Ротмистр Гордеев 3 (СИ) - Дашко Дмитрий
— Николай Михайлович… Как вы?
— Вашими заботами! Видите — даже заикание пропало! — хвастаясь я чудесным выздоровлением.
На секунду пробивает тревога — а ну как всё вернётся, и я опять буду с трудом выговаривать даже простые слова⁈
— Да уж… — кивает эскулап. — Всё равно, пройдёмте ко мне! Я непременно обязан вас осмотреть! Боюсь, как бы эти господа костоломы не попортили ваше здоровье! С них станется…
— Зря вы на них наговариваете! «Господа-костоломы» обращались со мной крайне деликатно, — замечаю я.
— Кто здесь доктор: вы или я?
— Конечно, вы!
— Тогда не возражайте! Ступайте за мной!
Обнорский притаскивает меня в свой кабинет, где в присутствии Сони (а глазки-то у моей ненаглядной на мокром месте!) устраивает мне чересчур затянувшийся медосмотр. Проверяют по полной программе: снизу доверху, от и до. Простукивают, прослушивают, трогают, смотрят в открытый рот.
Постепенно Соня веселеет, убеждаясь, что я действительно, если не здоров как бык, то, во всяком случае, — не пострадал в «застенках сатрапов».
— Что ж, господин ротмистр! На первый взгляд — всё обошлось, но я не имею права категорически заявлять об этом. Иногда последствия проявляются через какое-то время. А пока предписываю вам покой и сон! — ставит диагноз Обнорский.
Телефон, подвешенный к стене, громко и пронзительно звенит.
— Кому я вдруг понадобился? — мрачнеет Обнорский. — Прощу прощения, ротмистр, вы свободны. Софья Александровна, проводите, пожалуйста, раненного в палату. Постарайтесь, чтобы ему никто не мешал…
Он подносит трубку к уху.
— Госпиталь… Обнорский у аппарата… Слушаю вас, господин подполковник.
По интонации и странному взгляду Обнорского догадываюсь — звонит Николов. Кажется, знаю почему. Сейчас врач получит от него тонну важных «цэ-у» на мой счёт.
В сопровождении Сони удаляюсь из кабинета.
По пути в палату получаю от неё чувствительный щипок в спину.
— Ай! Солнце моё — ты чего⁈
— Ничего! Так и знала — отпущу тебя одного, обязательно попадёшь в неприятности! — шипит раздраконенной гусыней девушка.
— Так всё ж обошлось! — хохорюсь я. — К тому же я — офицер!
— Это на фронте ты офицер! А здесь, в госпитале, ты — мой пациент! И, вместо того, чтобы шастать по буфетам и убивать журналистов, должен лежать на койке и пить лекарства!
— Здрастьте — приехали! Соня, честное слово, я никого не убивал! В смысле, убивал — но японцев, врагов! А Соколово-Струнина даже пальцем не трогал… То есть трогал, но не сегодня и не до смерти! — окончательно путаюсь я и сдаюсь:
— Ладно! Где твоя касторка⁈ Неси…
Не знаю, с какой стати вспоминаю эту злосчастную касторку. Наверное, врезалось в мозг в детстве, после «Буратино» красного графа — Алексея Толстого.
Озорного деревянного человечка так и норовили напоить касторкой за всевозможные провинности.
Кстати, та ещё дрянь! Подтверждено мной и Буратино.
Кстати, насчёт последнего… Если мне не изменяет склероз, до выхода книжки в свет ещё лет тридцать, если не больше.
— А при чём тут касторовое масло? Не припоминаю, чтобы Обнорский тебе его прописывал… У тебя что-то с кишечником? Эти негодяи били тебя по животу⁈ — мигом закипает Соня.
Успокаивающе прижимаю её к себе.
— Негодяи вели себя очень культурно. Пылинки с меня сдували… А что касается касторки — разве у вас, эскулапов, это не лекарство от всех болезней? — смеюсь я и получаю очередной щипок.
Судя по тому, как быстро проваливаюсь в крепкий сон, в вечерний чаёк мне определённо накапали чего-то успокоительного. Скорее всего, по настоянию лечащего врача.
Зато с утра ощущаю себя просто изумительно! Выспался как в детстве!
Не хватает только мамы, зовущий на завтрак с блинчиками и вареньем…
Эх, мама-мамочка, прости меня непутёвого! Как же тебе сейчас тяжко без меня! И как мне хреново догадываться об этом…
В палату ко мне никого не пропускает пожилая санитарка. Характер у неё железный и ведёт она себя круче цербера.
