Андрей Бондаренко - Выбор-побег
Ещё несколько слов про старую хижину, вернее, про охотничью землянку-каменку. Когда-то – лет так пятьдесят-шестьдесят назад – кто-то глазастый и шустрый высмотрел в местных гранитных скалах аккуратную прямоугольную нишу подходящих размеров – девять метров на четыре с половиной. Высмотрел, и решил приспособить под надёжное и долговечное жильё. Тщательно укрепил в земле, то есть, в вечной заполярной мерзлоте несколько толстых сосновых брёвен, принесённых к берегу морскими южными течениями, обшил брёвна – с двух сторон – крепкими досками, а пространство между ними засыпал мелким гравием и песком – вперемешку с обрывками сухого ягеля. Получилась четвёртая стена хижины. Три, понятное дело, остались каменными. Естественно, что в этой четвёртой стене имелась надёжная и приземистая (тоже засыпная), дверь, а также крохотное квадратное окно. Односкатная же крыша строения была сооружена самым простейшим образом-методом. На аккуратно уложенные жерди и доски были настелены толстые моржовые шкуры, поверх которых разместился полуметровый слой мха. Крыша – с течением времени – густо заросла карликовой берёзой, ивой и высокими кустиками голубики. Ещё землянка была оснащена отличной печью, сложенной из дикого камня. Именно эта печка и позволяла успешно выживать – в сорокоградусные суровые морозы…
Почему было не построить обычную бревенчатую избу? Потому, что вокруг – на многие сотни и сотни километров – простиралась дикая чукотская тундра и дельную (относительно – дельную), древесину можно было отыскать только на морском берегу мыса, который назывался – Наварин. Конечно же, мыс Наварин – это юго-восток Чукотки, и климат здесь помягче, чем на севере, да и до Камчатки уже рукой подать. Следовательно, вдоль ручьёв и лесок – какой-никакой – встречался. Но, так, совсем ерундовый и не серьёзный. Берёзки-осинки высотой по грудь среднестатистическому взрослому человеку (надо думать, только наполовину карликовые), тоненькие сосёнки-ёлочки, да и куруманника было – сколько хочешь. Куруманник – это такой густой кустарник высотой до полутора метров: ракита, ива, ольха, вереск, багульник…. Короче говоря, с серьёзной древесиной на мысе Наварин было туго и настоящую бревенчатую избу строить было практически не из чего…
Егор любил свою хижину-землянку. Она служила ему и спальней, и столовой и многопрофильным складом. Широкая печка условно разделяла помещение на два отделение – жилое и хозяйственное. В жилом отделении – меньшим по площади – он готовил пищу, умывался, ел, стирал нижнее бельё и спал. В хозяйственном – обрабатывал шкурки добытых песцов, ченобурок, медведей и полярных волков, засаливал пойманную рыбу, очищал от грязи и вековой плесени длинные бивни мамонтов, найденные в юго-западных распадках. Здесь же хранились продовольственные и прочие припасы, необходимые в повседневной жизни чукотского охотника-промысловика: патроны, ружейное масло, широкие лыжи, керосин, дубильные вещества, звериные капканы, рыболовные снасти, нитки-иголки, ножницы для стрижки волос и бороды, прочее – по мелочам. Включая стандартную аптечку и зубные пасты-щётки.
На задней стене избушки, рядом с печью, красовалась странная надпись, выполненная белой краской: – «Шестьдесят три градуса двадцать семь минут северной широты, сто семьдесят четыре градуса двенадцать минут восточной долготы».
Кем была построена эта хижина-землянка? Когда? Егор этого не знал, да и, честно говоря, не хотел знать. А, собственно, зачем? Что это могло изменить? Ровным счётом – ничего…
Он, вообще, знал – чётко и однозначно – только одно. Мол, его зовут Егором, и он является – на протяжении последних четырёх лет – охотником-промысловиком, работающим на Ивана Ивановича Николаева – мелкого бизнесмена из чукотского городка Анадыря. Что было до этого? Где он родился? Кем были родители и как их звали? Сколько ему лет? Как провёл детство-отрочество-юность? Имеются ли родственники и друзья? Какая – в конце концов – у него фамилия?
Все эти важные вопросы оставались без ответа. Память, впав в ленивую спячку, упорно молчала…. От прошлой, прочно позабытой жизни у Егора осталась только одна единственная безделушка – крохотная фигурка белого медвежонка, искусно вырезанная из светло-сиреневого халцедона[2]. Медвежонок лукаво и доверчиво улыбался и являлся единственным собеседником-слушателем-приятелем. Именно с ним Егор – чтобы окончательно не утратить навыки человеческой речи – и беседовал долгими вечерами. Вернее, медвежонок загадочно молчал, а Егор рассказывал ему о событиях прошедшего дня. О добытых пушных зверьках, о происках хитрых бурых медведей и коварных росомах, о рыболовных удачах и погодных реалиях. Другие вопросы-темы Егора совершенно не интересовали…
Хижина располагалась на узкой каменной террасе, поросшей разноцветными лишайниками и редкими кустиками голубики. Наверх поднимался пологий косогор, усыпанный разноразмерными валунами и булыжниками. Внизу – метрах в трёх-четырёх – ненавязчиво шумел ручей, носящий поэтическое название «Жаркий», не замерзающий даже в самые лютые морозы. Ручеёк – через семьдесят-восемьдесят метров от землянки – впадал в Берингово море.
