Красный Жук - Сурмин Евгений Викторович
Пластунские казачьи отряды появились в начале XIX века в результате череды войн на южных рубежах Российской империи. Набираемые из самых опытных казаков Черноморского казачьего войска, пластуны, по сути, выполняли функции пограничной стражи и одновременно сил специального назначения. Богатый на конфликты с участием России XIX век и перманентная полувековая война на Кавказе сделали пластунов элитой профессиональных военных, непревзойдёнными разведчиками, диверсантами, снайперами.
Универсальность пластунов позволяла использовать их в самых разных качествах. Если на Кавказе они оказались незаменимы в качестве диверсионных и антидиверсионных подразделений, то при обороне Севастополя пластуны снайперским огнём из нарезных штуцеров выбивали артиллерийскую прислугу неприятеля, что позволяло нейтрализовать артиллерию противника.
Подразделения пластунов, принимавшие участие во всех войнах империи, были многократно отмечены самыми высокими наградами. Например, 2-й Кубанский пластунский батальон получил Георгиевское знамя с надписью «За примерное отличие при обороне Севастополя 1854 и 1855 годов». А 6-й Кубанский пластунский батальон за сражение в Сары-камыше в январе 1915 года получил право на ношение вензеля императора. Тогда, не сделав ни единого выстрела, пластуны смогли проникнуть в расположение турецких войск и устроить там настоящую резню.
И хотя к концу XIX века старинная кастовость пластунов начала размываться, дед, герой обороны Севастополя, и отец, георгиевский кавалер за Шипку, воспитывали Степана так, чтобы не вздумалось опозорить честь рода. Степан семью не позорил, служил справно, в чинах рос и на первую свою войну – Русско-японскую – отправился подъесаулом в составе 2-й Кубанской пластунской бригады. Прекрасная выучка и острый ум позволили Степану Ерофеевичу не только получить орден Святого Георгия четвёртой степени, но и выжить. Даже несмотря на то, что до конца войны Щербин, уже есаул, пытался выполнять наложенные на него обязанности по координации разведывательной деятельности всей бригады.
По роду своей деятельности ему приходилось взаимодействовать с большим количеством офицеров, от гвардии до флота. Многие из них поразили его своими шапкозакидательскими настроениями и, мягко говоря, слабой компетенцией. Причём количество таких «блаженных идиотов», как Щербин стал называть их про себя, росло прямо пропорционально расстоянию между штабом, в котором служил «блаженный», и неприятелем. Насмотревшись на творившийся в штабах бардак, домой Степан Ерофеевич приехал без единой царапины, но с твёрдым убеждением, что эта война превратилась в кровавый вшивый фарс прежде всего из-за недостаточной выучки офицерского корпуса.
О чём он и написал рапорт на имя военного министра Александра Фёдоровича Редигера, приложив нелицеприятные описания поступков и откровенно глупых решений конкретных офицеров. Думал ли он о последствиях? Думал, но напугать карьерными неприятностями человека, у которого на руках умирали его боевые товарищи, непросто. С детства знающий, что личное благополучие ничто в сравнении с благополучием Отечества, он не мог не попытаться указать власти на её ошибки.
Власть не стала раздувать скандал, а просто выкинула его с военной службы с диагнозом, позволяющим при желании законопатить больного в сумасшедший дом. Уставший от войны и смертей Степан не очень расстроился – всё-таки награды и чин у него отобрать не посмели – и вплотную занялся воспитанием детей.
На первую империалистическую он попал осенью 1916 года добровольцем. Сыновья ушли по призыву раньше отца: один осенью 1914 года, второй весной 1916-го. Живы ли они сейчас или сгинули в огненном лихолетье, Пласт не знал. Последний раз они виделись на Рождество нового 1917 года, чудом сумев собраться вместе в родительском доме.
Принимая во внимание его боевой опыт, нехватку кадров и некоторые обстоятельства его отставки, как выразился писарь, ему предложили чин поручика и должность командира нестроевой роты. Хотел ли писарь унизить боевого офицера по велению своей подленькой душонки или по приказу начальства, Пласт уже никогда не узнает. Но видя, как выпучиваются глаза и отвисает челюсть бюрократа, понявшего, что георгиевский кавалер без скандала принимает это воистину щедрое предложение, Степан Ерофеевич получил полное моральное удовлетворение.
