Венский вальс (СИ) - Шалашов Евгений Васильевич

— И куда ты Яшеньку определил? — поинтересовался я.

— Так в подвал угольный я его определил. Он, даром, что угольный, но угля там уже давно нет, все чистенько. Управляющему я ничего не стал говорить, да и вход в подвал со двора, никто не увидит.

— А бил ты его зачем?

— Так он ночью орать начал, требовал, чтобы выпустили. Я пошел выяснить — чего же орет-то? Он, как меня увидел, начал кричать — мол, сбегай-ка старик за водкой, а коли водки нет, так самогонку тащи. А не притащишь, так тебя, как контрреволюционную сволочь, я на месте и расстреляю, а товарищ Троцкий мне амнистию выпишет. Ладно, если бы он мне денег дал, я бы и сбегал, только не за водкой, а за вином или за коньяком — есть тут дешевый. А если без денег, так я ему пару раз в морду дал, он потом и спать лег.

— Живой хоть? — забеспокоился я, хотя, вроде бы, чего о Блюмкине беспокоится? Может и ладно, что швейцар его здесь убил? Не будет мне с Яшкой лишней мороки.

— А че с ним сделается-то, с жиденком? Я ж говорю, спать он лег, до сих пор спит. Я тебе Сева сто раз говорил — бить я умею. Захотел бы убить, прибил бы на раз.

М-да, и что мне теперь делать? Оставить Блюмкина здесь, в подвале? Может, это самое лучшее, что можно сделать? И эти, молодожены хреновы, хороши. Понадеялся я на них вчера, а они учудили. Втык, разумеется, я им дам, но потом ведь прощать придется.

— В общем, Дорофей Данилович, забираю я этого (чуть сам не сказал — жиденка, но слово-то очень плохое) субъекта. Сейчас ты его вытащишь, за угол занесешь, там у меня авто стоит. Загрузить помогут. А офицерику с дамочкой станешь говорить — мол, знать ничего не знаю, ведать не ведаю. Пусть в полицию обращаются — дескать, пропал Яша.

— А двадцать франков?

— Дорофей, а вот это уже наглость, — вздохнул я. Прищурившись, многозначительно посмотрел на швейцара. — Данилыч, ты меня знаешь… Я на деньги никогда не скуплюсь, но плачу только за работу. Поверь, старый дуралей, я тебя сейчас от больших неприятностей избавляю. Мне не жалко франков, а вот тебя, старого дурачину, очень жаль.

Дорофей Данилович захлопал глазами. Кажется, до него стало что-то доходить.

— Подожди-ка, Сева… Так это что, у меня в подвале большевик сидит? Может, лучше в полицию его?

— Можно и в полицию, — не стал я спорить. — Заодно и постояльцев сдашь, которые тут номер снимают. Думаешь, тебе хозяин спасибо скажет? А что ты в полиции скажешь? Поймал большевика? Ну и что? Где ты слышал, что большевикам во Франции быть нельзя? Заберут его, а что потом? Кулаки-то у тебя здоровые, но ты же сам понимаешь…

Старый циркач, хотя в молодости и ломал подковы, да и сейчас мог спокойно сломать мне шею, изрядно струхнул.

— Сева, так чего делать-то?

— Я же тебе сказал — тащи Яшеньку в мою машину, а потом, когда парочка его требовать станет, отпирайся от всего. Тем более, они пьяные были.

Швейцара словно ветром сдуло. Потом я услышал лязг открываемой двери.

Наблюдая, как швейцар, вместе с моим охранником, заталкивают храпящего Яшку в мою машину, укладывая его тушку прямо на пол, решил, что Александр Петрович со Светланой Николаевной мытьем полов не отделаются. Эти два уже не очень-то юных козлика (а вернее — коза с козлом) мне чуть явку не спалили. Понимаю, что без дурного умысла, но мне-то не легче. Ладно, что нарвались на жадного дурака, а если бы попался кто поумнее? Потом бы пришлось иметь дело с Сюрте, а то и с военной контрразведкой.

А мог быть еще один вариант. Яшку мог узнать кто-то из работников гостиницы, да тот же Сегень. Блюмкин парень приметный, сам в ВЧК работал. И что дальше?

А самое-то обидное, что я и сам виноват. Обрадовался, когда услышал, что Петрович и Светлана Николаевна сняли с моих плеч такое бремя, а мог бы подумать, что молодоженам не до шпионских игр.

