Последний Эйджевуд - Смолич Юрий Корнеевич
Кто-то дернул Владимира за кожанку. Это была Гайя.
В ее ясных глазах Владимир прочитал ужас и воодушевление.
— Владимир, неужели это правда?
На мгновение в ее взгляде мелькнула неуверенность, но она сразу же овладела собой, смутилась и поспешно договорила:
— Ах, я так долго искала тебя. Идем скорее. Из окружкома уже дважды за тобой приходили… Какое-то срочное дело. Бежим.
И она потащила Владимира из толпы.
Шум остался позади, но неуклонно усиливался, крепчал.
IV
В ЦЕКА
В окружкоме царил беспорядок.
Запыхавшиеся коммунары сновали по коридорам, сбивая друг друга с ног. Звонили телефоны. Грохотали двери. Вносили и выносили какие-то ящики. К крыльцу подъезжали и отъезжали десятки авто. В комнате секретаря стоял сплошной гомон. Несколько товарищей выдавали наряды. Вокруг них толпились сотни коммунаров. Секретарь говорил сразу по трем телефонам и с шестью товарищами. Голос его звенел на высоких нотах. Владимир с трудом пробрался к нему.
— Ты вызывал меня, товарищ Шруб?..
— Ты кто? Ах, да, это ты! — и, не выпуская телефонной трубки, Штруб свободной рукой нашарил на столе бумагу. — Вот. Сейчас же выезжай. Бери самое быстрое авто или мотоцикл. Через два часа ты должен быть там.
— А как же собрание… в час?.. — нерешительно начал Владимир.
— Иди к черту! Я все сказал.
Гайя успела тем временем прочитать бумагу. В радиограмме было шесть слов:
Донецкий окружком Владимиру тчк Немедленно приезжайте тчк Цека.
Свободных авто в гараже не было. Владимир выкатил мотоцикл. Через пять минут мотоцикл был готов к поездке, и Владимир выбрался на улицу.
Тысячеголосый шум не стихал. С окраин к центру неостановимой волной шли, бежали, спешили сотни засаленных блуз — в угольной пыли, в масле или с белыми от соли волосами. Бежали растрепанные женщины, подпрыгивали, весело крича, дети. А из центра назад стройными рядами и просто толпой по мостовой, по тротуарам шагали с громовыми криками, с пением вразнобой рабочие ряды, мрачные и решительные… Где-то играл оркестр…
Едва пробившись сквозь густую толпу, Владимир прибавил скорость. Мотоцикл рванул и понесся вперед. Визг ветра смешался с гулом толпы в дикую вдохновенную симфонию…
Когда Владимир в последний раз взглянул назад, город уплывал вдаль, толпа слилась в серую массу, лишь кое-где виднелись флаги и красные женские платки.
Ревели бешеные гудки шахт и заводов…
Владимир ехал на север…
V
ПОРУЧЕНИЕ
Вскоре Владимир уже оказался в Молодой столице [3].
Его поразил спокойный, будничный вид здания Цека. Работа шла споро, но так спокойно, буднично, как будто ничего не случилось и весть о начале войны была просто выдумкой.
В первую минуту Владимир даже ущипнул себя — не спит ли он? Потом подумал — может, провокация? Но вид первого же товарища развеял его сомнения: на груди у того висел сложенный противогаз.
Секретарь принял его вне очереди.
Разговор их был краток.
— Ты знаешь европейские языки, — не спросил, а констатировал секретарь.
— Да, я два года жил в Америке. Меня отправили туда изучать радиодело.
— Ты работал в тамошней Компартии, — снова констатировал секретарь.
— Да.
— Ты также поддерживал связи с внепартийными рабочими организациями Америки.
— Да.
Секретарь протянул Владимиру пакет.
— Тебя отправляют в Америку. В этом пакете инструкции. С тобой поедут еще двое товарищей: английский они знают, но в Америке никогда не бывали. Будешь за старшего. «Юнкерс» уже подготовлен. Товарищи тебя ждут. В пути не останавливайтесь. Сядете где-нибудь около Нью-Йорка. Не мне тебя учить. Вылететь вы должны немедленно. Желаю успеха. До свидания… после войны.
