Роберт Хайнлайн - Дверь в лето
– Я хочу, чтобы вы погрузили в анабиоз нас обоих. И не называйте его «этим существом». Его имя – Петроний.
– Простите. Я перефразирую свой вопрос. Вы готовы заплатить два взноса и вверить нам себя и э-э… Петрония?
– Да, но не два взноса, конечно. Сколько-то я доплачу, но ведь можно же запихать нас в один «гроб». Разве честно брать с кота, как с человека?
– Все это так необычно…
– Да, конечно. Но мы еще поговорим о цене позднее… или я пойду в «Миссисипи». А сейчас я хочу узнать, сможете вы сделать так или нет.
Он побарабанил пальцами по столу.
– Минуточку… – он взял телефонную трубку. – Опал, соедините меня с доктором Берквистом.
Больше я ничего не услышал – он врубил защитную систему. Минуту спустя он положил телефонную трубку и улыбнулся так, словно у него умер богатый дядюшка.
– Хорошие новости, сэр! Я вовремя вспомнил, что первые успешные опыты анабиоза делались именно на котах. Техника и методика этой операции хорошо отработана. Вашего кота можно поместить в Морскую исследовательскую лабораторию в Анаполисе. Некоторые животные уже двадцать лет лежат в гипотермическом сне и ничего, живы.
– А я думал, что МИЛ уничтожили, когда бомбили Вашингтон.
– Только наземные сооружения, сэр, но не подземные этажи. Совершеннейшая техника сохраняет животных долгие годы. Они живы, не изменились и не состарились. Вы уже надумали, сэр, в какой эпохе вам угодно проснуться? – вдруг перебил он сам себя.
– Хорошо, давайте обговорим и это…
Вопросов было всего четыре: во-первых, сумма взноса; во-вторых, когда меня разбудить; в-третьих, куда вложить мои деньги и в-четвертых – что с ними делать, если я не проснусь.
Я выбрал 2000 год – приятная круглая дата, до которой оставалось всего тридцать лет. Я боялся утратить чувство времени, если просплю дольше. За те тридцать лет, что я прожил, событий хватало: две большие войны и дюжина малых, падение тоталитаризма, Великая Паника, искусственные спутники, переход на атомную энергию… Однако, чем бы меня ни встретил двухтысячный год, я знал, что проспи я меньше, у Беллы не будет времени обзавестись шикарным набором морщин.
Потом мы обсудили, куда лучше вложить мои деньги. Мне не хотелось вкладывать их в государственные облигации, инфляция могла превратить их в ничто.
Я решил оставить свой пай в «Горничных Инкорпорейтед», а наличные поместить в перспективные отрасли. Одной из них я считал автоматику. Кроме того, часть денег я вложил в акции некоей фирмы из Сан-Франциско, производящей удобрения. Они экспериментировали с дрожжевыми культурами и съедобными водорослями. С каждым годом все больше людей покупают такую пищу, а мясо, похоже, дешеветь не собиралось. Остальные деньги я вложил в фонд Компании Взаимного Страхования.
Теперь оставалось решить, что делать с деньгами, если я умру во сне. Компания уверяла, что мои шансы семь к десяти и была готова заключить пари на благополучный исход. Шансы были неравными, и мне, конечно, не хотелось выигрывать. Риск – элемент любого честного бизнеса (только шулера говорят о равных шансах), а страхование – риск узаконенный. Даже Ллойд – фирма старейшая и известнейшая – готова заключить любое крупное пари. Но не надейтесь на выигрыш – кто-то ведь должен платить портному «нашего мистера Пауэлла».
Я распорядился, чтобы в случае моей смерти все до последнего цента отошло в фонд Компании. За это мистер Пауэлл чуть меня не расцеловал и рассыпался в уверениях, что семь из десяти – чудный процент. Вложив деньги в Компанию, я автоматически стал сонаследником (если выживу). Это было что-то вроде «русской» рулетки, с которой Компания, естественно, стригла купоны. Кроме того, это позволяло мне остаться при своих, если прогорят все остальные вложения. Мистер Пауэлл любил меня, как крупье любит чудаков, ставящих на зеро. Приведя в порядок мои дела, мы занялись Питом и сошлись на пятнадцати процентах обычного взноса. Для Пита составили отдельный контракт.
Оставалось получить разрешение суда и пройти медицинское обследование. За свое здоровье я не беспокоился – теперь Компания будет спасать меня даже на последней стадии чумы, а вот судейские могли тянуть и тянуть.
Но беспокоился я напрасно. У мистера Пауэлла наготове были все документы, общим числом девятнадцать штук. Я подписывал их, пока не свело пальцы, потом посыльный забрал бумаги и куда-то унес, а я отправился на обследование. Судью я так и не увидел.