А секрет спокойствия теперь уже поручика Щербина был прост: ещё с прошлой войны он запомнил простое правило: чем дальше от фронта, тем больше «блаженных идиотов». Так что не было ничего удивительного в том, что сразу по прибытии во 2-ю пограничную Заамурскую пехотную дивизию он получил предложение возглавить дивизионных разведчиков, а также взять на себя обработку сведений, поступающих от войсковой, инженерной и артиллерийской разведок. Ну и допросы пленных, само собой. «Ну, Степан Ерофеевич! Дорогой! Ну, кто лучше вас справится-то?!» – риторически восклицал командир дивизии.
И с дивизией, и её командиром Щербину невероятно повезло. Дивизия была сформирована на основе 2-й Заамурской бригады отдельного корпуса пограничной стражи, выучка и моральная стойкость бойцов которой была значительно выше, чем у обычных пехотных дивизий. Ну а Георгия Владимировича Ступина Степан Ерофеевич знал ещё по Русско-японской войне и уважал как храброго, грамотного командира.
Оказалось, и Георгий Владимирович помнил есаула из разведки. Узнав о причинах «душевной болезни» Щербина, Ступин, как и все боевые офицеры, недолюбливающий «штабных штафирок», предложил официально оформить его командиром разведчиков с соответствующим повышением в звании. Но к немалому удивлению командира дивизии Щербин предложил всё оставить как есть. На войну он отправился не за чинами, а внутри дивизии может служить и так. Зато можно не опасаться излишнего внимания «докторов в бирюзовых фуражках», без которых его отставка наверняка не обошлась.
Когда в дивизии встал вопрос революционных агитаторов, призывающих брататься с противником, Степан Ерофеевич предложил Ступину просто направлять их в разведчики. И хотя в пограничной дивизии, личный состав которой был преимущественно с Дальнего Востока, «разлагающих элементов» было на порядок меньше, чем в других соединениях, командир дивизии с полным пониманием встретил предложение поручика Щербина. А то, что им доставались самые трудные, практически невыполнимые задачи – ну так война. Бог даст, германцы не убьют, а встретят агитаторов как братьев.
Увы, повоевать Щербин успел всего несколько месяцев. 21 декабря 1916 года сорокакилограммовый снаряд, выпущенный из германской гаубицы 15 cm sFH 13, разорвался практически на наблюдательном пункте 3-го батальона. Выжил Пласт только благодаря звериному чутью на опасность, когда подсознание опережает рациональное восприятие. За секунду до взрыва, выдернув за шкирку какого-то нижнего чина, Пласт рухнул в выкопанную у НП яму. Этот нижний чин, оказавшийся посыльным, и выкопал контуженого поручика, не дав ему задохнуться на дне полузасыпанной взрывом ямы.
Рождество Степан Ерофеевич встречал дома, в станице Пластуновской, и не мог предположить, что вся семья сидит за одним столом в последний раз. Сыновья, узнав о серьёзной контузии отца, смогли выхлопотать себе краткосрочные отпуска и, стараясь для женской половины, описывали войну как увеселительную прогулку за орденами.
Красавица дочка, семнадцатилетняя Ксения смотрела на братьев как на античных героев. Что, впрочем, не мешало ей размышлять над тем, как отец воспримет известие о том, что один милый инженер ведомства путей сообщения уже второй месяц оказывает ей совершенно невинные знаки внимания. Зная крутой нрав отца, Ксения совершенно обоснованно опасалась за здоровье милого Петеньки. А жена Екатерина Егоровна просто тихо радовалась, что все дома и все живы, и молилась всем святым, чтобы война, уже унёсшая жизни стольких станичников, быстрее закончилась.
Но никто не ведает своей судьбы. На фронт Степан Ерофеевич уже не вернулся. 1917-й, губительный для империи год, для семьи Щербиных оказался не менее горек. В июне, только Пласт оправился от контузии, в лихорадке буквально за несколько дней сгорела Екатерина Егоровна. Врач, выписанный из самого Екатеринодара, только развёл руками: воспаление оболочки мозга.
