Андрей Ерпылев - В когтях неведомого века
«“В. В. Переверзев. Реликтовые представители ихтиофауны Обского бассейна”, – машинально прочел Георгий на массивном переплете, постепенно впадая в панику. – Врежет такой “инкунабулой”[2] по маковке – фонарем не отделаешься! Верный Склиф! И Нечипоренко, гад, куда-то испарился!»
Действительно, отиравшийся вечно неподалеку мент сгинул в неизвестном направлении. Добычу, наверное, изучать… Представить хапугу в роли защитника удавалось с трудом, но все же лучше знакомое зло, чем незнакомое. Власть все-таки…
«Качок» тем временем с треском захлопнул том и теперь покачивал его на ладони, как бы примериваясь…
«Все, – пронеслось в голове Жоры. – И не пожил я совсем…»
Перед мысленным взором зажмурившегося в ожидании удара Арталетова в одно мгновение пронеслась вся его небогатая событиями и совсем не отмеченная свершениями тридцатипятилетняя жизнь: детский сад, школа, институт, постылая работа, не менее постылое «безработье», пожилая мама-учительница, забытые друзья-приятели, редкие девушки, так и не ставшие невестами, не то что женами… Пресная и серая жизнь вдруг показалась такой заманчивой и чудесной…
– Забирайте все! – провизжал кто-то неузнаваемый совсем рядом, и лишь через некоторое время Георгий с изумлением узнал в этом вопле насмерть перепуганной мелкой зверушки собственный голос. – И книги, и деньги… Все, все!..
Трясущимися руками, путаясь в неподатливых на морозце «молниях», он принялся вываливать из многочисленных карманов на полиэтилен смятые купюры, разнокалиберную мелочь…
Только опустошив карманы, он, выжатый как лимон, затравленно поднял глаза на крепыша и поразился: мужик беззвучно хохотал, приседая и хлопая себя по обтянутым черной дорогой «джинсой» коленям и запрокидывая голову так, что непонятно было, каким чудом держится на ней кепочка…
Отсмеявшись и вытирая перчаткой набежавшую слезу, «качок» весело глянул на опешившую «жертву»:
– Не узнал, что ли, Арталетт? Богатым, видно, буду…
Георгий вгляделся и тихо ахнул:
– Серый! Ты?..
2
И стою я утром ранним
Над зеленою волной,
У меня есть три желанья,
Нету рыбки золотой.
Алла ПугачеваРаспаренные, благостные после сауны, друзья сидели в одних простынях за обильно сервированным столом, развалясь в роскошных креслах, судя по всему если и не из гарнитура знаменитого мастера Гамбса, то уж определенно его ровесниках.
Вообще, обстановка загородного дома Сережки Дорофеева, пардон, Сергея Валентиновича, о котором он запросто отозвался как о «даче», сразила непривычного к подобным излишествам Арталетова сразу и наповал. Вся их с мамой малогабаритная хрущевская «полуторка», включая часть лестничной клетки с лифтом, могла свободно поместиться в комнате, названной Серым «предбанником», далеко не самой, кстати, обширной в этом скромном «дачном домике».
– Ну и как ты дошел до жизни такой? – Сережка чокнулся с Жорой изящной стопкой, наполненной до краев благородным «Абсолютом», литровая бутыль которого уже опустела больше чем на две трети, и, молодецки осушив, задумался, прищелкивая пальцами над столом в поисках достойной закуски. Удостоился «высочайшего» внимания на этот раз крохотный бутербродик с севрюжьей икоркой.
Проглотив кристальную влагу, ледяной рыбкой скользнувшую в непривычный к таким изыскам желудок и взорвавшуюся там жарким фейерверком, Георгий пожал плечами и зажевал ароматную водку ломтиком какого-то восхитительного, тающего на языке копченого мяса.
– Да так как-то… – промямлил он, бесцельно водя вилкой (серебряной, между прочим, да еще с чьим-то вычурным вензелем, глубоко врезанным в массивную рукоятку) по белоснежной скатерти. – То одно, то другое… Я ведь, знаешь, после института-то…
Незаметно для себя Жорка поведал школьному другу все незамысловатые перипетии своей безрадостной жизни, в мазохистском угаре, свойственном российскому интеллигенту, не пропустив ни одной из ступеней своего падения до нынешнего, незавидного, положения. Серега слушал не перебивая, сочувственно кивал иногда, поддакивал да подливал время от времени водку в пустевшие, как по волшебству, стопки.
Когда скорбная исповедь подошла к концу, на столе, рядом с опустевшей, высилась уже вторая, изрядно початая, бутылка, а речь старых друзей приобрела плавный, вычурно-замысловатый стиль.
