Михаил Фёдоров - Пиар по-старорусски
Пока Василий Николаевич предавался этим размышлением, его провели в терем, где, как и следовало ожидать, всё было сделано в духе седой старины – и лавки, и столы, и стены, и посуда. Абсолютно всё. Не было здесь электричества и алюминия, синтетики и двигателей внутреннего сгорания, генетически модифицированных продуктов и корнеплода по имени картошка. Здесь много чего не было, в этом мире. Но зато здесь был высокий и могучий старик в непривычной глазу одежде – малиновой, расшитой золотыми петухами рубахе, бархатных штанах и сапогах с загнутыми носками – ну прям как с картинки из старой русской жизни. И с внимательным взглядом из-под косматых бровей. Сидел он на красивом резном стуле, выточенном из цельного массива дуба. Впрочем, сказать «старик» было бы не совсем верно. Ничего старческого, немощного в его облике не было. Мощный, умный и властный – эти эпитеты подошли бы к нему больше всего. «Главный здесь» – подумал Вася, не кланяясь, но и не задирая нос.
Хозяин дома некоторое время сидел, пристально разглядывая Васю, словно изучал. Заговорил он первым.
– Вижу, не здешний ты. Одежда на тебе чужая, да и чину не знаешь, ведёшь себя не по-нашему. Опять же меня не знаешь, сразу в ноги не бухнулся. А меня здесь все знают.
Помолчал ещё немного. Потом усмехнулся.
– Ну что, мил-человек, рассказывай, кто ты и откуда. Чем дышишь и чего ищешь.
Не просто, ох как не просто было Васе рассказывать этому человеку свою историю. В самом деле, как и что мог он объяснить средневековому (в чём уже не осталось сомнений) русичу из того, каким образом он здесь очутился? Начнёшь говорить о перемещении во времени – не поймёт просто. Хозяин дома подстегнул его:
– Да ты не молчи, рассказывай. А то ведь ребят моих кликну, не то что заговоришь, запоёшь, как соловей в мае. А, может, и вправду тебя на Соловки отправить – божью обитель строить? А то работа там аховая, мрут людишки-то, словно мухи осенние.
При слове «Соловки» Васю аж передёрнуло, и он решился:
– Видишь ли, хозяин (ах как естественно вырвалось это слово!), я из другого времени, не ваш я.
Хозяин дома перебил его, не выказав никакого удивления:
– Я уже догадался. Это сразу видно. Встарь один аглицкий немец, Рожа Быков кличут, может, слыхал? – писал о таком. Его ещё за это тамошние попы в острог сажали. Да здоровый мужичок оказался, выдюжил. Потом ещё много пользы принёс. Знающий человек был, учёный. Уважаю.
Вася слегка обомлел от столь вольной адаптации имени знаменитого английского философа и учёного Роджера Бэкона к старорусской жизни, но виду не показал. Вызывала удивление и общая эрудиция хозяина дома. Никакого «культурного шока» при известии о пришельце из дней грядущих, ни-че-го… Вася рассказал о себе всё – и о том, каким трудом приходилось зарабатывать на хлеб с маслом (да что там стесняться – на хлеб с маслом и с чёрной икрой), и о том, как он здесь очутился. Хотя, собственно говоря, как он здесь очутился, Вася и сам не понял: погнался за волком, провалился в болото, заблудился в лесу, а потом – бац – получил в ухо и теперь вот стоит здесь, пред ваши светлые очи, хозяин…
Хозяин внимательно всё выслушал и сказал:
– Так, говоришь, мастер ты народные бунты вызывать или усмирять? Это хорошо. Такие люди мне нужны. К делу тебя пристрою, сыт будешь и нос в сметане… Только служи верно, смотри. А то знаешь… Кличут меня Михайло Докука. А Докука – это потому что докучаю людям своими вопросами да делами. И видишь ли, никто мне не отказывает и хворью не отговаривается. А теперь ступай, скажи дворне, пусть тебя пристроят в лучшую светёлку, одежонку дадут чистую – твоя-то совсем оборвалась, а завтра говорить будем, скажу, что мне от тебя надо… а звать тебя теперь будут не Василий Николаевич Зубов – чести много, а Вася Зуб. Ступай.
Наутро дюжий детина, один из тех, кого Вася повстречал на берегу реки, бесцеремонно растолкал его и заявил, что Михайло Докука требует его к себе…
Василий Николаевич, новоиспечённый Вася Зуб, благоразумно решил не тянуть с появлением пред своим грозным хозяином. Одет тот на этот раз был попроще, в простую холщовую одежду, только сапоги оставил прежние – вычурные.
