August Fliege - ЕСЛИ СУДЬБА ВЫБИРАЕТ НАС…
- Да вон под лавку и ставь! - мой ответ заставил его замереть на месте.
- Ой, царица небесная, да вы никак от контузии очухались? Ну и, Слава Богу! Ну и замечательно! - Авдеич пристроил вещи и размашисто перекрестился на иконы в красном углу. - Богородица-дева, радуйся! Я за дохтуром побегу и насчет завтрака все устрою! Сей секунд…
Прежде чем я успел что-то сказать, он опрометью выскочил из комнаты.
Я подоткнул подушку и сел на постели - ожидать прихода полкового врача. Ожидание, надо сказать, продлилось недолго. Не прошло и десяти минут, как в дверях появился давешний Доктор-Айболит. Сходство с персонажем старого советского фильма было поразительным.
- Ну, здравствуйте, голубчик! Поскольку в прошлый раз ваше самочувствие не позволило нам соблюсти формальности, разрешите представиться: Старший полковой врач Надворный советник Нижегородский Валерий Михайлович!
- Прапорщик, барон Александр Александрович фон Аш 3-й! Очень приятно!
- Вот и славно! Ну-с? Как мы себя чувствуем?
- Удовлетворительно, но очень скоро будем чувствовать себя хорошо!
- Шутить изволите?
- Что вы, Валерий Михайлович! Пытаюсь выглядеть оптимистом.
- А выглядите записным острословом, голубчик! - отсмеявшись, ответил доктор. - Я, признаться, рад, что вы воспользовались нашим гостеприимством. Полк сейчас стоит в резерве, на фронте затишье и я, в некотором роде, лишен медицинской практики. А тут вдруг германский аэроплан разбомбил нашу колонну с пополнением - вот и пациенты появились. Ничего не поделаешь - люблю свою работу!
- А я думал, что нас обстреляла артиллерия…
- Вовсе нет, дорогой мой! Тогда бы вы так легко не отделались - до фронта далеко и к нам только изрядные 'чемоданы', от восьми дюймов залетают.
Появился Авдеич, с ведром воды. Вылил её в громадный чугунок и стал хлопотать у печи - разогревать воду. Потом снова ушел и опять вернулся - на этот раз принес полотенца и потертый кожаный саквояж.
Доктор, тем временем засыпал меня вопросами:
- Вы испытываете головокружения? Слабость? Тошноту?
- Легкие головокружения. Остальное меня больше не беспокоит.
- А нет ли звона в ушах? В глазах не темнеет? Аппетит вернулся?
- Нет! Нет! Да!
- Замечательно! - доктор извлек из бокового кармана френча тетрадку и огрызок карандаша. Раскрыл и стал делать какие-то заметки, напевая что-то вроде 'Трум-пум-пум. Трум-пум-пум'.
- Валерий Михалыч! Водица поспела, - подал голос из-за печи Авдеич.
- Иду! - Полковой врач отложил тетрадку и присоединился к санитару, на ходу засучив рукава. - Полей мне, дружочек.
Доктор снова возник в поле зрения, вытирая руки расшитым полотенцем. Подошел к саквояжу и вытащил из него свернутый белый халат. Расправил, надел и повернулся ко мне:
- Снимайте рубаху, голубчик и садитесь - я буду вас осматривать!
Сперва, он измерил мне пульс, отмеряя время по большим часам на цепочке, извлеченным из кармана бриджей. Затем достал стетоскоп и продолжил осмотр традиционным 'дышите - не дышите', поочередно прикладывая трубку к груди и к спине. Закончилась процедура постукиванием каучуковым молоточком по локтям и коленям. Потом доктор уселся за стол и снова взялся писать что-то в своей тетрадке, сопровождая свои действия уже знакомым мне 'Трум-пум-пум'.
- Ну что ж, голубчик! Я думаю, что денька через два вас можно выписывать. Здоровье у вас отменное и задерживать я вас более не буду. - Он поправил свое пенсне. - Кушайте побольше. Я распоряжусь, чтобы вам выдали красного вина для укрепления организма. Гуляйте, дышите свежим воздухом. Попробуйте завтра заняться гимнастикой - разомнете мышцы. А во вторник приступите к службе.
- Спасибо, Валерий Михайлович!
- На здоровье, голубчик! - доктор стал собирать свои вещи. - Я скажу полковому адъютанту, что ваше обмундирование пришло в негодность. Он пришлет кого-нибудь разрешить этот вопрос. До свидания, Александр Александрович!
- До свидания!
После того как он ушел, явился Авдеич с завтраком, и я уселся за стол - заморить червячка.
5
Досыта наевшись, я взялся за ревизию своего барахла.
