Егерь: заповедник (СИ) - Рудин Алекс

Я доехал почти до шоссе — там мой участок заканчивался. Ну, вот — теперь вдоль всей границы стоят новенькие аншлаги. Красота!

Не стыдно и отчитаться за проделанную работу.

Старые аншлаги я складываю в кузов. Какие-то из них можно будет обновить. Подкрашу, прорисую надписи, заменю стойки. Пусть лежат в запасе, всегда пригодятся.

Я разворачиваю машину и еду обратно в Черемуховку.

Беглов так и сидит на обочине дороги. Когда я останавливаюсь рядом, он грустно смотрит на меня и разводит руками.

— Не пришла? — спрашиваю я.

— Нет, — хрипло отвечает Беглов.

Он так долго звал Нохой, что надорвал голос.

— Не отчаивайся, Владимир Вениаминович, — подбадриваю я его. — Вечером снова приедем сюда, позовем. И утром, если понадобится. Отыщется собака.

— Ты думаешь?

— Конечно, — киваю я. — Мои псы не по одному дню в лесу пропадали, и всегда возвращались.

— Ладно, поехали, — вздыхает Беглов.

Вылезая из машины возле дома, он снова оглядывается. Надеется, что Нохой сама прибежала в деревню, понимаю я.

— Она вернется, — говорю я как можно тверже.

И иду топить баню — время уже к вечеру.

Чиркаю спичкой, подношу ее к дровам. Вижу, как дрожащий огонек быстро бежит по краю мятого газетного листа. Потом трещит береста, скручиваясь и исходя черным деготным дымом.

Я жду, пока огонь разгорится, и закрываю дверцу. Пламя как будто этого и ждет — гудит в трубе, подхваченное тягой воздуха.

Я вовремя вспоминаю, что Трифон просил меня хорошенько проветрить баню. Открываю настежь дверь и квадратное подслеповатое окошко, выходящее к реке.

Баня у меня маленькая, и топится быстро. Через час камни нагреваются, а от воды в горячем котле начинает подниматься пар. Я ковшиком доливаю туда холодной воды из бочки.

А потом еду за Георгием Петровичем и Трифоном.

* * *

Трифон выносит на крыльцо медпункта легкие брезентовые носилки.

— А это зачем? — удивленно спрашиваю я.

— Надо, — просто отвечает Трифон.

Ну, надо — так надо. Пожав плечами, я закидываю носилки в машину.

В коридоре медпункта слышится хриплый кашель, а потом генерал тоже выходит на улицу. Несмотря на теплый осенний день, на его плечи накинут овчинный полушубок. На голове — нелепая шерстяная шапочка.

Генерал тяжело опирается на трость.

На крыльце он останавливается, привычно хлопает себя по карманам в поисках сигарет. Потом машет рукой и идет к машине.

— Как вы, Георгий Петрович? — спрашиваю я.

— Нормально, — бодрится генерал. — Андрей Иванович, я тебя вчера не спросил. А как твой отец себя чувствует?

— Хорошо, — улыбаюсь я. — Уже год, как вышел на работу.

— А что врачи говорят?

— Удивляются. Недавно обследовался — легкие чистые.

Генерал слушает меня внимательно, искоса поглядывая из-под нависших бровей.

Я понимаю — ему важно услышать, что с моим отцом все в порядке. Ведь отца тоже лечил Трифон и вытащил его практически с того света. Все остальные врачи не смогли, а Трифон — смог.

— С отцом все хорошо, — повторяю я. — И с вами тоже все будет в порядке.

Беглов, услышав, что мы подъехали, спускается с крыльца.

— Ты не представляешь, Георгий, что сегодня произошло! — оживленно говорит Беглов, подходя к генералу. — Поехали мы с Андреем Ивановичем в лес. Ну, и захватил я с собой свою собаку. Думаю — надо же проверить, как она грибы ищет. Вдруг шаманы мне соврали.

Он дружески обнимает Георгия Петровича за плечи и ведет к дому.

— И что ты думаешь? — продолжает Беглов. — Нашла мухомор, сожрала его и кинулась за кабанами. Там в ельнике целое стадо на дневку расположилось. Как порскнули из кустов! А Нохой — за ними. Гонит и прямо ревет от азарта. Я — за ней, да куда там!

Голос его звучит успокаивающе.

Трифон бросает на них короткий взгляд и вытаскивает из кузова носилки.