Обследование было самым обычным, если не считать того, что под конец доктор посмотрел мне в глаза и спросил:
– Сынок, давно у тебя запой?
– Запой? Отчего вы так думаете, доктор? Я не пьянее вас. – И в доказательство я довольно четко отмолотил скороговорку.
– Брось придуриваться и отвечай прямо.
– Ну, пожалуй, недели две. Или чуть дольше.
– И, конечно, в силу особых причин? А раньше это часто с тобой бывало?
– Честно говоря, ни разу. Видите ли… – и я стал рассказывать, что сделали со мной Белла и Майлз, и почему я решился на анабиоз.
Он положил мне руку на плечо.
– Ради бога, не надо. Я не психиатр. И у меня тоже хватает проблем. Меня интересует одно: станет твое сердце, когда тебя охладят до четырех градусов, или нет. Вот и все. И мне наплевать, из-за чего ты ложишься в анабиоз. Одним дураком меньше, если хочешь знать мое мнение. Но остатки профессиональной чести мешают мне санкционировать анабиоз человека, одурманенного алкоголем. Повернись кругом.
– Что?
– Повернись кругом. Я кольну тебя в левую ягодицу.
Я повернулся – он кольнул. Пока я растирал место укола, он продолжил:
– Теперь выпей вот это. Через двадцать минут у тебя в первый раз за весь месяц будет ясная голова… Итак, если у тебя есть хоть капля разума, в чем я сильно сомневаюсь, ты сможешь подумать и решить, что лучше: бежать от неприятностей или встретить их, как подобает настоящему мужчине.
Я выпил лекарство.
– Вот и все. Можешь одеваться. Документы твои я подпишу, но помни – я могу наложить запрет даже в последнюю минуту. Ни капли алкоголя, легкий ужин и никакого завтрака. Завтра в полдень я вновь осмотрю тебя.
Он отвернулся, не попрощавшись. Я повернулся и вышел. Внутри все болело, как огромный нарыв. Мистер Пауэлл уже подготовил мои документы. Когда я взял его, он сказал:
– Можете оставить его у нас и взять завтра в полдень. Этот комплект отправится с вами в будущее.
– А другие?
– Один мы оставим себе, другой направим в суд, третий, после того, как вы заснете, в пещеры Карлсбадского архива. Кстати, доктор сказал вам о диете?
– Конечно, – сердито ответил я, перебирая документы.
Пауэлл потянулся за бумагами:
– Я положу их в сейф.
– Нет, я возьму их с собой, на случай, если захочу что-нибудь изменить.
– Вам не кажется, дорогой мистер Дэвис, что вносить изменения уже поздно?
– Не давите мне на психику. Я успею внести любые поправки, если приду пораньше.
Я открыл саквояж и засунул документы в боковое отделение рядом с Питом. Я часто хранил там важные бумаги. Конечно, это не Карлсбадский архив, но тоже надежное место. Всякого, кто сунется туда, Пит встретит зубами и когтями.
2
Машина дожидалась меня там, где я ее оставил: на стоянке на углу Першинг-сквер. Я бросил в счетчик несколько монет, выпустил Пита на сиденье, вывел машину через западный проезд и расслабился.
Вернее, попытался расслабиться. Для ручного управления движение в Лос-Анджелесе слишком интенсивно, а автоматическому я не доверял. Мне давно уже хотелось перебрать машину по винтику, сделать ее по-настоящему безопасной. Проехав Уэстерн авеню, я перешел на ручное управление. Я был раздражен и хотел по этому поводу выпить.
– Вижу оазис, Пит.
– Блур-р-р?
– Полный вперед!
Лос-Анджелесу не грозит интервенция – захватчики просто не найдут здесь места для стоянки. Высматривая, где бы поставить машину, я вспомнил, что доктор не велел мне больше пить.
Я заочно объяснил ему, что он может сделать со своими советами.
Было бы удивительно, если бы он почти через сутки смог определить, пил я или нет. Конечно, я мог бы обмануть его дюжиной способов, но это было не в моих правилах.
А ведь он был совершенно прав, черт побери, когда не захотел подписывать мои бумаги. Похоже, я только и жду случая, чтобы сыграть втемную.
– Пора нам складывать пожитки.
– Сейчас? – спросил Пит.
– Чуть позже. Сперва зайдем перекусим.
И тут я осознал, что пить мне не хочется, мне хочется поесть и выспаться. Док не обманул – я был абсолютно трезв и чувствовал себя лучше, чем когда-либо раньше. Наверное, подействовало лекарство. Мы зашли в ресторан. Себе я заказал цыпленка, а Питу – полфунта ветчины и немного молока, после чего выпустил его поразмяться. Здесь нам было хорошо, и Питу не надо было прятаться.
Через полчаса я забрался в машину, почесал Питу шею под подбородком и закурил, предоставив автомобилю самому выбираться со стоянки.