От усталости и водоворота впечатлений у Владимира слегка затуманилась голова. Он был вынужден выпить стакан воды. Затем побежал к радиоперередатчику и вызвал донецкий окружком — Гайю.
«Гайя, — волнуясь, передал он, — я сейчас вылетаю в Нью-Йорк. Будь жива и здорова. До скорого свидания… после войны».
Аппарат выстукал короткий ответ:
«Дорогой Влад, до свидания… Удачи… Ах, почему я не знаю иностранных языков? Компривет американским товарищам…»
Аппарат еще что-то выстукивал, но Владимир уже бежал к выходу. Там его ненадолго задержали. Часовой подал ему противогаз.
— Что такое? — удивился Владимир.
— Пока ничего, — улыбнулся часовой, — но всякое может случиться…
Владимир выбежал.
На улице он заметил нескольких человек, — они были в противогазах. Машинально он натянул неуклюжую маску.
По улице, тяжело ступая, прошел отряд красноармейцев. Они были одеты в цельные резиновые костюмы, с натянутыми на головы масками. За плечами у всех были самые обычные винтовки.
«Совсем как водолазы, — подумал Владимир. — Но винтовки? Что они станут делать с винтовками? Как-то они не подходят к такому наряду…»
«Юнкерс» уже ждал Владимира. Стальное туловище дрожало от напряжения. Как только показался Владимир, механик запустил пропеллер. Трое товарищей давно сидели в кабинке.
— А мы тут заждались, — приветливо улыбнулся ему механик, на минуту подняв маску. — Думали, вы прибудете на двадцать минут раньше. Садитесь… Удачи нам!
И он снова натянул маску.
Владимир быстро вскочил в кабинку. В тот же миг самолет покатился и, чуть подрагивая, оторвался от земли.
Владимир глянул в большой застекленный люк в полу.
Под ними плыли квадраты кварталов, линии улиц. Вот промелькнул какой-то завод. После закучерявился лес и потянулось зеленое поле. На горизонте засинел шумящий порогами Днепр. Очертания и контуры расплывались, становились неразличимы. Все внизу мельчало. Аэроплан поднимался все выше и выше…
«Милая советская родина, увижу ли тебя снова? Вернусь ли в ряды пионеров мировой революции, — пролетариев-победителей? Быть может, возвратившись, найду лишь пепел, развалины и отравленную бесплодную землю?..»
VI
АМЕРИКА
Нью-Йорк гудел.
Мостовые и тротуары, от края до края, были плотно заполнены народом. Даже для вечно бурлящей столицы Америки такой подъем был необычаен. Казалось, все местные жители оставили свои дома и вышли на улицы. Сотни авто застряли на перекрестках и рассекали воздух и гул толпы резким визгом сирен.
Но запыхавшиеся полицейские тщетно надсаживали свои легкие, размахивали жезлами и кидались во все стороны. Сегодня они были не в силах навести порядок. Самых рьяных из них толпа просто сметала с дороги и увлекала за собой.
Полисмен сопротивлялся, боролся. Но, уставший и обессиленный, в конце концов махал рукой и шел за толпой к другому, третьему перекрестку. Невольно он шагал в ногу с демонстрантами и, отплевываясь, распевал вместе с ними революционные песни.
Владимир был совершенно ошарашен. За три года он отвык от американского темпа, от шумных нью-йоркских улиц. И теперь, попав в центр человеческого водоворота, бессильно оглядывался вокруг, словно в поисках помощи.
Его товарищи, уроженцы привольных степей Украины, впервые угодили прямиком в гущу американской жизни. Теперь они, вконец растерявшись, шли за толпой наугад, ничего не видя и не слыша. Глаза их были широко раскрыты, губы онемели. Только самый младший, чернявый Сим, лишь недавно покинувший захолустье глухого украинского села, бессмысленно хлопал глазами и бормотал себе под нос:
— Смотри-ка… Ишь…
На площади Сознательности перед Домом профоюзов товарищи наконец почувствовали, что больше никуда не двигаются, а стоят на месте. Они вздохнули с облегчением.
Шум то и дело набирал силу и превращался в сплошной рев. На площади было несколько сотен тысяч людей, и каждый во весь голос кричал что-то свое, не слушая других и стараясь перекричать всех.