– Да-а-а… – протянул Дорофеев, сосредоточенно пытаясь пырнуть вилкой в бок верткий маринованный масленок, одиноко вертящийся под штыковыми ударами нетвердой руки посреди обширного блюда, потешаясь, видно, в душе над атакующим его человеком. – Не повезло, я бы сказал, тебе в жизни, Арталетт, не повезло…
– А сам-то ты как? – Жорка попытался усилием воли свести свои упрямо разъезжающиеся в стороны глаза, чтобы взглянуть в лицо друга. – Где работаешь? Женат? Холост? Дети есть?.. Ты же, помнится, с Наташкой…
– Да я тоже так как-то… – Ухватив наконец грибок, опешивший от такого коварства, рукой и отправив его в рот, Серега неопределенно покрутил испачканной рассолом ладонью в воздухе. – Всего помаленьку…
– Новый русский! – ахнул Арталетов.
Конечно, и тачка у него крутая черная, блестящая, и домище такой, и еда-питье… А может, он бандит?
– Еще скажи олигарх! – улыбнулся Серега, но улыбка у него вышла какая-то кривая, недостаточно убедительная. – Не дорос я до «нового русского», Жора, ох, не дорос…
Пьяно «мотыляясь» в кресле, но твердо, будто дуэльный пистолет, держа бутылку, он набулькал ювелирно точные дозы в обе стопки и, приподняв свою, звякнул ею о Жоркину.
– У меня, Жорик, все хотя и не так запущено, как у тебя, но тоже – не фонтан… Выпьем! Бизнес, дорогой мой Жорка, вещь такая… – Он помолчал, подыскивая слова, но махнул рукой. – Вещь увлекательная, особенно поначалу… Ну, как компьютерная игра! Стрелялка там или аркада… Или ты, или тебя… А потом… Приедается все, понимаешь?.. Все это… – Он широко обвел рукой комнату и, завершая жест, рубанул ребром ладони по столу так, что, жалобно зазвенев, подскочила вся посуда, а бутылка повалилась на бок. – Тихо-тихо-тихо… – принялся успокаивать он сам себя.
– Так брось ты его, Серый, этот бизнес! – Жора тоже едва-едва удерживался в вертикальном положении. – Давай…
– Ага! – грустно усмехнулся хозяин, поднимая упавшую бутылку и встряхивая, чтобы оценить визуально, сколько осталось. – С тобой рядом на Новоарбатском встанем…
– Да ты не понял… – смутился Арталетов.
– Нет, уж лучше вы к нам, – невесело пошутил, не слушая его, друг. – А что, это мысль!..
Как и все нетрезвые люди, он легко загорелся новой идеей и в развевающейся простыне принялся расхаживать по комнате, сильно напоминая при этом привидение.
– В Краснопресненский филиал… Нет, ты же не юрист… В Бутово, на завод! Да, точно, управляющим! Опять не то – не твой профиль… А сюда?..
Георгий, понимая краем сознания, что любые планы в таком состоянии строятся даже не на песке, а в вакууме, попытался его урезонить, а не сумев, решил, по школьной привычке, «сменить пластинку».
– А помнишь, Серый, как мы в восьмом классе над Кроликом подшутили?…
В двести семнадцатой школе, где с первого класса учились оба неразлучных друга, Кроликом дразнили учителя физики Лесневского Павла Трофимовича, человека крайне близорукого и носившего мощные очки, что вкупе со вздернутой верхней губой, высоко обнажающей крупные зубы, делало его действительно ужасно похожим на Кролика из мультфильма про Винни-Пуха. Комическая внешность и кроткий нрав обрекали педагога быть вечным объектом множества шуток и розыгрышей, зачастую довольно злых и совсем не смешных… Та шутка, о которой сейчас вспомнил Арталетов, к разряду очень обидных не относилась, как, впрочем, не отличалась и особенным остроумием, но сбить Сергея с «карьерной» колеи смогла успешно…
За обсуждением давних приколов, до которых оба были большие охотники и непревзойденные мастера, «уговорили» вторую «литруху» и принялись за третью. С каждой стопкой разговор принимал все более и более ностальгический характер, а пару раз пьяненькие друзья даже скупо всплакнули, обнявшись, поминая тех друзей, которых «уж нет», и вспоминая тех, кто «далече».
Слова «а помнишь» звучали как строки из песни, а вспоминалось, казалось, давно и прочно забытое, причем то, что в далекие школьные годы хотелось забыть и не ворошить более никогда, вспоминалось с таким умилением, что слезы текли по загрубевшим лицам мужиков, разменявших четвертый «червонец», а лихие «подвиги» давно минувших дней, наоборот, вызывали смущение…
Понемногу ностальгический запас иссяк, и все чаще оба повторяли уже сказанное ранее. Поймав себя на том, что в третий раз пытается объяснить другу скрытый смысл одной из хитрых каверз, живейшим участником, если не сказать инициатором и вдохновителем, которой тот и являлся, Дорофеев тряхнул головой, с недоумением посмотрел на зажатую в руке рюмку, которую только что использовал вместо дирижерской палочки, залпом осушил ее и вдруг с размаху хлопнул себя по лбу.