Несколько раз до моих ушей из коридора доносятся отголоски словесных перепалок. Ко мне ломятся и финский тролль и потенциальный «гетьман» Украины.
Чины, титулы и угрозы на санитарку не действуют, мои друзья уходят восвояси…
Зато после обеда каким-то чудом прорывается Гиляровский. Сказать, что я ему рад — ничего не сказать!
— Владимир Алексеевич! — радостно отрываю голову от подушки я.
— Николай Михалыч! Вас охраняют крепче, чем государя-императора! Вы бы знали, каких трудов мне стоило к вам попасть! — улыбается Гиляровский.
— И всё-таки вам это удалось!
— Удалось, но какой ценой!
— Неужто пообещали жениться⁈
— Хуже! — Он подмигивает:
— Обещал написать маленькую заметку про работу санитарок госпиталя и непременно упомянуть Александру Митрофановну Бортко — так звать-величать вашу охранительницу!
Он занимает привычное место напротив моей койки.
— Николай Михалыч, простите меня за любопытство — профессия обязывает… Но я очень бы хотел узнать, почему вас обвинили в убийстве Соколово-Струнина и как вам удалось доказать свою невиновность?
— С удовольствием удовлетворю ваше любопытство…
Начинаю пересказывать всё, что узнал во время короткого допроса на гарнизонной гауптвахте. Собственно, в сжатом изложении много времени это не занимает, говорю я коротко и по существу.
— Да, — многозначительно чешет коротко-стриженную голову Гиляровский в конце моего рассказа. — Повезло вам, Николай Михайлович… Можно сказать, чудом отделались. В противном случае жандармы бы с вас не слезли… И Сухоруков — хорош! Не побоялся, если что, навлечь на себя гнев великого князя! Не всё, выходит, прогнило в их ведомстве!
Мы недолго помолчали.
— Заранее простите старика за дурные мысли: у Соколово-Струнина в офицерской среде врагов было — хоть отбавляй, но мне кажется, его убийца нарочно метил в вас и сделал всё, чтобы вы стали подозреваемым! — внезапно озвучивает мои же мысли Гиляровский.
Вот что значит — опытный репортёр криминальной хроники! Вмиг ухватил самое главное.
— По глазам вижу — вы со мной согласны, — добавляет он.
Киваю.
— Так и есть, Владимир Алексеевич. Так и есть. Чем сильнее я размышляю надо обстоятельствами этого странного дела, тем всё больше склоняюсь к мысли: истинной целью был я. Соколово-Струнина убили для того, чтобы меня подставить, отправить на каторгу.
— Зачем?
— Зачем⁈ — горько усмехаюсь. — Ели вы ещё не поняли, дорогой Владимир Алексеевич, для многих я стал раздражителем… Этакой красной тряпкой для быка…
— Полагаете — завистники?
— Завистники — версия номер один.
— Номер один? Выходит, есть и другие версии?
— Разумеется, — подтверждаю я, хотя первая версия кажется мне сомнительной.
Само собой я вольно или невольно перешёл дорогу многим и многим же оттоптал любимые мозоли. Такое редко спускают с рук. Меня вполне могли бы убить, подослав по мою душу толкового спеца — а они всегда были, есть и будут. Но затевать сложную комбинацию с подставой… Думаю, для моих недоброжелателей по это сторону фронта — пожалуй, чересчур.
— И что это за версии? Готовы со мной поделиться? — изнемогает от любопытства Гиляровский.
— Конечно! Ведь вам я доверяю как самому себе! — немного вру я, ибо всё-таки больше предпочитаю верить только самому себе.
Но в целом Гиляровский — дядька надёжный. Кремень!
— Что ж… Я очень польщён, — на лице журналиста расплывается довольная улыбка. — Итак, кто по вашему мнению мог пойти на такое?
— Ответ прост и банален — японцы! Сами знаете, нация эта — древняя и хитрая. Они вполне способны провернуть такую комбинацию. Спросите меня — зачем? Ну, хотя бы для того, чтобы скомпрометировать меня, мой эскадрон особого назначения, наши передовые методики ведения боя! — горячусь я.
— Звучит логично, — соглашается Гиляровский. — Дали мы с вами прикурить самураям — нечего сказать! Представляю, как их трясёт от одного только упоминания вашего имени! Думаю, чтобы загубить на корню ваше дело, они способны и не на такую пакость!