Глава вторая. По троцкистским местам

Пока ехали, я почти перестал злиться на Петровича и его супругу, простил себе собственную дурость (не до конца, но с собой-то всегда можно договориться) и принялся думать — а что мне теперь делать с этим «подарком», то есть, с Яковом Блюмкиным? Везти в торгпредство нельзя, слишком много глаз наблюдает. Лучший выход — отвезти к Сене, да утопить, жаль только, что такие люди, как Яша Блюмкин не тонут. Нет, определенно нужно позаботиться о своей собственной тюрьме, где-нибудь на окраине.

— Месье, — обратился я сразу и к водителю, и к охраннику. — Где можно найти в Париже такое место, чтобы поговорить с этим вот, — показал я на пребывавшего в отключке Блюмкина, — человеком.

Водитель был из русских «легионеров», а охранник из французов, приставленных ко мне не то компартией, не то Коминтерном, но оба не дали мне толкового совета. Про парк или сквер я и сам думал, но там не получится. А в Париже, между тем, конец рабочего дня, улицы заполняются народом, вырвавшимся из магазинов и контор, жаждущих попить вина или кофе. Набережная Сены заполняется прогуливающимися парочками. Мне тоже захотелось взять под руку свою любимую женщину и вывести ее на прогулку. Давненько мы с Наташкой не прогуливались просто так, для души, а все больше ходили по каким-то делам. И вот, вместо того, чтобы быть с любимой, я должен заниматься с этим засранцем.

Везти этого сукина сына за город? Ехать не хочется, да и есть вероятность, что на нашу машину обратят внимание.

Блюмкин начал подавать признаки жизни. Зашевелился, встал на корточки, а потом даже умудрился сесть на сиденье.

— Башка трещит, — сообщил Яков, хватаясь за виски так, словно боялся, что голова сейчас разлетится на кусочки.

Мне даже стало немного жалко главного авантюриста страны Советов. Напоили, да еще и по голове настучали. Наверняка легкое сотрясение мозга. Но сотрясение Блюмкин переживет, а вот от похмелья его можно и полечить. Гуманист я, или где?

— Нужно заскочить в какую-нибудь лавку, купить бутылку вина, — вытащил я из кармана деньги и передал охраннику. — А потом поедем прямо к Сене.

Если вам скажут, что парижане обратят внимание на двоих мужчин, волокущих к набережной Сены третьего, изрядно помятого, с синяком, да еще и пьяного — не верьте. Если вы никому не мешаете, то до вас никому нет дела. Потому, отыскав для себя свободное местечко между целующейся парочкой (парижане даже в двадцать первом году народ легкомысленный!) и лотком, с которого усатый дядька торговал жареными каштанами, мы с охранником усадили Блюмкина прямо на гранит. Я уселся рядом, отправив охранника в машину, чтобы тот не услышал чего лишнего.

— Мосье, а вы не могли бы отойти в сторону? — довольно неласково вытаращился на нас торговец.

— Ничего, вы нам не мешаете, — отмахнулся я. — Стойте себе, где стояли, но лицензию на торговлю вам не мешало бы продлить.

О какой лицензии я сказал, сам не понял, но торговец, пробормотав что-то о проклятых иностранцах, заполонивших belle France, захватил свои манатки и сам ушел на другое место, потеснив парочку французских клошаров, решивших полюбоваться на вечернюю реку. Видимо, собственные бомжи, обряженные в лохмотья, ему торговать не мешают, а наш Яшка, одетый вполне прилично, помешал? Правда, пованивает от Блюмкина изрядно, видимо, ночью сходил под себя по-маленькому, но мыть его не стану, перетерплю как-нибудь.

— Дай, — потянулся Блюмкин к бутылке, едва не выхватив ее из рук.

Яков зубами вытащил плотную пробку, жадно присосался к горлышку. Опустошив едва ли не треть, блаженно зажмурился:

— Ох, благодать-то какая! Словно боженька по душе босичком прошел. Хорошее винцо французики делают, хотя пиво после попойки лучше.

Порозовевший Яшка оживал на глазах и уже не прочь был поболтать.

— Ты, говорят, женился, да? Это правильно. Самое главное в нашей жизни — отыскать достойную женщину, а потом очень быстро сбежать от нее.

Яшка захохотал, но спохватившись, схватился за голову, а потом опять захотел припасть к бутылке, но на сей раз я ее отобрал и отставил в сторонку.