То есть, месторасположение жилища было выбрано со смыслом. Во-первых, всегда под рукой была пресная вода. Во-вторых, косогор защищал хижину от противных северных и северо-восточных ветров. В-третьих, прекрасно (даже из окошка землянки), просматривалась уютная морская бухточка.
Два раза в год – в конце мая и в начале октября – в бухту заходил маленький пароходик «Проныра», принадлежавший Ивану Николаеву. Пароходик бросал якорь – по причине мелководья – примерно в ста пятидесяти метрах от берега, и с его борта спускали шлюпку, на которой Егору – молчаливые и хмурые матросы – доставляли продовольствие и прочие, заранее заказанные им припасы, а также бумажный листок с новым план-заданием от неведомого ему господина Николаева. И, соответственно, забирали меховые шкурки, рыбу (вяленую и копчёную), бивни мамонтов и список с материально-продовольственными пожеланиями на следующий визит. Книги, газеты и прочие интеллектуальные штуковины в этих списках никогда не фигурировали…
Эти обменные операции всегда проходили в полном молчании. Матросам, очевидно, было строго-настрого запрещено – вступать в какие-либо разговоры со странным охотником, а Егор не испытывал ни малейшей потребности в людском общении. О чём, спрашивается, было разговаривать? Об охоте, рыбалке и о вчерашней погоде? Для обсуждения этих тем ему хватало и крохотного белого медвежонка, искусно вырезанного из светло-сиреневого халцедона…
Зимой, конечно же, приходилось нелегко. Метели, вьюги и пороши дули-завывали неделя за неделей. Из хижины было не выйти, звериные капканы и петли оставались непроверенными. От вынужденного безделья иногда наваливалась лютая безысходная тоска, хотелось выть в голос и кататься по полу, круша – от бессильной злобы – всё и вся…. После вспышек внезапной и ничем немотивированной ярости приходили странные и тревожные сны, наполненные призрачными картинками из прошлой – как казалось – жизни. В этих снах умиротворённо и задумчиво шумели густые сосновые и лиственные леса, беззаботно щебетали незнакомые шустрые птички, элегантные корабли – под всеми парусами – неслись куда-то по лазурным волнам, вспенивая по бокам белые буруны.… А ещё в каждом таком сне присутствовала женщина – очень красивая, стройная, улыбчивая, голубоглазая, со светло-рыжими веснушками на милом лице. Только, вот, длинные и шелковистые волосы неизвестной женщины – из в сна в сон – кардинально меняли свой цвет. Незнакомка была то жгучей брюнеткой, то обворожительной платиновой блондинкой.
– Как такое, Умка, может быть? – вопрошал Егор белого, вернее, светло-сиреневого халцедонового медвежонка. – В чём тут фишка? И как, интересно, её зовут?
Но Умка печально молчал. Только один раз в голове Егора тихонько прошелестело: – «Александра, Санька, Сашенька, Шурка, Сашенция…».
По поздней осени и ранней весне мыс Наварин посещали и настоящие белые медведи. Но близко к хижине они не подходили и, вообще, вели себя на удивление прилично, словно доброжелательные гости, из вежливости заглянувшие на огонёк. Медведи проходили, не останавливаясь, по береговой кромке, изредка приветственно и одобрительно порыкивая в сторону землянки.
– Очевидно, это кварцевый медвежонок оберегает меня, – каждый раз бормотал под нос Егор. – Спасибо, Умка! Спасибо…
О соблюдении личной гигиены он никогда не забывал. Умывался и чистил зубы два раза в сутки – утром и вечером. А ещё регулярно – летом раз в две недели, в остальные времена года раз в месяц-полтора – организовывал банные процедуры. То есть, натягивал на аккуратном каркасе, изготовленном из сосновых веток-стволов, кусок толстого полиэтилена, заносил в образовавшееся «банное помещение» – в специальном казанке – заранее раскалённые камни, а также – в обычных вёдрах – горячую и холодную воду. После чего раздевался, плотно «закупоривался» и поддавал на раскалённые камни крутой кипяток, благодаря чему температура в «бане» очень быстро поднималась – вплоть, по ощущениям – до семидесятиградусной отметки. Егор отчаянно парился-хлестался берёзовыми вениками – короткими, с очень мелкими листьями. А потом тщательно мылся – с помощью самого обычного мыла и таких же обыкновенных мочалок…