— Андрей, у тебя ватное одеяло есть?

— Найдется, — киваю я.

— Приготовь его. Нам понадобится часа два или три. Так что не беспокойтесь, ждите.

Трифон прислоняет носилки к стене дома и, пригнувшись, ныряет в низкую дверь бани. Я слышу, как он гремит тазами. Потом шипит вода, попавшая на раскаленные камни. Из приоткрытой двери вырываются белые клубы пара.

— Я ее часа два ждал, пока Андрей Иванович аншлаги ставил, — рассказывает Беглов. — Кричал, звал — чуть не охрип. Так и не пришла. Но Андрей говорит — найдется псина.

— Ну, ты даешь, Володя, — качает головой генерал Вотинов.

На сухих губах Георгия Петровича я вижу улыбку.

Похоже, Беглову удалось отвлечь его от тягостных мыслей.

Снова хлопает дверь бани. Трифон высовывает голову.

— Идем, Георгий Петрович, — зовет он. — Все готово.

Генерал Вотинов кивает нам и вслед за Трифоном шагает в предбанник. Дверь за ними со скрипом закрывается.

Глава 17

Трифон не только плотно закрывает дверь бани, но и запирает ее изнутри. Я слышу, как он вставляет крючок в проушину.

Мы с Бегловым глядим друг на друга.

— Они там часа два или три будут, — говорю я. — Идем в дом, Владимир Вениаминович? Чаю заварим.

Беглов качает головой.

— Не могу. Тревожусь я за Георгия. Лучше здесь посижу, на воздухе.

— Тогда давай пить чай здесь, — предлагаю я.

Иду в дом и ставлю на плиту чайник. Потом подкатываю к завалинке толстый березовый чурбак вместо стола.

В хорошую погоду мы с Катей часто пьем чай на застекленной веранде. А может, и во дворе сделать стол и скамейки? Или на берегу, поближе к воде.

Мысли ворочаются в голове, и я радуюсь им — лишь бы отвлекали от тревоги за Георгия Петровича.

Я завариваю чай, а Беглов выносит на улицу сахарницу и вазочку с засохшим круглым печеньем.

Беглов рассеянно макает печенье в горячий чай.

— Андрей, что ты знаешь о Трифоне? — неожиданно спрашивает он.

— В каком смысле? — не понимаю я.

— Я не о его жизни спрашиваю, — качает головой Владимир Вениаминович. — Как он лечит? Чем?

— Не знаю, — говорю я.

— Но ведь он вылечил твоего отца? Как он это сделал, ты видел?

Да, я видел. В крохотной палате черемуховского медпункта Трифон на моих глазах прижимал ладони к груди отца. Из-под пальцев Трифона, прямо сквозь кожу проступала темная кровь.

А я держал отца за руку и кричал ему, чтобы он не вздумал уходить.

Но я не хочу рассказывать об этом Беглову. Это слишком личное, чтобы делиться им с другим человеком.

— Не знаю, — повторяю я.

Владимир Вениаминович понимает мое состояние и не настаивает на ответе. Вместо этого говорит:

— Ты знаешь, Андрей Иванович, я долго жил в Индии. И такого там насмотрелся. Видел, как люди босиком ходят по раскаленным углям. И никаких ожогов у них не бывает. Видел, как подолгу обходятся без еды. Видел, как задерживают дыхание на полчаса, как останавливают сердце или усилием воли заставляют его биться чаще.

Размокшее печенье в руке Беглова ломается. Крошки падают ему на брюки, но Владимир Вениаминович этого не замечает. Он весь погружен в свои мысли.

— Однажды йог на моих глазах вылечил человека, которого укусила кобра. Она заползла в дом — искала добычу. У несчастного уже остановилось дыхание — наступил паралич дыхательных мышц. Его губы почернели, он потерял сознание. Его смерть была делом нескольких минут. Йог просто положил ему руку на горло и стал петь мантры. Через две или три минуты дыхание восстановилось. Укушенному пришлось долго лечиться, но он остался жив.

Беглов делает глоток остывшего чая.

— Кто-то говорит, что это фокусы. Кто-то считает чудом.

— А ты что думаешь? — спрашиваю я.

— Я думаю, что мы еще не скоро поймем все возможности человека. Физикой это не объяснить. Разгадка кроется где-то глубоко в нашем сознании.

— Поэтому ты и стал психотерапевтом?

— Да, — кивает Беглов.