни!

Убей муху!

Долой натертые паркеты, просто мой их!"

Картинки и инструкции висели всюду. В нужных и в ненужных местах. На заборах фактически не оставалось незаклеенной площади.

Плакатные инструкции касались всех мыслимых тем, как-то: приготовление еды, уборка домов, борьба с грязью и блохами, упаковка фруктов и овощей для перевозки и хранения, вождение автомобиля, уход за лошадью, наглядные ужасы сифилиса, подготовка крыш к зиме, устройства правильной вентиляции летом, выбор подходящей одежды для младенца или школьника, правильное обустройство силосной ямы — все тысяча и одно поучение.

Что затрагивали все стороны народной жизни. Все для промывки мозгов.

Рядом наляпанный на стену плакат, разъяснял рабочему, как надо правильно унаваживать землю. Ценная информация.