– Думал я тут, Вася, как лучше тебя использовать, и вот что решил, – не здороваясь, начал Докука, – главный город в нашей земле – Новоград, есть ещё несколько поменьше, но они пойдут за Новоградом, о них речи не будет. И Новоград – город вольный, князей мы приглашаем, когда в них нужда есть – ну, там от врагов отбиться или самим кого пограбить. Как приглашаем, так и выгоняем, это у нас просто. А правит Господином Великим Новоградом в простое время посадник, и кому быть посадником, решает Вече Новоградское. Кого народ на Вече крикнет – тому и быть посадником. Но кричать там могут не все. Только свободные и никогда в кабале не бывшие. Ещё голь всякую мы на Вече не пускаем, только крепких хозяев, а крепких хозяев в Новограде почитай все, кроме ушкуйников-горлопанов да бездельников-лодырей. Ушкуйники живут в Ушкуйной слободе, за городом, как их к делу приспособить – решим потом. Народец они смутный, беспокойный, живут разбоем, но в лихое время от них большая польза, потому что в битве лучше них никого нету. Если б захотели – в один день Новоград разграбили бы, но понимают, что без Новограда защиты у них не будет – разбредутся кто куда да сгинут совсем. А тут – где они городу подсобят, где город им – беспокойно, а живём, и всем хорошо… Скоро на Вече посадника кричать будут. Старый-то посадник умер давеча, болел очень, сейчас без власти живём, смута может быть, а смута – это и нам, боярам, и посадским – одна беда. В посадники метят трое. Один – думный боярин Аскольд Белозёрский. Богатый очень и алчет многого. Торговля у него большая с Ганзой, в Любеке и Гамбурге много лавок держит, думает под немцев уйти. И Новоград хочет немцам отдать. Не понимает, что русскому человеку под латинян-еретиков – нельзя. Онемечат, сожрут, и не станет русского человека. Но много есть у него сторонников в Новограде – такие же, как он, кто на заход смотрит и мнит большую выгоду с немецкой земли поиметь, а за это готов даже веру свою продать. Поддерживают его ганзейцы, готовы даже деньгами его ссудить, лишь бы он всё по их делал. И не только ганзейцы…
Докука остановился, чтобы хлебнуть квасу из жбана в углу, и продолжил:
– Второй – Филипп Соловей. Богатый купчина. Этот – злейший враг Аскольда. Хочет он от всего мира отгородиться и жить старым укладом. Мол, мы – самостийники, сами с усами и всех победим. Человек, как я думаю, недалёкий, но хитрый и ушлый. На будущее думать не может или не хочет, а вот что касаемо сиюминутной выгоды – за то у него тыковка неплохо работает, и многие бояре по его думают. Да и люд новоградский за ним идёт. Не все, но многие. Боятся людишки перемен, хотят как встарь жить, а по-старому нельзя, время не то. Перемены нужны, без них – смерть. Растащат, разорвут землю Новоградскую. Ляхи, литовцы, ливонцы, шведы – волков вокруг много. Биться с ними можно только сообща. Но немногие пока это понимают. Вот я и хочу, когда стану посадником, объединить все русские земли. Если надо – даже под московского царя пойти…
Вася сидел, как на армейской политинформации, позёвывая. Работа на поприще связей с общественностью выработала у него ироничное отношение к напыщенно-пафосным построениям, коими так богата предвыборная политическая риторика. Вместе с тем он прекрасно понимал, что «пипл хавает» эту мишуру в основном вполне серьёзно, и научился ни словом, ни жестом, ни движением бровей не показывать своего к ней отношения. А Докука между тем продолжал витийствовать:
– Суров он, но веры православной, своих купцов да мастеровых не обижает, да и врагов бьёт изрядно. И стать посадником поможешь мне ты. Сумеешь – ни в чём тебе отказа не будет. Не сумеешь – ну что ж, не повезло тебе…
Тут Михайло Докука замолчал, а Вася Зуб подумал – насколько же сильно ему не повезёт в случае поражения Докуки на выборах посадника. Что тут сейчас в моде – сажание на кол, заливание в горло расплавленного свинца или зашивание в медвежью шкуру с последующим затравливанием собаками? А может, что-то ещё более «прелестное» из того, о чём историки умолчали или что им попросту неведомо? Всё это было для Василия Николаевича Зубова одинаково неприемлемо. Да-а-а-а, надо срочно включать на полную мощность свои девяносто процентов…
– Ты, Вася, осваивайся пока. Если куда надо съездить – говори, сделаем. В помощь тебе будут двое из моей дворни. Люди они надёжные, каждый в своём ремесле – дока. Будут тебе помогать, объяснять. Защищать. Ну и присмотрят, чтобы ты не сбежал. Хотя не сбежишь, некуда тебе бежать. Если всё же сбежишь, дальше Аскольда или Филиппа никуда не денешься. А они не такие добрые да радушные, как я, ох не такие. Ладно, ступай пока…
Первым из помощников оказался дворовый человек Федя по прозвищу Пасть Порву. Росту он был – как самый высокий баскетболист, а в ширину – как три баскетболиста, поставленные рядом. Весу в нём было, пожалуй, под два центнера, как на глаз определил Вася Зуб. При этом – ни грамма жира. Два центнера стальных мышц и безграничная преданность Михайле Докуке – вот что такое был Федя Пасть Порву. Воспитывался при дворе с младенческих лет, когда отец его, дровосек, погиб в лесу, придавленный лесиной, а мать умерла ещё при родах. Докуку почитал не то что как родного отца, молиться на него готов был как на бога. Выгоды своей ни в чём не искал, а учитывая общую лёгкую тупость Феди, можно было с уверенностью сказать, что на предательство такой человек не способен и, если надо, выполнит любое приказание хозяина. Прозвище своё получил он за постоянную приговорку – «пасть порву», хотя, в сущности, человек он был добродушный, как многие сильные люди. На медведя он ходил даже без рогатины. Встретив в лесу Топтыгина, просто дружески обнимал его, ломая кости. Когда он в базарный день выходил биться на кулаках, желающих находилось мало. Победить его никто и не тщился, предметом спора было – кто дольше против Феди выстоит. Что, впрочем, тоже было лишь досужим спором. Стоило Феде попасть кулаком хотя бы один раз – выстоять не мог никто. А если какой-нибудь очень искусный боец задевал Федю всерьёз, тот, разъярясь, начинал бить, нет, не в полную силу и даже не вполсилы, а так… в треть или даже в четверть силы. И легко мог зашибить до смерти. Не со злобы, а по недоразумению… Даже ушкуйники – на что уж отчаянные оторвы – предпочитали с Федей не спорить.