Сперва, принялся за брезентовый походный ранец, обшитый по углам кожей. Открыл клапан и начал разглядывать содержимое:
В левом внутреннем кармане лежал гуталин в железной баночке и сапожная щетка. В правом - завернутые в тряпицу принадлежности для ухода за оружием - отвертка, масленка, протирные штирки.
В кармане на задней стенке ранца хранился кожаный походный несессер и два куска душистого мыла, которое дала мне мама. (Удивительно, но уже сейчас я именно так и воспринимаю эту женщину - как любимую и единственную Маму). Там же - носовые платки и жестянка со швейными принадлежностями.
На дне ранца сложены полотенца, нижнее белье, свитер. Два комплекта портянок и пара шерстяных носков. Поверх этого - кружка, в которой обнаружились два кисета - с чаем и с сахаром. Мешочек сухарей и банка мясных консервов (неприкосновенный запас).
Венчала все - коробка патронов. Её я тут же вытащил и стал изучать надписи на крышке:
'Казённый патронный заводъ г.Тула' - ну это понятно. 'Патронъ унитарный револьверный 20 шт.' - тоже понятно. 'Калибръ 4 линiи' - а вот это интересно!
Четыре линии - это же сороковой калибр. Десять миллиметров с копейками.
Неслабо! Что-то я в нашей истории таких калибров в 17-м году не припомню.
Однако память услужливо подсказала, что калибр известен на весь мир, как 'русский сороковой', принят основным для личного оружия Русской армии в 1905 году. Причиной перехода стало недостаточное останавливающее действие старого патрона 7,62 мм 'Наган'. После долгих споров и испытаний различных боеприпасов решили пожертвовать унификацией револьверных и винтовочных стволов и принять самый универсальный боеприпас.
Открыв коробочку, я стал разглядывать извлеченный оттуда патрон. Длинная гильза с пулей, полностью утопленной в зауженное дульце - явно для револьвера с обтюрацией газов.
- Для 'Нагана', ясное дело, - вновь поделилась информацией память.
- Черт!!!
* * *
Я сидел, вертя в пальцах злополучный патрон, и размышлял о том, что с этим раздвоением памяти на 'свой-чужой' недолго сойти с ума. Если осознанный 'модус операнди' полностью мной контролировался, то эмоциональные оттенки воспоминаний, доставшихся мне от личности фон Аша, сильно изменяли моё восприятие. Про то, как я воспринимаю свою новую маму, я уже упоминал. Тоже касается всех членов ставшей мне родной семьи. При мысли об Императоре Александре IV я испытывал щенячий восторг и благоговение. Всей душой ненавидел германцев и австрияков, а перед будущими сослуживцами чувствовал почтительную робость.
Выстроить ассоциативные цепочки с чужой 'базой данных' пока не получалось. На любой внешний раздражитель сперва реагировала память моей корневой личности, а уж потом подключалась память реципиента, причем иногда в виде диалога с самим собой.
И что мне теперь с этим делать?
Вопрос - риторический…
Но в голове, как будто что-то щелкнуло, всё встало на свои места…
* * *
Отложив в сторону ранец, я взялся за чемодан.
Так-с. Две простых и одна крахмальная рубашки. Еще один свитер. Жилетка. Гражданский двубортный костюм. Галстук. Четыре пары носков. Носовые платки. Ага, а вот и то, что я искал - черные форменные бриджи, от юнкерской формы. Хоть будет что одеть, а то я так в исподнем и хожу.
В вещах обнаружился бумажник с крупной по тем временам суммой в 220 рублей с мелочью и фотография в деревянной рамке. На фотографии - вся моя родня. Семейный портрет клана фон Аш в интерьере. Я вспомнил (легко и непринужденно), как мы все вместе отправились к фотографу на Малой Бронной.
Мне оставался месяц до окончания Александровского Военного Училища. 4-х месячный ускоренный выпуск. На побывку с Балтики приехал старший брат Николай - командир эсминца 'Эмир Бухарский'. Отец, на полдня, вырвался с завода. Помню, как мы дожидались пока младший брат Федечка, придет из гимназии.
С грустью смотрю на фото. Родители сидят на стульях с высокими резными спинками. Мама - в строгом закрытом платье и в шляпке. Отец в сюртуке с орденом Св.Владимира. Справа стоит Николя в морской форме, заложив руки за спину. Мы с Федечкой - слева. Я в юнкерской, а он - в гимназической форме.
Нахлынувшие воспоминания ввели меня в такое смятение, что я даже поначалу не понял всей важности момента, а осознав - буквально впился глазами в фотографию.
До сих пор мне не представлялось возможности увидеть себя со стороны. Зеркала в доме не было, а ушат, в котором я умывался, был слишком мелок, чтобы на поверхности воды появлялось отражение. Внимательно, стараясь не упустить ни единой детали, я изучал свою новую внешность.
Лицо европейского типа, мужественное, открытое, располагающее к себе. Волосы - светлые. Глаза?
